Недавно Слюнтяй с горя так наклюкался, что не выдержал, нарушил все инструкции и к самому владыке Пипену (не к тому, что пятикратный чемпион NBA) пробрался без вызова и даже без служебной надобности — вроде забрел по пьяной одури за ограду Девкинской обители душу излить. Залез Слюнтяй в покои и напрямую спросил у сокурсника:
— Скажи мне честно, Васек, как перед Богом, — что ж это такое у нас в управлении делается? Мои донесения, похоже, никого не интересуют, как будто я их для себя пишу. А оперативные данные достаются мне очень не легко! Я такую грязную работу для бандитов выполняю, что у тебя, владыка, в уме нет! У Живчика скоро в одном из поместий домашний крематорий будет готов, я об этом сигнализирую — и ничего. Ты пойми, Васек, я скоро уже не зарывать, а сжигать клиентов буду. А в управлении хоть бы хны! У меня в голове все помутилось! Ты мне скажи, владыка, кто же я теперь — мокрушник или офицер?
— А кем ты себя чувствуешь? — вопросом на вопрос ответил владыка Пипен
— Я себя чувствую офицером, но на самом деле я чистый мокрушник, — сокрушенно ответил Слюнтяй.
“Вот что тайная канцелярия и государева служба с людьми православными делает”, — посетовал про себя владыка и посоветовал:
— Покайся, и тебе сразу полегчает.
— Ты что, Васек, совсем двинулся? Что мне перед тобой каяться, если я через тебя все инструкции получаю?! — возмутился Слюнтяй. — Ведь это из-за тебя, Василий ты мудакявичус, я, чтобы легенду выправить, с крысами почти год в крытке отсидел! Меня под вышку тогда чуть не подвели. Думаю, мать-перемать, я же по заданию второй год в камере прохлаждаюсь, уже и думать стал по фене. Меня на прогулку в браслетах водят, словно мне взаправду рекунков (высшая мера социальной защиты) светит. Не ровен час, думаю, по запарке в нашем управлении так разменяют мне судьбу, что в натуре (ударение на “у”) расстрельную статью пришьют. Однажды с прогулки в камеру не приведут, чпокнут по ошибке и все висяки на меня спишут. С наших-то гопников станется. Владыка, ты хоть замолвил бы за меня словечко — мне же скоро на пенсию.
— Ты сперва заработай эту пенсию, а руководство понапрасну не беспокой и не торопи! — посоветовал Пипен.
— Какая же ты сволочь! — возмутился Слюнтяй. — За мои заслуги ты опять новый орден под рясу пришьешь, а об моих нуждах да бедах никому из начальства так и не напомнишь. Ты пойми, Васек, что меня самого братва может в любой час в яму зарыть! И все данные, вся информация обо всех чапчаховских преступлениях бесследно пропадет — даже холмика травяного надо мной не останется!
Совсем сдали нервы у Слюнтяя…
— Не выражайся, сын мой. Воздаст Господь всем нам по делам и по помыслам нашим. Это твое испытание было. Скоро получишь вторую большую звездочку, бумаги, я слышал, уже пошли. Терпи, придет и твой срок…
— Нет уж! Хорош! Еще раз на тюрьме (ударение на “ю”) по заданию окажусь — пусть в нашем отделе сразу забудут, как меня звать. И там я в пацанах, и тут я на побегушках. Тебе хорошо тут кадилом помахивать, а мне надоело могилы копать да на заметку брать и запоминать — где и кого я зарыл. Хватит! Мне по выслуге лет…
— Ты в пацанах — там, в своей поганой банде! — напомнил владыка Пипен. — А тут ты перед Богом стоишь, грехи свои замаливаешь.
— За мои грехи мне зарплату платить надо! Грешить, гребаный кот, это и есть моя служба! Деньги платите, деньги! Ты, блин, заплати мне сначала за сделанное, а потом можешь все мои грехи сам замолить — я тебе разрешаю! Обещаниями я сыт по горло! Фа-фа, ля-ля больше не хаваю! Я на работе высох весь, извелся, а вы обо мне напрочь забыли. Ты только погляди, — Слютяй задрал сорочку, — у меня живот к спине подвело, а ты, скот-т-тина (ехидный Слюнтяй исподтишка дразнит однокашника тем, что американского баскетболиста Пипена в миру звать Скотти) поперек себя шире. Это в натуре (ударение на “а”) беспредел!
