Кстати, вот бы сейчас позвонить ревнивцу Веничке и послушать, как скрипит зубами этот дурачок. Небось и рад, что она так ловко подобралась к пигмею Фортепьянову, но наверняка страдает, да еще рожу кривит. Любишь по Испаниям кататься, люби и меня на “Ауди” возить в Тузпром. Пигмейчик, пигмеша, пигмунчик. Нет, плохо — не благозвучно. Магнатик, магнусик — нет, тоже очень плохо! Магнольчик — вот уже лучше. Любит Веничка в Андалузию на корриду ездить, привык на быков рогатых любоваться. Теперь и на себя посмотри в зеркало. Любишь хорошо жить, так поплачь, поплачь чуть-чуть от ревности — ничего с тобой не случиться, не отсыреешь. Без меня-то ведь давно бы уже с голоду подох. Ей же по работе приходится отлучаться! Тьфу ты, не по работе, а по любви. Исключительно по любви! Нет, звонить Веничке с этого телефона ни в коем случае не надо — это все равно что самому Фортепьяше прямо в скукоженую физию все высказать. Пусть лучше остается в полном неведении и ни о чем не догадывается моя лапочка…

— … сте-бе-лек, за-су-шенный стебеле-чек, — вслух и по слогам неспешно и отчетливо пропела блондинка, потом открыла посильнее кран и продолжила, внимательно наблюдая за собой, напевать по слогам, — поп — ры — гун — чик, ла-пуш-ка, пиз-нес-мен, — Оленька беззвучно, но уверенно хохотнула — в голос вернулась неподдельная искренность.

Оленька в восторге поцеловалась со своим отражением, но тут же предусмотрительно стерла с зеркала следы губ.

— Ты мой туз, ты мой валет, сделаю тебе привет, — пропела она на размер фортепьяновского ванного притоптывания, потом наскоро умылась, насухо вытерлась полотенцем, последний раз провела расческой по волосам, контрольно глянула на себя в зеркало и вышла из ванны.

Рор Петрович в белой сорочке, в тщательно выглаженных серых брюках, но еще в домашних тапочках, подошел к Оленьке поцеловал ее в щечку и сказал:

— Я уезжаю, а ты можешь остаться здесь и отдохнуть.

— Куда ты уезжаешь?

— В Тузпром, дорогая.

Оленька надула губки. Хотя это было в высшей степени предсказуемо и понятно, что Форпепьянов утром поедет на работу, но это не входило в ее утренние планы. Тем не менее Оленька сразу же губки раздула — капризы ей еще не время разводить. За завтраком надо бы узнать, чем вообще Ророчка сейчас занят в своем Тузпроме.

— Маленький мой, без тебя я буду скучать! — Оленька подпустила в голос легкой грустинки.

Рор Петрович вежливо улыбнулся.

На завтрак были поданы кофе, сливки и фруктовые салаты, главный изыск которых был на этот раз в нарезке — кусочки дынь походили на розы, тончайшие яблочные ломтики были изогнуты в форме цветков гиацинта, а груши под филигранным фруктовым скальпелем тузпромовского повара-кудесника сеньора Жьячинто превратились в лилии. С обожанием глядя на господина Фортепьянова, Оленька напряженно прикидывала, как бы ей встрять в тузовый бизнес по-настоящему, а не сбоку-постельного-припеку. Так ничего путного и не придумала, но, допивая кофе, решительно сказала:

— Одна я тут не останусь.

— Я распоряжусь — тебя повозят по магазинам.

— Мне в магазинах делать нечего.

— Ты — женщина, твое место в бутике, — Фортепьянов посмотрел на Оленьку, потом протянул в пространство руку, и кто-то из обслуги тут же поднес ему серебряный поднос, украшенный фамильными фортепьяновскими вензелями.

Олигарх взял с подноса карточку, улыбнулся и, пропев:

протянул карточку Оленьке и захохотал.

Вот оказывается, что за стишки придумывал под водяными струями миленький Ророчка.

Оленька с улыбкой благодарности уже хотела было взять кредитную карточку, но тут же поняла, что это опять ошибка — уж больно общение с олигархами полно неожиданностей.

— Как трогательно! Какой ты заботливый! Как это мило! — Оленька вскочила, поцеловала просиявшего Фортепьянова в лобик, села, но карточку с подноса так и не взяла. — Без тебя я не хочу в первый же день отовариваться на твои деньги. Давай поедем по магазинам вдвоем.

— Почему вдвоем? Что за глупости? Сегодня я очень занят. Вечером тебя привезут ко мне, и мы вместе поедем на одну из моих резиденций.

— Нет! Подарки ты мне купишь сам, — твердо возразила Оленька.

— Выбери все, что захочешь, и я потом все это тебе презентую.

