Тут Оленька Ланчикова заметила, наконец, что Ророчка загрустил, и спохватилась:

— Что с тобой, детка? Как ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, — ответил Ророчка. Но как-то нетвердо, неуверенно.

— Может, Ророчка, не поедем сегодня с тобой в Тузпром, а сразу махнем на дачу? Мне там так понравилось!

Рор Петрович подумал: “Хрен с ним, с Кузей! Разберусь со старым бурильщиком на месте!” — И полез Оленьке под юбку, — ох нежна, ох хороша девочка! Молодость ему возвращает!…

— Оленька, радость моя, хочу, как в “Однажды в Америке”! — вдруг потребовал Ророчка.

Оленька огляделась по сторонам. Мимо затемненных бронированных стекол лимузина проносился Ленинский проспект, мелькали рекламные щиты с нелепо раскрытыми кухонными шкафами, с огромными — на слоних — женскими туфлями, с кабриолетами стоимостью в полмиллиона долларов, с темно-синими рогатыми символами банков.

— А я хочу самолет, “Сессну” хочу! — напомнила она олигарху, который уже стаскивал с нее трусики. “Вот шустрый, вот настырный, вот бойкий воробышек! Не по годам!” — подумала было Оленька, но тут же убедилась, что как в “Однажды в Америке” у Ророчки не получается, хотя он и старается изо всех сил.

Кортеж повернул налево, потом направо.

Ророчка безуспешно копошился, а Оленьке от пота бессилия, выступившего на лбу микроцефала, стало душно, она нажала и тут же отпустила кнопку — боковое толстое стекло чуть опустилось.

Бездарная имитация любви продолжалась.

“Был бы тут Веня, был бы тут мой Веничка-сатир или хотя бы не сам Веня, а вот Веничкин удивительный и неповторимый пробойник… Ох, — очень бы кстати он нам сейчас пришелся, очень бы нам с Ророчкой помог и пригодился…” — вдруг затосковала Оленька. Наслаждение подступало, но так не хватало жесткой, уверенной, мощной, мужской пробивки!

Оленька закрыла веки, потом с тоской открыла зеленые глаза с поволокой, но все без толку. Лимузин свернул с асфальта и мчался к сияющему Тузпромовскому небоскребу прямо по заросшему бурьяном полю. Оленька в женской жажде посмотрела в узкую щель на скудную, чахлую природу, и вдруг из бронированного окна прямо в нее нацелился Веничкин пробойник, о котором ей только что так сладко мечталось! И это прекрасное, но такое мимолетное видение вдруг брызнуло на нее горячей, но почему-то ослепительно желтой спермой! Оленька страстно застонала, тут же кончила и, забывшись, на одну только секунду отпустила Фортепьянова, которого крепко прижимала к себе, чтобы он чего не отчудил и раньше времени не бросил ее… Оказавшись на свободе, Ророчка отпрянул, но не успел еще привести себя в порядок, как лимузин остановился и дверь почтительно приоткрылась… Но тут же снова и захлопнулась — сам генерал-полковник Пако Кочканян встречал хозяина, но быстро понял, что он несколько поторопился с официальным приветствием.

Минуты не прошло, как господин Фортепьянов сам вышел из лимузина, высокомерно кивнул начальнику охраны и спросил:

— Он уже тут?

— Ждет вас десять минут, — доложил генерал-полковник.

Господин Фортепьянов под ручку с ослепительной блондинкой проследовал в президентский лифт. Поднимаясь на 18-ый управленческий этаж, Рор Петрович вдруг почему-то явственно вспомнил долгие годы своего проживания в ведомственной хрущобной пятиэтажке. Тогда, возвращаясь вечером с работы и поднимаясь пешком по темной лестнице с разбитыми и выщербленными ступенями, он поминутно чертыхался, проклинал свое убогое существование и как бы ловко ни старался наступать на сухие островки железобетонных плит, все равно перемазывал всегда туфли в человеческой моче или в собачьих экскрементах… Господина Фортепьянова передернуло от неприятных воспоминаний, но тут лифт уже прибыл в апартаменты для отдыха, и, наскоро одернув костюм, Рор Петрович заторопился на встречу с седьмым вице-премьером, ожидающим его в служебном кабинете.

— Мой птенчик, не оставляй меня надолго одну, — напомнила Ланчикова.

— Я сейчас, сейчас! Приму нужного человечка, и мы поедем!

— Не тяни! Я тебя жду! — Оленька нежно поцеловала возлюбленного.