Пацан в раздражении совершенно запамятовал, забыл, что разговаривает не с законником Живчиком, а с высоким духовным чином.
— Ты, Слюнтяй, человек невыдержанный. Видит Бог — так до подполковника ты не доживешь! Прирежет тебя братва, как собаку, зароет без покаяния и правильно сделает! Отпоют тебя волки в лесу — стоит только слушок пустить! Ты об этом не забывай, когда по полянам ночным шастаешь! — осерчал владыка.
— Вот и вся ваша благодарность… А ведь мы с тобой, Василий, Омское училище вместе закончили. Мечтали преступность искоренить… Эх, ты, однокашник… — испугавшись не на шутку, Слюнтяй тут же стал на слезу давить.
— Помнишь, откуда мы вышли, так и не забывай! — наставительно промолвил владыка.
Действительно, в 1978 будущие юные внедренцы вместе поступили в закрытую Западно-Сибирскую Оперативную Академию и учились в одной группе. Но потом разбросала их судьба — Слюнтяй внедрился в уголовную среду, но из-за нетвердости своего характера так и не пробился наверх, владыка же Пипен весьма преуспел среди клерикальной братии…
9.
Проехали Абельмановскую заставу, возле светофора напротив магазина, где продается мебель и оборудование для ресторанов, попали в плотную пробку. И спереди, и сзади, и с боков живчикова “Мерседеса 600” оказались в пробке точно такие же черные и бронированные лимузины.
— Где мы находимся? В Гамбурге? — с бодуна пробормотал Живчик.
— В Германии “Мерседесов” не осталось, все на Рязанке скопились, — пробормотал Слюнтяй.
— Эй, Штамповка, долго еще ехать? — Живчик стал расталкивать дремавшего Венедикта Васильевича. Пленник стал тереть глаза, но так их и не разлепил.
— Ехать нам еще минут пять-семь, не больше, — ответил за него Слюнтяй. Пацан поглядел на себя в зеркальце заднего вида, увидел паутинку мелких морщинок вокруг глаз и опять огорчился. С той памятной встречи с владыкой Пипеном в Девкинской обители прошло уже больше года, а эти скунсы опять забыли о нем. “Ну и ладно! Бог им судья! Раз вы к своим кадрам так относитесь, то и у меня к вам будет такое же отношение. Посмотрим, кто от этого выиграет! Раз у меня работа такая — не помнить, кто я такой есть на самом деле, так я, в целях конспирации, вообще навсегда забуду, кто же я такой есть”, — решил Слюнтяй.
“Мерседес” мчался по Карачаровской эстакаде, когда Живчик велел:
— Эй! Штамповка, очнись! Куда рулить?
Венедикт Васильевич открыл глаза, поморгал, глянул в окно и сказал:
— Направо! Сразу за мостом поворачивай с Рязанки! А потом все время прямо, под мост не заворачивай!
Поехали вдоль высокой железнодорожной насыпи. Справа, под насыпью, промелькнул темный проезд к продуктовым и винным Карачаровским складам.
Слюнтяй тут же вспомнил, как однажды под Новый год он как раз тут на Карачаровских складах отоварился шампанским. Вот комедия была! Перед праздниками оказался совсем пустым, без копейки денег, — вот тебе, владыка Пипен, еще одно подтверждение вашей заботы о закрытых кадрах! А справлять Новый год надо, вот он и пошел на пробивку — впрочем, какая тут к черту пробивка, это самое настоящее дело — восемь лет строгача с конфискацией имущества! Слюнтяй воспользовался пацанским, пусть и негромким, но зато собственным именем. Не всю жизнь ему за Живчиковой спиной прятаться! Поймал он тогда левака, и как раз вот через этот темный проезд подогнал “Жигуленка” прямо к центральным складским Карачаровским воротам, вышел из автомобильчика — время было уже часов десять вечера, а у него дома холодильник пустой и до Нового года надо было успеть жратвы накупить. Зашел он тогда в пропускную будку и велел охранникам принести ему три ящика шампанского. Те при помповых ружьях, в бронежилетах, и у каждого по “Макарову”. А он в пуховичке нараспашку — видно что без ствола — правда, для распальцовки при нем тогда было по золотому перстню на каждой пятерне, потом уж он эти перстеньки в буру просадил.
— Как оно ничего? — сказанул охранникам Слюнтяй. — Привет, ребята от Живчика. С праздником вас наступающим! С Новым годом!
Узнали его вневедомственные сторожа, насторожились, но отвечают:
