— Я же пока у тебя не работаю! — заметил было опять несколько обнаглевший Веничка.

— Не у меня, а на меня. А кто, вроде Фортепьянова, на меня в нашем районе не работает, тот долго на свете не живет, — объяснил законник.

— Я бы с удовольствием водки выпил, а то денек у меня тяжелый выдался, — сразу же сообразил Венедикт Васильевич поменять тему.

— Сегодняшний день еще не кончился! — заметил Живчик и велел Слюнтяю: — Принеси французской конины, закусь захвати.

Итак, в среду равно в 16 часов 06 минут Оленька Ланчикова спустилась с 18-го этажа Тузпрома вместе с Ророчкой Фортепьяновым прямо в комнате и прямо в гараж, потому что Президентский спецлифт и есть комната. Влюбленные стали садиться в слабо сияющее купе, сладко пахнущее свежевыделанной телячьей светло-голубой кожей. Перед Оленькой распахнулась дверь лимузина, и у нее создалось полное впечатление, что крыло махаона странным образом отделилось от блестящего черного кузова, а потом откуда-то припорхнуло назад и нежно за ними прижалось и притворилось. И словно не по горизонтальной плоскости двинулись они в путь, а вверх, по восходящей, к немеркнущим звездам древнеримской Аппиевой дороги, по восемь рабов с каждой стороны паланкина…

— Детка, — проворковала Ланчикова, — сладкий мой, как же я тебя обожаю! — и поцеловала обтянутый не в пандан с матовой обивкой сидений блестящий маленький череп господина Фортепьянова.

С некоторым скепсисом — уж больно наигранной и торопливой показалась Рору Петровичу очередная ласка Оленьки, — но Основной Диспетчер ответил на поцелуй.

— Миленький мой, — продолжала между тем безошибочно разыгрывать свою партию Ланчикова, — какой все-таки ужас, что тебе приходится отдавать 40 % этим дармоедам.

— Какие еще 40%? — забеспокоился господин Фортепьянов.

— Все, все я знаю! Ведь одних только межпромысловых коллекторов пришлось тебе, мой дорогой, построить свыше шестисот верст! А сколько компрессорных станций и охладителей ты соорудил? Пальцев на руках не хватит. Ведь никто кроме тебя о вечной мерзлоте не позаботился…

— Что ты несешь? — недовольно поморщился Рор Петрович.

— Жалко мне, Ророчка, жалко до слез, родненький мой, что не все нам с тобой, — Оленька тут же поправилась, — то есть, не все тебе одному принадлежит.

— Ты что дегенерата Гужеева начиталась? — догадался Рор Петрович.

— Не такой уж он дегенерат, хотя все воду мутит.

— Не волнуйся ты так, Оленька, — улыбнулся тут господин Фортепьянов, поняв вдруг, какая хозяйственная девочка ему досталась. — Все в полном порядке. С моей, вернее, с нашей шестидесятипроцентной части всех тузозапасов, этим, как ты точно выразилась, дармоедам достается всего по полдоллара налогов с каждого децикубокилометра туза. А с их государственной сорокапроцентной части собственности с того же каждого децикубокилометра достается тоже не много — всего лишь по доллару. Государство, как и все остальные акционеры, у меня только дивиденды получает и больше ничего! За свои 40% акций всего лишь полтора процента от прибыли! Ведь и тот и другой туз разделяется только по документам, а транспортируется, находится внутри моих тузопроводов, и поэтому разница не велика. Ты не забывай, дорогая моя, что одна только Тузомагистраль “Дружба” — это больше, чем БАМ, КамАЗ, ВАЗ и “Атоммаш” вместе взятые! Шесть ниток из Западной Сибири, из Уренгоя в Ужгород, это шесть труб длинной 4450 км! И проложены эти шесть труб через вечную мерзлоту и тысячи километров болот, через Урал и Карпаты, через Обь, Каму, через твою Волгу, через Дон, через Днепр — всего через восемьсот рек. И пока все это я держу в руках, Тузпром так просто у меня не отнять, — несколько патетически закончил свою речь Рор Петрович. И тут же нежно и трогательно расстегнул верхнюю пуговку синего платья с золотым узором из люрекса, выпростал из черного бюстгальтера белую Оленькину грудь и стал ее целовать.

