И вот теперь он, Бобылев, наследник Ломоносова и Менделеева, оказался каким-то доисторическим дикарем со скошенным назад черепом, без роду и племени, а ядерная всеуничтожающая дубина, которую академик Бобылев неколебимо вознес и держал над миром, оказалась трухлявой палкой, рассыпавшейся у него в руках…

Но Бобылев как обладал, так и обладает вселенским умом, и его большой, объемный лоб выпячен вперед! Ученый был уничтожен не столько нынешними крайне стесненными денежными обстоятельствами, в которые попал, потеряв работу, сколько тем, что он, кристальный и самоотверженный человек, хотя и косвенно, но оказался замешан в каком-то непонятном, тщательно замаскированном телепропагандой предательстве.

Проигранная им война была вовсе не холодной войной, тем более не атомной, а была войной слухов. Какие-то неучи всплыли с партийного дна и пустили всю оборонку под откос. Василиски выпростались из бюрократического склизкого болотца, достигли вершин власти, оставаясь при этом невежественными и алчными проходимцами! А слухи, запущенные издали специально для ушей этих бездарных чиновников, свободно распространились в еще недавно закрытых белокаменных коридорах и пришлись очень кстати для их ближайшего окружения и жадных семейств, которые тайно изнывали от желания богато и весело евросущестовать. Слухи нарушили даже равновесие страха, на которое работал академик Бобылев! Хотя специально для пугливых чинуш под державными холмами были предусмотрительно вырыты противоводородные норы, и случись что — как раз партийные бонзы все до одного уцелели бы! При атомной войне им ровно ничего не грозило! Чтобы они не боялись и без страха проводили миролюбивую политику, на рытье подкремлевских бомбоубежищ было потрачено четверть бюджета последних пятилеток! Высшие чиновники у нас всегда были в абсолютной безопасности. Даже в случае вероломного нападения их теплая компашка все равно успевала бы опуститься на скоростных лифтах на полуторакилометровую глубину, огородиться от ядерного огня за трехметровой толщины стальными дверями, и там, в подземной резервации с десятилетними запасами пищи, воды и воздуха, им предстояло спокойное, хотя и унылое, напрочь лишенное прелестей уничтоженной природы, но зато вполне социалистическое существование.

Но, может быть, все к лучшему.

“Хотя я и проиграл войну, но теперь у меня много свободного времени, и я еще разберусь со всеми, кто опять мешает жить русскому народу”, — решил, наконец, академик Бобылев и с легкостью, нашему народу свойственной, плюнул на экономический, военный и мировозренческий крах системы, сохранению которой посвятил жизнь.

Но чем же — после исторического поражения — подзаняться академику на старости лет? Обнищавший Бобылев вовсе не стремился разбогатеть, он только хотел совершенно бескорыстно приносить обществу пользу. Но все благие, а особенно высоконравственные начинания, не направленные на выгоду, на наживу, на обыкновенную прибыль, почему-то никогда ни к чему хорошему не приводят.

Навсегда покинув закрытый город Челябинск-38 и окунувшись в обычную московскую жизнь, ученый, не потерявший апломба, вскорости определил, что без его научного вмешательства люди могут осуществлять весьма немногое, в основном примитивное, да и то без особого успеха — раскрой ткани, пошив платья, укладку волос, набивку подушек, огородно-клубничную прополку, дизайн-разработку прихватов, пепельниц и прочую мелочь и ерунду. Все это академик Бобылев с легкой душой передоверил самому населению, а сам взялся за сложные проблемы, которые другим не по уму.

Особенно раздражал Бобылева самородок Зобов, который, по рекомендации Оленьки Ланчиковой, теперь то и дело стал наезжать в Москву из Мурашей и оставался на ночь, на две. А иногда и неделями бездельничал — дремал, похрапывая, у него в гараже. Зобов был широкой кости помором. И даже когда академик его о чем-нибудь настоятельно спрашивал, Зобов долго молчал, прежде чем открыть рот.

“Оленьку нашу хлебом не корми, джином не пои, дай только всех знакомых мужиков перезнакомить между собой, чтобы потом мы смертельно ревновали ее друг к другу. А негодница будет расхаживать по перетянутым канатам ревности, порхать над ареной жизни, чтобы все тайные ее обожатели смотрели на нее с восхищением и обязательно снизу вверх”, — печально думал академик. И однажды решился-таки и спросил молчуна Зобова, который, лежа на промасленной раскладушке, из-под опущенных век, часами следил, как Бобылев мастерит на верстаке очередную авиамодель:

— Как же ты, самородок, с нашей Оленькой познакомился?

В ожиданиие долгого ответа у академика даже во рту пересохло: “Неужели Оленька и этого лесовика уже приголубила, а меня все только за нос водит?”