Оленька выдержала паузу, опустила глазки, потом подняла их и сделала подсечку:

— С какой стати? Не надо мне ничего дарить — пока не за что. День рождения у меня в августе, восьмое марта уже прошло. А если ты со мной намереваешься расплатиться, то все это было, представь себе, мой дорогой, бесплатно. “Ишь, нашел себе проститутку!” — добавила про себя Оленька.

— Не пойму тебя, — опешил благодетель. — Я действительно занят! У меня сегодня совершенно нет времени выбирать тебе платья и ходить по магазинам. Как бы ни хотел я этим с тобой заняться!

— Значит, мы сделаем это в другой раз. Как-нибудь потом заедем в бутик, и ты мне купишь его в подарок. — Оленька оговорилась, но не поправилась. — Если конечно захочешь — это совсем не обязательно. А сегодня я тоже занята, — и красавица опустила ресницы.

— Возьми карточку и не валяй дурака! — вдруг строго приказал Рор Петрович, взял поднос и протянул Ланчиковой.

Оленька привстала с кресла, потянулась и взяла платиновую карточку “Американ экспресс”.

— Спасибо! Но ты поедешь со мной! — столь же строго потребовала Оленька.

Фортепьянов рассмеялся, что-то произнес одними губами и, удивляясь в очередной раз самому себе, сказал:

— Ладно! Хрен с ними со всеми. Мой туз и без меня сожгут. Поехали, — говорят, в Москве сейчас барахла больше, чем в Париже.

— Если ты в самом деле хочешь мне сделать приятное — купи мне “Сессну”! — Оленька на мгновение зажмурилась от собственной наглости, но подняла на магната требовательный и испытывающий взгляд.

— Что тебе купить?

— Самолет.

— Глупости какие! Зачем тебе самолет?!

— Я буду на нем летать.

— Еще чего! Ни в коем случае! Ты разобьешься!…

— Если я разобьюсь, то только вместе с тобой! Мы полетим вдвоем!

“Она не только сумасбродка, она еще и сумасшедшая! Ужас какой!” — не на шутку испугался Фортепьянов и в растерянности спросил:

— У тебя что, не все дома?

Ему вдруг расхотелось ездить с этой опасной блондинкой по магазинам.

— Я планеристка, у меня тридцать восемь часов самостоятельного налета. Я четыре раза с парашютом прыгала, — гордо сообщила Оленька. — Ты сам не сидел за штурвалом, дорогой, вот и не знаешь, что такое полет…

— Господи, а я испугался, что ты ненормальная, — вздохнул с облегчением Фортепьянов. — Никуда я с тобой не полечу — у меня есть свой экипаж. У “Тузпрома” целый парк самолетов. Недавно из Самары по зачетам еще четыре “Антея” получили — можем на них с тобой полетать.

— Я хочу “Сессну”, и ты мне ее купишь! — потребовала Оленька.

— Хорошо, куплю, — согласился влюбленный Фортепьянов.

— А сейчас поехали по магазинам! — дожала Оленька старого промысловика.

— Ладно, поехали, но только побыстрей. Ко мне в три часа приедет господин Чмомордин, и тут уж ты меня извини! Мы должны сделать все покупки до трех часов.

Рору Петровичу вдруг ужасно захотелось поездить с Оленькой по бутикам, и он галантно подставил ей руку:

— Прошу!

Оленька положила левую, особенно украшенную брильянтами кисть на руку Ророчки и царственно встала из-за стола.

“В квартирах у них тепло, метро их возит, покупают они в магазинах продукты, половину стоимости которых, по доброте душевной, тоже я им оплачиваю. Одеты мои сограждане в еврообноски, которые я выменял на туз — и опять-таки с убытком для себя. И все мои благодеяния они воспринимают как должное, а вместо благодарности меня же и обвиняют, что уровень жизни у них ниже, чем в Норвегии. Квалификации у них нет никакой, компьютер они только на газетной рекламе видели, но дай им — и тоже как подарок на именины — высокооплачиваемую работу. Очень любят они трудиться по социалистической старинке — руками пошевелить, покурить в цеху, а в укромном уголке за обшарпанной доской почета спрятать за пазуху выточенные детали или приклеить пластырем к причинному месту украденный фарш. И уверены, что сильно уже поднаторели и вполне могут теперь производить конкурентоспособную продукцию. А это только-то и значит, что засядут наши ударные работнички в теплом, обогреваемом на мои деньги здании, само пребывание в котором в течении пятидневной рабочей недели стоит ровно в три раза дороже любого товара, который они собираются выпускать, и будут меня же винить во всем. Именно за то, что я их обогреваю, кормлю, развлекаю и даю им работу. Никакой благодарности никогда от них не дождаться. Совки есть совки — что в лоб, что по лбу — никаким капитализмом их не исправить…”