Рор Петрович приоткрыл тяжелую дверь, ведущую в кабинет, и скрылся за нею. А перед глазами Оленьки опять вспыхнула картинка, которая только что мелькнула перед ней в приоткрытом окне лимузина… Значит, настырный шибздик так-таки выследил ее на пустыре! И когда они проезжали с Ророчкой в лимузине мимо зарослей бурьяна, даже умудрился в нее попасть! Значит Веничка в засаде за кустиками сидел! Но такого быть не может!… Впрочем, от Венички всего можно ожидать… Но если он там сидел, значит он там и продолжает за кустиками сидеть! Ведь и трех минут не прошло, как они мимо него промчались! В бурьяне залег подлец, чтобы и на обратном пути еще какую-нибудь гадость отмочить! А раз Веничка сумел облегчиться в чуть приоткрытое бронированное окно мчащегося на полном ходу лимузина, значит он еще и не такое натворит!…

Оленька стремительно подошла к америкостеклу, возле которого на треножнике был укреплен мощный артиллерийский бинокль, и стала оглядывать открывшиеся перед ней обширные окрестности, простирающиеся во всей мерзости бесхозного запустения. На далеком пустыре она тотчас увидела черный автомобиль, навела на него мощные линзы, и вдруг прямо перед ней появился академик Бобылев — ее учитель и соперник по авиамоделизму, который внаклонку запускал инерционным стартером боевую копию истребителя Ла-5. Рядом с академиком стоял человек с простецким и одновременно надменным выражением жестокого лица. А где же эта ревнивая сволочь? Оленька повела биноклем — а вот и он! Мстительный любовник крался к нефтехранилищу, оглядываясь то на двух человек, запускающих модель, то на черный лимузин, стоящий чуть поодаль на пыльной узкой асфальтовой дороге. Веничка остановился у пролома в заборе, оглянулся, посмотрел Оленьке прямо в глаза и прошептал — она прочитала это по его губам — “Получи, гадина!” — и стал наблюдать за стартом авиамодели. Оленька очень пожалела, что в руках артиллерийский бинокль, а не снайперская винтовка — сейчас бы она показала сукиному сыну, как своими ревнивыми выходками мешать ей работать с господином Фортепьяновым! Влепить бы зажигательную пулю в ржавый бак с бензиновыми парами и поджарить глупого ревнивца! Оленька опять перевела бинокль на академика Бобылева, который уже манипулировал рычажками дистанционного радиоуправления и смотрел то на небо, то на самолетик, стоявший рядом с ним на дороге. Авиамодельный мотор, судя по всему, уже набирал обороты. Бобылев переступил через модель, соединил ноги, и хвостовое оперение истребителя Ла-5, рвущегося на взлет, уперлось ему в икры. Оленька лихорадочно продолжала соображать, что же тут происходит? Ясно, что ревнивый Венедикт неспроста притащил сюда этого старого влюбленного в нее академика и весьма подозрительного гаврика на “Мерседесе”. Даже двух гавриков! — из автомобиля вышел еще один уголовник.

Как же ей хочется расстрелять их всех!

А вдруг и Веничке точно так же хочется убить ее — Оленьку?! Ведь уже второй день бедный Веня корчится от нестерпимых мук ревности! Значит, Веничка задумал убить ее, а заодно разнести вдребезги самого Фортепьянова!…

На старой асфальтовой дороге модель истребителя разбежалась, оторвалась от земли, набрала высоту и стала выполнять фигуры высшего пилотажа. Ланчикова перевела бинокль на Бобылева — он работал рычажками пульта дистанционного радиоуправления, а на фанатичном лице ученого было выражение решимости, одержимости, отрешенности и всего прочего букета феноменальных качеств выдающегося оборонщика, еще совсем недавно спроектировавшего тристакратный конец света.

— Точно! Веня подговорил этого мудака Бобылева взорвать меня вместе с Ророчкой! — во внезапном озарении завопила Оленька.

Оторвавшись от окуляров бинокля, Ланчикова хотела захлопнуть форточку, но никакой форточки в апартаментах для отдыха не было, а была литая, непробиваемая, прозрачно-дымчатая стена из америкостекла.

— Алкаши и подонки! У Пьянофортова в кабинете форточка открыта! — завизжала блондинка. В крайнем напряжении мыслей и чувств и в предощущении неминуемой беды Оленька, сама того не ведая, оговорилась родовой фамилией Рора Петровича!