— Погоди, Андрей Яковлевич, не тараторь! Погоди ты… — хотел было вставить слово академик Бобылев, но господина Детского не остановить:

— Обменяем нержавейку на долги по зачетам за электричество! Дайте мне на часик-другой парочку государственно-частнобанковских векселей — я это дело мигом проверну! А как только реакторная остнастка попадет ко мне, я ее тут же пароходами на Кипр — оформлю ее как учебное оборудование для уроков химии в Эфиопских школах! Разницу поделим! В Конго! Там влажность, там ливни тропические! В Нигерии нержавейка дороже золота! А жулики покруче нас с вами! Мосье Мудаффи спит и видит, как въехать в атомный век на белом коне!… — господин Детский был вне себя.

— Не лезь ты поперек батьки в ядерное пекло! — остановил, наконец, зарвавшегося банщика господин Куропаткин.

Но нетерпеливый Андрей Яковлевич от предвкушения гигантской наживы весь дрожал.

— На что выкупить? На что выменять? Разве что на твои простыни да на мочалки , — усмехнулся академик Бобылев и вдруг подумал: “А я-то чем хуже? На старости лет оказался в полной нищете. И все забочусь об общественной пользе, об этих наглых дармоедах. Довольно! Хватит мне от голода пухнуть! Надо бы мне самому эту сделку с нержавейкой провернуть через мое предприятие “Ольгу и Елену”. А все моторы внутреннего сгорания я потом, не на пустой желудок, переведу на магниевое топливо. А то опять програйвороню я все водо-водяные контуры, а господа банщики наживутся на стратегических грабежах”.

Таким образом, академик всамделищной Академии наук Бобылев Валерий Валерьевич оказался весьма сложной натурой — вроде бы решил он бороться точечным авиамодельным террором против “грязнохватов”, а в то же время сам возмечтал стать одним из богатеев. Одним словом, академик Бобылев тоже наш человек. А наш человек — существо сложное и непредсказуемое. Вроде от честности его распирает, и живот от голода подвело, и все-то он о Столыпине спорит и стаканом пустым размахивает. А глядь — на другой же день столько набизнесует, что не знает, куда девать бабки. Только что наш человек на трамвае трясся до Шаболовского метро и все о земстве, и о судьбе Второй Мумы размышлял, или бомбил ночами возле трех вокзалов, досужниц развозил по клиентам. А вот уже летит наш человек на собственном реактивном самолете в Ниццу скупать французское Средиземноморье. И уже забыл наш человек, как о страшном сне, и о Столыпине, и о земстве, и Второй Муме, и теперь в голове у него только одна мысля вертится — чтобы вокруг его французского поместья было бы поменьше русских соседей. Теперь пугается он, вздрагивает всем телом, едва издали через высокий кирпичный хоть одно русское слово заслышит. Вроде только что в “Жигулях” ему сзади кастетом по черепушке стучали, нож к горлу приставляли, чтобы ночную выручку отнять — и ничего наш человек не боялся, а напротив — сам в драку лез. А тут страх его пробрал, и воротит нашего человека от всех этих распальцовочных дел. Отдохнуть ему хочется и забыть всю эту блатную муть, и пожить, наконец, по-человечески. А где слышится русская речь, теперь для нашего человека жизни человеческой нет. Только куда ты, милый, от наших людей денешься? Во французской-то Ривьере французов почти не осталось…

Андрей же Яковлевич вдруг почуял такой острый запах “зелени” — аж голова у него закружилась, и завертелся банщик и так, и эдак. И нет никакого сомнения, что все равно изыскал бы господин Детский очередной способ проплаты за нержавейку без копейки живых денег. И в чапчаховской таможне наверняка нащупал бы Андрей Яковлевич концы, и по широте душевной даже самого господина Куропаткина в долю бы взял — хрен с ним, с Куропаткиным, поживи напоследок и ты! — ведь эта нержавейка как раз у него во дворе валяется, и тут, как ни крути, без Куропаткина не обойтись. А через Ужимкина — ведь телеписатель сидит, как падишах на пенорезине, как раз в “Центратомсоюзе” — решил Детский всучить им же, блин, Центратомсоюзовцам, их векселя. А выкрутить векселя по старинке опять-таки через Южно-Сибирскую ж.д., — бизнес-план рождался у господина Детского в голове на живую нитку.

Но в “Центратомсоюзе” чурбаки упертые попались — векселя-векселями, но валютный откат подавай им налом и обязательно вперед, а безналичку рублевую тоже проводи по счетам. И хотя цену на нержавейку держат они еще старую, фондированную цену (ведь не круглые же они там идиоты, а просто трусы и негодяи), сами засвечиваться не хотят.

Поэтому без серьезных денег ничего ни у академика Бобылева, ни у мелкого мазутного афериста Детского, ни у горе-атомщика господина Куропаткина не получается. Вынь да положь налик — уперлись ядерные чиновники и все тут. Налик — для них святое. А иначе какой же смысл во всех этих капитальных атомных ремонтах?

Но где взять ученым денег хотя бы в долг? У Бобылева кроме гениальных идей и старого гаража — ничего нет, а без залога кредит в банке не получишь. Да и любому банковскому клерку с первого взгляда ясно — давать взаймы ослабленным радиацией ученым ни в коем случае нельзя, не успеют академики прокрутиться, проволынят, у них ни жадности, ни сил на это мировое кидалово не осталось. Деньги повиснут, должников пристреливать придется, а вся эта стратегическая дрянь перейдет в собственность банку и будет опять лежать в вагонах и не ржаветь. А тут еще, как на зло, действительно какой-нибудь атомный реактор рванет, радиация взлетит до черных небес, и аварийные работы придется проводить банку за свой счет.