— Чемодан ей поднес, — минут пять спустя ответил, наконец, лесоруб.

— Боже мой, какой еще чемодан? — обомлел Бобылев.

— Обыкновенный, — прошло еще три минуты.

— Ты что, носильщик?

— Нет, я лесоруб.

— А как же ты оказался на вокзале?

— У меня в тот раз деньги украли, вот я и зарабатывал на перроне на обратный билет до Мурашей.

“Вот и думай за таких ленивцев и чурбанов” — в который раз уже огорчился Бобылев.

Забота о людях дело весьма хлопотное. Обыватели вовсе не желают, чтобы им надоедали с рекомендациями и нравоучениями, а хотят, чтобы их оставили в покое и предоставили самим себе. Беспокойная же бобылевская мысль была направлена именно на улучшение, на очеловечивание среды обитания — что в обычных, не столь образованных людях вызывает почему-то лишь приступ беспричинного бешенства. Однажды в мозг академика вкралась неприятная мыслишка, которую ученый тут же прогнал, чтобы не распадалась его твердая внутренняя система нравственно-общественных координат. Ему вдруг показалось, что чрезмерная забота о “простом человеке” послужила прямой причиной краха коммуняк — их прогнали взашей как раз из-за их надоедливой заботливости.

Любимым коньком академика Бобылева был транспорт, снующий по земной поверхности и таким образом безвозвратно губящий атмосферу. Ощущая на квантовом уровне, как свои пять пальцев, свойства всех химических элементов, Валерий Валерьевич собственной шкурой почти инстинктивно чувствовал и знал, как можно еще спасти погибающее от непрерывной езды человечество. Перемещения по земной поверхности должны не ухудшать, а улучшать среду обитания. Летают же ласточки с пользой по небу, хватая на лету мошек и комаров! Особые латиноамерикие рыбы ламинии, выписанные однажды всезнайкой Бобылевым из верховьев Амазонки и выпущенные им в охлаждающий отстойник Чудаковской АЭС, сожрали затопленные сосновые рощи и полностью очистили от разлагающейся древесины радиоактивную воду. А люди ничем не лучше ласточек, латиноамериканских рыб и других божьих созданий и поэтому обязаны вести себя столь же полезно для человечества.

Поставив себе задачу, академик Бобылев вскоре определил, что ползучая экологическая катастрофа происходит исключительно из-за отсутствия транспортабельного энергоносителя, который должен срочно заменить бензин — иначе человечеству не выжить. Для экологически чистого передвижения необходимо не перерабатывать нефть, которая еще и при добыче (ударение, тем не менее, на “о”) гадит будь здоров как, а сжигать в моторах химический элемент, который, сгорая, будет улучшать среду обитания. А лучшим подобным самоочищающимся энергоносителем является магний, девяносто три процента мировых запасов которого находятся в России! Гигантское бишофитовое месторождение пролегает на протяжении полутора тысяч верст вдоль среднего течения Волги.

С транспортным проектом у Бобылева пошло как по маслу — в его просторном кирпичном гараже.

(Многое, — слишком многое связано у академика Бобылева с этим гаражом, чтобы упоминать об этом кирпичном строении опять мимолетно и вскользь. Став Дважды Героем Социалистического труда, получив вторую Золотую Звезду, — Бобылев вошел только благодаря этим наградам в собесовскую квоту для инвалидов ВОВ и получил от райсовета землеотвод под этот просторный гараж — прямо возле дома на Молодежной улице, в котором он был прописан, недалеко от Московского Университета, Валерий Валерьевич сам спроектировал гараж, подвел воду, электричество, потом пригласил экскаваторщика, и тот вырыл яму для ремонта подвески и ходовой части. Предусмотрел академик и водоотвод, который выложил керамической плиткой. Бобылев очень дорожил этим кирпичным строением — с женой он развелся, годы стали накатывать, и академик осознал, что стареет, и стареет быстро. А с возрастом все значительные и конструктивные мысли стали приходить ему в голову только когда он что-то мастерил — клеил крылья авиамодели, строгал, работал на маленьком токарном станке по дереву. Этот гараж стал ему настолько жизненно необходим, что в самом начале приватизации Бобылев потратил несколько недель своего драгоценного времени, но получил-таки на строение-гараж почтовый адрес: Молодежная улица, 3/2, владение 2 — и зарегистрировал по этому адресу индивидуальное частное предприятие “Ольга и Елена”. К Оленьке Ланчиковой это наименование имело, впрочем, только косвенное отношение — женские эти имена были кодовыми названиями верхней и нижней плит водо-водяного атомного реактора. ИЧП академика в дальнейшем не занималось никакой коммерческой деятельностью, не провело ни единой сделки и не сдавало балансовых отчетов в Налоговую инспекцию).