Оленька же в свою очередь стала брильянтовыми пальчиками щекотать одно Ророчкино ушко, а другое нежное ушко целовать сахарными губками, — у Оленьки к ушкам с отрочества непростительная слабость.

— Так что прошу тебя, моя птичка, не волнуйся, — минут через пять окончательно успокоил Оленьку господин Фортепьянов. Потом сделал небольшую паузу и решил еще немножко просветить свою девочку. — Ты, наверное, думала, красавица моя, что я им отдам все 70 долларов с каждого децикубокилометра туза? Но 69 долларов как уходило, так и уходит у меня на перекачку, на те же турботузокомпрессорные станции. Ведь эти дармоеды свою часть туза тоже не на месте в Бузулуцке или в Уренгое эвенкам продают — им туз тоже надо прогнать через мои трубопроводы к европотребителям. В моем бизнесе главное, чтобы стабильно платили, а то, не приведи Господь, проложим какой-нибудь тузотрубопровод к фуфлыжникам, так потом трубы из земли не выроешь — так и будет по нему течь голубое золото. И будут воровать у меня туз почем зря, как это делают сейчас на маты-Украине. Вот немчура — это другое дело. С ними приятно работать — они платежеспособны на сотни лет вперед и будут платить, пока весь туз до последнего подземного пузырька я им ни сбагрю. А как выдохнутся скважины, тут уж трава не расти. Главное, чтобы нам с тобой, дорогая Оленька, хватило накопленных денег на сибирские пельмени со сметанкой…

— Умница! Дай я тебя поцелую… А куда же мы с тобой мчимся? — спросила Оленька, взглянув на бесшумно мелькающие за бронированным стеклом перелески.

— Приедем — увидим, куда приехали.

— Ророчка, мальчик мой прекрасный, давай уж сразу все дела мы с тобой решим, чтобы больше к ним сегодня не возвращаться. У меня все-таки сердце болит за мою родную Новокострому. Мытари нас просто налогами задушили, а потребители за каучук и за покрышки как не платили, так и не платят нам живыми деньгами ни копейки. Может, снизишь ты нам цену на туз хотя бы на одну треть, за половину я уже и не говорю. А то весь наш бедный приволжский старинный город может остаться без работы…

— Тебя Лапидевский-Гаврилов об этом просил? — сразу сообразил Фортепьянов.

— Да, — честно призналась Ланчикова. — Как ты догадался?

— Что тут догадываться… — Фортепьяннов неожиданно усталым взглядом посмотрел на Оленьку и продолжил: — А ты хоть знаешь, кому Гендиректор вашего Новокостромского химкомбината Лапидевский-Гаврилов продает весь каучук?

— Кому бедняга ни продаст, все его обманывают, никто не платит, — попыталась защитить горемыку Гендиректора Оленька.

— Этот сукин сын Лапидевский продает 90% выпускаемого химкомбинатом каучука самому себе. И делает это через подставную багамскую офшорную фирму, которая тут же перепродает этот каучук, но уже по настоящей цене. И это единственная причина, почему Новокостромскому, да и не только вашему, а любому азотно-туковому латексному химкомбинату деньги за произведенную продукцию не платят и платить не будут. Зачем Лапидевскому платить самому себе, то есть перекладывать деньги из своего заграничного и такого удобного заднего кармана в официальный бумажник? Ведь в него тут каждый мытарь-налоговик может без спроса залезть и проверить, и пересчитать все до копейки, и обчистить его, как липку. Не говоря уже о рабочих химкомбината, которые тоже могут в один прекрасный день взять с боем бухгалтерию, обнаружить главного вора и вместо того, что настырно требовать зарплату, распять Лапидевского-Гаврилова на заборе…

Кстати, я сам все время забываю и опять чуть не забыл! Ведь уже больше месяца, как Новокостромской химкомбинат со всеми потрохами принадлежит мне, то есть Тузпрому! Просто руки не доходят послать в Новокострому наш досмотровый батальон, арестовать Лапидевского и отдать его под суд. Но он-то сам знает, что его ждет не сегодня-завтра!

— Какая сволочь! Какой низкий обманщик! — в сердцах возмутилась Оленька.

— Все эти Агрономы и Химики ничем друг от друга не отличаются, равны как на подбор. Дай им газ (ошибка в тексте — следует читать “туз”) бесплатно, а они все равно его у меня украдут, — с горечью сообщил господин Фортепьянов.