И хотя светит тут 600 миллионов долларов минус дурацкая липовая фондированная цена на нержавейку, но светят эти доллары как солнце на японском флаге на фешенебельном универмаге Мицукоши в Гиндзе, Токио. Раз денег нет, то их нет. А без денег ни в рай не попадешь, ни в Японию не слетаешь. А слюнки текут, идет, ох, как идет слюновыделение у господина Куропаткина, и у академика Бобылева тоже слюна закапала, а про Андрея Яковлевича и говорить нечего — бедняга давно уже весь слюнкой изошел. А первый и второй водо-водяные контуры как лежали в составах, так и лежат у ворот Чудаковской АЭС. Хоть свисти, хоть дуй в них — или подбери себе по губе и наигрывай на нержавейке, словно на концертном гобое.

И вот опять с самого раннего утра собрались трое деловаров и обсуждают, толкут воду в ступе. Как же им изловчиться и всю эту водо-водяную канитель выкупить за пару рублей. Ведь мосье Мудаффи — как горячо утверждает господин Детский — уже не 600 миллионов долларов — целый миллиард готов отвалить, только приклепать бы эти трубопроводы и контуры к своему бетонному логову. Ведь если все наладить по уму, то прямо на выходе из личного бомбоубежища мосье, как на конвейере родного закрытого города Челябинска-38, одна за другой бомбочки пойдут — то атомная, то нейтронная, а то раз! — и водородная бомбочка проклюнется. Господин Куропаткин с превеликим удовольствием — хоть сейчас! — готов бросить эту чудаковскую атомную развалюху — обрыдла она ему, прости Господи, до чертиков! И не прощаясь, по-английски проститься со всеми дистрофиками-СИУРами и на годик-другой, а так хотелось бы, что и на все три года — на сколько понадобится, — отправиться в служебную командировку в северную Африку. Зря говорят, что там климат плохой, очень жаркий. Климат, господа, зависит только от суточных, а мосье Мудаффи на суточные не скупится. За два, за три наживных годика господин Куропаткин все подскажет и все объяснит этим воинственным северо-африканским недоумкам. И верблюдо-макаки под руководством Куропаткина так соберут эти водо-водяные примочки, так сварганят, что любо-дорого будет посмотреть. И тогда ждите бывшие проклятые империалисты гостинца. Но тут уж ничего не поделаешь — не мы, так другие — никуда от прогресса все равно вы не денетесь. А ведь мы-то все-таки гораздо лучше, чем другие, гораздо миролюбивее.

И тут раздались звонки в двери, потом стук, а следом тяжелые и хамские удары ногами в жесть.

Академик Бобылев жестом прервал очередную бесплодную безденежную дискуссию, привстал, прислушался, потом подошел на цыпочках к дверям, глянул в глазок, и тут у него с души отлегло — за дверью стоит с грустным выражением на ревнивом лице Оленьки прекрасной хахаль Венедикт Васильевич собственной персоной. А это значит, что сама Оленька Ланчикова сейчас дюралюминиевый “Ауди” запирает, через минуту следом за Венедиктом Васильевичем в помещение для “Ремонта босоножек” войдет и озарит льняным, белоснежным отсветом своих дивных волос весь этот смрадный и сырой полуподвал. Вот радость-то какая! Ведь Валерий Валерьевич нежную Оленьку давно любит, тайно обожает и всегда балует красавицу Оленьку ее любимым английским напитком в настоящей фигуристой бутылке с зеленой, чуть поблекшей наклейкой. А Оленька, хитрюга, морщится, но пьет этот самопальный джин. Вроде по доброй воле пьет Оленька эту гадость и даже с удовольствием, чтобы сделать академику Бобылеву приятное. А если глотает Оленька такую дрянь, а ведь не то что пить, даже в рот взять этот самогонный джин невозможно, — это хоть что-нибудь для влюбленного Бобылева да значит. Ведь не насильно же Оленька пьет самогонку, а чтобы ему, академику, польстить. И это дает Бобылеву маленькую, но все же надежду. Ведь сейчас только из-за безденежья приходится Бобылеву гнать в своем гараже это шотландское варево — правда, тройной перегонкой. Грешным делом, особенно в последнее время, заряжая в углу гаража придорожным можжевельником и дрожжами с сахаром самогонный аппарат, все мечтает Валерий Валерьевич: вот продам весь этот чудаковский атомный металлолом и выкуплю на радиоактивные деньги красавицу Оленьку у пушистого шибздика Венедикта Васильевича. За сто тысяч жадный Венедикт Васильевич свою Оленьку-красавицу, конечно, не продаст, и за двести тысяч долларов ни за что блондиночку не уступит. Начитался, подлец, Достоевского. Но миллион долларов — с руками оторвет! Схватит Венедикт Васильевич наличный миллион долларов и тут же в Андалузию или еще куда-нибудь со всех ног побежит. А нежная и ласковая Оленька Ланчикова, как бонбоньерка с ликеро-шоколадными трюфелями, только без целлофановой оболочки, достанется ему, академику Бобылеву… И заживут они с Оленькой прекрасной в гараже, ой, как заживут… Правда, придется сперва с промасленной раскладушки согнать самородка Зобова, да попенять Оленьке за долгие муки, которые вынес академик от вынужденного общения с опустившемся лесником…