Однако господин Чмомордин не выразил ровным счетом ничего — ни возмущения, ни страха, ни благодарения судьбе, позволившей ему избежать верной смерти.

Кузьма Кузьмич отреагировал на сильнейший взрыв с выдержкой владетельного феодала, прогуливающегося в окружении своры псов вдоль крепостной, неприступной стены средневекового замка и услышавшего далекий — за его собственными лесами — удар грома. А может быть (и скорее всего), старый бурильщик с двадцатипятилетним непрерывным стажем промысловых работ, которого на северах (ударение на “ах) не раз и не два спасало Провидение, давно адаптировался ко всяким взрывам — что метана, что тротила.

“Неужели господин Чмомордин настолько богат, что ему не страшно умирать?” — изумилась Оленька.

А седьмой вице-премьер, взглянув на испуганную, но действительно роскошную блондинку, снисходительно кивнул ей, потом протянул руку господину Фортепьянову, со значением повернулся, направился к Президентскому лифту и уехал вниз.

— Ты что ли принесла сюда эту адскую машину? — в ужасе шепотом спросил Рор Петрович.

— Как ты мог такое подумать?! — возмутилась Оленька.

— Что же тогда взорвалось у меня в кабинете?!

— Я не знаю, что там взорвалось! Но у меня так сильно сжалось сердце! Я вдруг почувствовала, что тебе, мой любимый, угрожает неминуемая опасность! Слава богу, что я успела! — нежная кожа предплечий красавицы вдруг покрылась мельчайшими пупырышками, а на щеках выступили красные пятна. Только сейчас Оленька испугалась и за себя — ведь ее могло разорвать там на мелкие кусочки, а значит уже сейчас ее не было бы на белом свете! Оленька села на диван, опустила голову и заплакала от жалости к себе.

Ророчка подошел к ней, погладил ее по шелковым волосам и поцеловал. Оленька тотчас подняла лицо и ответила на поцелуй. Господин Фортепьянов маленькими, проницательными желто-базальтовыми глазками взглянул в огромные, бездонные, зеленые и лживые глаза Оленьки и увидел, что хотя красавица чего-то недоговаривает, но к неудавшемуся покушению на него действительно не причастна.

Президентский лифт вернулся на 18-й этаж и раскрыл двери. И тут по всему Тузпромовскому небоскребу раздался вой пожарной сирены и из потолка полилась пена.

— Ты уберегла меня, ангел мой! — улыбнулся господин Фортепьянов, протянул Оленьке руку и повел ее к лифту.

Когда они спускались с 18-го этажа Тузпрома среди совершено безумно пахнущих букетов алых и белых роз, проницательный господин Фортепьянов выразился точнее:

— Ты опять, Оленька, чуть меня не погубила и опять спасла, — и поцеловал красавицу в похолодевшие от пережитого ужаса губы.

Почти месяц академик Бобылев провалялся с пробитой головой на воровской вилле, и Додик за ним ухаживал. За это время Живчик, консультируясь с академиком, выкупил всю водо-водяную оснастку Чудаковской АЭС у “Центратомсоюза” и тут же списал нержавейку через Чапчаховский районный вторчермет — вроде сдал ее в металлолом.

Главное в международном бизнесе — поменять стратегическую номенклатуру товара, а дальше — в воровских делах — все распоряжения отдаются на словах, документы же служат только прикрытием. Подлинные расчеты производятся в основном наличными и превышают банковские проводки, необходимые для оформления деклараций и коносаментов, в десятки, в сотни, а иногда и в тысячи раз. Водо-водяные контуры — состав за составом — ушли в Туапсе и были погружены на теплоходы со знаменитого “танкового” пирса. Железнодорожные пути вокруг Чудаковской атомной электростанции освободились. Живчик улетел в Лозанну и из отеля “Мажестик” по телефону “ботал по фене” с Лондоном, Лагосом, с Аяячо, с Никосией, — повсюду у законника были свои люди, которые по первому его звонку со всех ног бежали, ехали, летели по разным странам и адресам, незамедлительно выполняя его поручения. Через Евроальянс (и там все было у законника схвачено) Живчик пробил разрешение на экспорт атомной оснастки уже не в качестве металлолома, а как оборудования для винзаводов — потому что при случайном военном досмотре ярко сияющая в темноте трюмов нержавейка не могла сойти за ржавую металлическую труху. Документы были переоформлены еще раз, и в конце концов водо-водяные контуры, предназначенные для капитального ремонта Чудаковскай АЭС, оказались в Нигерии. По прикидкам, эта сделка принесла Живчику почти десятикратную прибыль, но ни академик Бобылев, ни, разумеется, господин Куропаткин не получили от законника ни копейки.

