Академик включил работающий от аккумулятора монитор, и на экране появился Венедикт Васильевич, поскольку нос истребителя был направлен прямо на него.

— Отвали в сторону, Штамповка! — велел Живчик.

— Ну, где наша цель? Видна отсюда? — спросил Бобылев, достал из металлического ящика мощный бинокль и подал его Венедикту Васильевичу.

Пленник приник к окулярам, покрутил, наладил фокус, направил широкие раструбы на Тузпром; и первое, что он увидел в слегка расплывчатом световом круге сильных линз, была персональная форточка, вырезанная, по воле всемогущего магната, вопреки всем требованиям личной безопасности, в литом бронестекле потрясающего Тузпромовского небоскреба.

— Вижу! Вон она! Я же говорил, что форточка открыта! — сказал Венедикт Васильевич и показал на далекую форточку пальцем.

Академик тоже посмотрел на здание в бинокль, зафиксировал цель и щелкнул тумблером. Затем он достал из алюминиевого ящичка инерционный стартер, прикурку-батарею высокого напряжения для первой свечи двигателя авиамодели и выставил на рычажном пульте радиоуправления необходимые взлетные параметры.

— Во дает! — усмехнулся Живчик, наблюдая за привычными, годами отработанными предстартовыми действиями старого авиамоделиста.

Над бурьяновым пустырем гулял ветер, и пылевая волна как раз прокатилась по месту, где стояли заговорщики. Живчик то и дело отворачивался и прикрывал глаза, чтобы их не запорошило.

Академик переключил датчик видеонаблюдения на тепловой режим, еще раз посмотрел в бинокль и сообщил:

— Форточка на восемь градусов теплее поверхности. В кабинете Фортепьянова работают кондиционеры.

— Откуда ты знаешь? — удивился Живчик.

— На, сам посмотри, — академик протянул законнику бинокль

Пока Живчик смотрел, как высвечивается форточка в тепловом режиме оптико-электронного бинокля, академик Бобылев приставил высокооборотистый стартер к головке винта, в специальное отверстие фюзеляжа авиамодели всунул похожую на паяльник прикурку и завел мотор. Потом отложил стартер, вытащил прикурку, взял в руки пульт дистанционного радиоуправления, переступил стоящую на асфальте модель самолета Ла-5, поставил ноги таким образом, чтобы горизонтальное оперение хвоста упиралось ему в икры, и добавил газ.

— Японский городовой! — Живчик убедился, что тепловая цель ясно видна в этот странный бинокль. И тут высокий, жалящий звук высокооборотистого мотора ударил законника по ушам. Живчик невольно сделал шаг назад и наступил Штамповке на ногу.

— Ничего себе! — сказал Слюнтяй. До сих пор пацан с некоторой иронией наблюдал за происходящим из-за затемненного ветрового стекла лимузина. Но как только заработал авиадвигатель, он, движимый любопытством и первобытным чувством преклонения перед неведомым, вышел из лимузина и направился к месту старта.

Академик добавил обороты, и модель Ла-5 стала рваться у него из-под ног. Бобылев в последний раз проверил, послушно ли его сигналам двигаются хвостовые закрылки, и раздвинул ноги. Самолетик тотчас покатил, ускоряясь по пыльной дороге, набрал скорость, легко оторвался от земли и полетел.

— Крути, Гаврила! — воскликнул законник. Прежнее недоверие сменилось вдруг у Живчика твердой уверенностью, что теперь-то Фортепьянову кранты. Законник задрал голову и с восторгом стал смотреть, какие вензеля выделывает авиамоделист — самолетик летал над их головами, то набирая высоту, то снижаясь, делая бочки и полубочки.

— Хорош понтоваться! Круши, а то бензин кончится! — скомандовал Живчик.

Ла-5, послушный рычажкам академика, сделал разворот, набрал высоту и лег на боевой курс. Бобылев направил боевую модель в район верхних этажей Тузпромовского небоскреба и нажал кнопку теплового самонаведения.

“Прощай, Оленька! Прощай, моя сладкая!” — чуть не заплакал Венедикт Васильевич.

Живчик нагнулся к биноклю. Но глаза, привыкшие к яркому свету неба, сначала ничего не увидели. Он бешено обернулся, схватил Слюнтяя, рывком поставил его перед собой, положил бинокль на плечо пацану и опять приник к окулярам.

— Погоди! Погоди Лерчик! Не взрывай! Дай я сам сперва посмотрю!

Академик увидел на мониторе сигнал, что тепловизор наведения поймал цель и самолетик сейчас влетит в приоткрытую форточку, и сказал:

— Есть один!

— Вот он! Вот он! Давай, давай! — Живчик каким-то чудом выхватил в пространстве самолетик, подлетающий к гигантскому небоскребу. И когда модель Ла-5, словно стрела, выпущенная новым Робин Гудом, влетела в стеклянную поверхность небоскреба, Живчик заорал:

— Ба-бах! Полундра!

И все они тут же увидели, как из форточки, словно фонтан над вертикальной стеной, взлетела взрывная волна и выбросила наружу дым, ошметки мебели и обрывки бумаги. Но литое америкостекло выдержало внутренний взрыв.

— Канаем! Все назад! — завопил Живчик.

— Я остаюсь на месте! — важно сказал академик Бобылев, решивший вдруг в этот торжественный миг до конца пройти народовольческий путь.

Живчик перекрестился, двинул академика Бобылева увесистым раструбом бинокля по кумполу, вырубил ученого, подтащил его к “Мереседесу” и завалил в салон. Слюнтяй, бормоча под нос: “Кончили Фортепьянова! Шефа завалили! Вот так номер!”, — перетаскал в две ходки всю аппаратуру в багажник, сел за руль и стал разворачиваться.

— Где Штамповка? Куда делся Штамповка? Стой! Упустили! — Живчик рывком достал пистолет, выскочил из лимузина и заметался среди бурьяна. Вокруг никого не было. Живчик бегом вернулся к автомобилю, рывком влез на крышу “Мерседеса” и огляделся.

— Поезжай! Сейчас я ему покажу!…

Тут законник увидел спину Венедикта Васильевича, метнувшегося за бетонный забор бензохранилища, и выстрелил. Но выстрелил почему-то вовсе не в направлении беглеца, а именно в бетонный забор.

— Потом с ним разберемся! — закричал Слюнтяй. — Никуда он не денется! Поехали! Рвем когти!

— Он где-то тут! — заорал Живчик в полный голос, чтобы сбежавший пленник его услышал. — Сейчас я его кончу!

Он еще раз выстрелил в забор, для острастки поводил стволом “Ругера” вдоль чахлых кустиков, потом спрыгнул с крыши “Мерседеса” и спокойно велел Слюнтяю:

— Поезжай не спеша.

После невыносимых скитаний по московским женским бутикам уставший Рор Петрович господин Фортепьянов сел, наконец, в лимузин, откинулся на кожаную мягчайшую спинку сиденья, закрыл на минуту глаза и тотчас вернулся к привычным раздумьям о месте Тузпрома в мире и о собственной необычайной роли в жизни великой энергетической державы.

“Что-что, а настоящую цену себе следует знать очень хорошо. Моя отрасль зарабатывает в секунду 670 долларов, а секунд этих в году вполне достаточно. Да и дебиторские полновесные года идут один за другим и вряд ли скоро закончатся. Главное — уберечь экспортные чистые деньги от завидущих глаз и загребущих рук номенклатурных попрошаек, мытарей и мумских проходимцев. Денег у этих раздолбаев нет — в карманах только то, чем в буфетах расплачиваться. А бутерброды у них, считай, бесплатные, цены установлены еще снабженцами сталинского призыва и с тех пор не менялись. Хотя жрут белодомовцы — дай бог каждому! — и заливную осетрину, и икорку, и растегаи — и жрут на дармовщину. Но при этом не забывают тянуть хором: “Фортепьянов, жулик, дай нам денег!” Хор, конечно, неплохой у них выстроился. Твердо убеждены ребятки, что они гораздо лучше меня, труженика, знают куда тузпромовские деньги вложить. Их, видите, избиратели этим правом наделили — транжирить тузпромовские денежки на еврокомандировки!

Но только денег-то у Тузпрома нет! Нет рублей, и даже счета рублевого не было никогда! Денег нет капитально — хоть пойте, хоть хороводы водите!”

Но тут Рор Петрович вспомнил о Кузьме Кузьмиче — Кузе Чмомордине, как зовут его старые тузовики-бурильщики. Честь ему и хвала, конечно, потому что попал наш Кузя на самый верх с самого низу — вместе с Рором Петровичем работал когда-то буровым мастером в одной бригаде. Не понаслышке знает, чем туз пахнет, а потому и расположился пятью офшорами вроде невидимой пятерни-мембраны, через которую идет наш туз по евротрубам. Ведь едва прошел туз через Ужгородскую таможню — глядь уже почти на треть подорожал. Конечно, Кузя наш делает вид, что он ничего этого не понимает и не знает, а только старается быть полезнее и поближе к родному народу. Большой забавник Кузьма Кузьмич, но человек не простой. Он у Рора Петровича в Тузпроме вроде посредника между ртом и задницей — все переварит и на голубом глазу даже не рыгнет. Вот только и он нудит — дай ему денег! Не ему, конечно, самому Кузе денег дай — у самого Кузи с деньгами — слава Богу! — все в полном порядке. Ты дай, Фортепьянов, денег не Кузе лично, а дай ему (то есть опять-таки Кузе) уже в качестве седьмого вице-премьера господина Чмомордина, возглавляющего седьмое вице-премьерство. И не стыдно Кузе перед старым сослуживцем!… Но как ему откажешь, когда он на евротрубах сидит?!.