В деле же с Тузпромовской аукционной распиской у Живчика получился облом. Законник в особо рисковых делах всегда подставлял вместо себя какого-нибудь терпилу. Так он действовал всегда — еще с той долгой зимней ночи 1989 года в Тобольском Централе, когда Живчик с Моголом собрались чифирять и томительно ждали, когда же, наконец, закипит на печи чайник. Централ отапливался углем, завезли бурую угольную пыль, печь в охранном отделении горела плохо, а дров было мало. Живчик в ту пору был еще пацаном, полнился молодым задором и с показным вниманием слушал, чему учил его знаменитый вор.

— Я все могу украсть! Все! Нет на свете ничего такого, чего бы я не украл! — заявил тогда по запарке Живчик.

— Все, да не все, — возразил Могол, который уже устал от тюрем, от сроков, от одиночек, от борьбы, а главное — устал от собственной беспощадности.

Живчик же набирал тогда силу и торопил собственную коронацию:

— Я у меченого пятно с лысины украду!

— Родимое пятно ты, может, и украдешь, — согласился Могол, который в свое время держал в страхе всех цеховиков и теневиков Москвы и Прибалтики, — а вот этот чайник с печи не украдешь!

И даже вертухай у двери, стороживший покой воровского стола, заулыбался и закивал.

— Ведь это чайник и так наш! Зачем же мне его красть? — спросил Живчик.

— Наш, да не твой! — сказал Могол.

Живчик со старым вором для вида согласился и подтвердил: “Что в доме стоит — то из камеры не выносится, потому что камера и есть наш дом”.

Но на следующий же день чайник пропал — и украл его для Живчика тот самый вертухай.

С тех пор много воды утекло, и Могол слабинку дал, прошляком умер, и все понятия поменялись, но правилу — подставлять вместо себя в рисковых делах кого-нибудь другого — Живчик не изменил.

А здесь он был твердо уверен, что если он сам, собственной своей неприкосновенной персоной, окажется в тузпромовском депозитарии — Фортепьянов тут же прихлопнет его, как муху. В Тузпром вход рубль, а выход пять. Магнат после покушения сначала куда-то исчез, но уже дней через десять как ни в чем не бывало опять замелькал в ящике. И Живчик заявил во всеуслышанье: “Фортепьянов не фраер, а вы без меня пропадете”. Незачем законнику соваться самому, когда можно подрядить очередного вертухая. И нашел-таки Живчик способ, как провести тузпромовского магната, — взял он в плен тузопросителя из Костромы в приличном прикиде, приволок пленника на виллу и, пока тот валялся в отключке, Живчик его обыскал и обнаружил, что у него на складе случайно оказался почти полный его тезка! Тогда-то и решил Живчик, не рискуя собственной жизнью, послать вместо себя в пасть Фортепьянову костромского терпилу. А как только тот получит его собственность и выйдет из депозитария, тут же отнять у него депозитарную расписку, а самого Венедикта Васильевича зарыть во фрязевском лесочке. Именно для этого законник сперва как следует напугал пленника, потом напоил и только потом показал ему аукционное свидетельство на 1 444 443 ваучера, вложенные им в Тузпром.

И все получилось так, как и предвидел авторитет — Венедикт Васильевич “схавал наживку”, съездил к себе в Кострому, поменял паспорт — тут законнику, через смотрящего Кольку Жгута, пришлось это дело еще и подтолкнуть. Венедикт же Васильевич от жадности вконец обнаглел, заявился на воровскую виллу — на которой его поджидал Додик. Философ, как и было ему велено, все сделал так, чтобы Пыльцов взял из открытого сейфа аукционное свидетельство.