Ланчикова подбежала к двери, рывком распахнула тяжелую створку и влетела в высочайший кабинет Основного Диспетчера. Так и есть! Открытая форточка! И зияет прямо над головой выдающегося телегосударственного чиновника господина Чмомордина! А Ророчка, глупо улыбаясь, показывает двумя руками седьмому вице-премьеру нечто округлое — Оленька потом уже сообразила, что негодник похвалялся перед правительством ее немыслимо узкой талией и, главное, тем, что при таком филигранном торсе ему, Ророчке, есть за что ухватиться и подержаться…
А над головами двух самых значительных топливно-энергетических господ России, полностью обеспечивающих энергонезависимость и энергоцелостность государства, была беспечно открыта смертельноопасная форточка, в которую через несколько мгновений влетит управляемый, самонаводящийся, изничтожающий все живое летательный аппарат болвана Бобылева!
Высокопоставленные господа при виде ослепительной блондинки невольно привстали.
Ророчка был явно недоволен бесцеремонным Оленькиным вторжением, господин же Чмомордин, напротив, тепло улыбнулся ей и даже шагнул навстречу.
Но у Оленьки не было ни секунды ни на объяснения, ни на всяческие церемонии и любезности! У нее оставалось всего несколько мгновений! Через открытую форточку Оленька явственно слышала высокий, стремительно приближающийся, ядовитый звук высокооборотного бензинового мотора — ястребок, набитый взрывчаткой, выходил на цель.
Ланчикова подскочила к Ророчке и не колеблясь схватила его за ухо. И надо отдать должное господину Фортепьянову — он покорно подставил ухо, и Оленька изо всех сил потащила магната к спасительным дверям. Но тут она обратила внимание, что известный телетугодум господин Чмомордин выпучил глаза и продолжает стоять на месте, с некоторым изумлением наблюдая за играми влюбленной парочки. “Не оставлять же многоуважаемого господина седьмого вице-премьера безвинно погибать из-за наших с Веничкой шашень! Не обезглавливать же по нашей новокостромской дури родное правительство!” — пронеслось у Ланчиковой.
Не выпуская ни на единое мгновение ушко господина Фортепьянова, Оленька стремительно рванулась к господину Чмомордину и в полном отчаянье вцепилась изо всех сил другой рукой в высшей степени значительный, с небольшой патрицианской горбинкой, нос седьмого вице-премьера. На секунду ее пронзил ужас — “Что я сделала?”, но ужасаться было некогда и, словно возничий римской квадриги, запряженной на потеху пресыщенным зрителям веспасиановского Колизея львом и медведем одновременно, Оленька изо всех сил потащила высокопоставленных господ к спасительным служебным апартаментам…
Ошеломленный Ророчка сперва принял внезапное нападение за неуместное и даже не вполне извинительное развитие любовных игр, о которых он только что по секрету трепался старому приятелю по промыслово-бурильным годам, и поэтому сперва даже улыбнулся, — правда, несколько скованно, стараясь при этом скосить глаза, и с виноватой гримасой — мол, чего только в безумной любви на старости лет не случается. Сам же господин седьмой вице-премьер, столь же внезапно схваченный решительной Оленькой за державный нос, ни при каких обстоятельствах не должен был и не мог потерять собственного достоинства. Поэтому — надо сказать об этом прямо! — господин Чмомордин был поставлен безобразной Оленькиной выходкой в весьма щекотливое положение. Если бы господин Чмомордин стал вырываться, дергаться, выражая при этом свое безусловное возмущение случившимся, то, несомненно, открытым выражением недовольства он мог бы потерять, так сказать, лицо. Но господин седьмой вице-премьер, несмотря на все свое хрестоматийное тугодумство, был в житейских, а особенно в аппаратных ситуациях весьма хитрым и даже находчивым человеком. Поэтому значительный государственный чиновник, которого ослепительная, но непонятно зачем ворвавшаяся в этот высочайший кабинет блондинка схватила за нос и изо всех сил потащила в альков, тотчас сделал вид, что все идет именно так, как он сам давно предвидел, и, собственно, по-другому в данной ситуации и быть не могло. Высокопоставленный белодомовец деловито, но — слава Богу! — послушно и как бы предваряя свое собственное предвидение, проследовал в прикабинетные апартаменты — то есть именно туда, куда его и тащила из последних сил самоотверженная Оленька. И хотя господа тузовики практически не упирались, Ланчикова, чтобы убыстрить операцию по спасению, развернулась всем своим роскошным и холеным телом и как бы вбросила высокопоставленных господ в апартаменты, придавая бывшим промысловикам столь необходимую инерцию, а тем самым высвободила руки и успела-таки захлопнуть за ними тяжелую стеноподобную дверь, прежде чем в форточку влетит набитая взрывчаткой — в эту секунду она почему-то была в этом абсолютно убеждена! — смертельная авиамоделька академика Бобылева.
Но едва Оленька закрыла дверь и перевела дух, ее вдруг охватил ужас — а вдруг дурак Веничка просто так, безо всякой задней мысли, притащил сюда выдающегося советского ученого?! А академик Бобылев от беспросветной нищеты впал в детство и запустил перед окнами Тузпрома свой самолетик только для того, чтобы она, Ланчикова, поглядев со скуки в бескрайние российские дали через затемненное америкостекло, увидела бы одинокую авиамодельку, вспомнила бы их далекую костромскую молодость и первую любовь, бросила бы пигмея Фортепьянова и вернулась к ним?… Боже мой! А вдруг она напрасно подняла всю эту панику?! Тогда у нее не будет никакого объяснения, почему она так нагло, бесцеремонно и так по-хамски обошлась с почтенными господами тузовиками. Ророчка никогда и ни за что ее не простит! И правильно сделает! Ведь он, маленький, будет так стесняться своей слабости перед известным государственником господином Чмомординым, которого — будь он проклят! — нелегкая занесла именно сегодня в Тузпром и в самый неподходящий момент. Эти господа будут сторониться друг друга всю жизнь, но ведь им вместе еще работать и работать на благо, на благо… А из памяти таких патриотов ничем не вытравишь эти несколько унизительных и абсолютно ничем, кроме как спасением от верной смерти, не объяснимых, немотивированных, — а главное амикошонских, панибратских, совершенно неуместных мгновений!… Вельможным чурбанам уже ничем не докажешь, что только чтобы спасти их драгоценные жизни, Оленька поставила на карту все свое благополучие! Если сейчас, сию же секунду смертельная птичка не влетит в форточку и не взорвется в кабинете Основного Диспетчера, — Оленька погибла навсегда! Ей придется с позором возвращаться в Новокострому, опять ползать под письменным столом у грязного подонка Лапидевского-Гаврилова, слоняться без цели вдоль Мучных рядов… Господин Фортепьянов сейчас выставит ее из Тузпрома и не то что “Сессну” — даже шоколадку на прощанье ей не купит! Вызовет охрану — раз-два! — под белы ручки — и поминай как Ророчку звали…
Оленька все не решалась повернуться от закрытой двери и посмотреть на смотрящего ей в спину — пока все еще в недоуменном бездействии — дорогого Ророчку, а уж тем более на явно наливающегося — как спелая тыква земными соками — справедливым гневом господина Чмомордина. Хотя первой, еще не до конца оформившейся, так сказать, проблесковой мыслью господина седьмого вице-премьера было — не все же мне самому водить за нос наш долгострадальный и многоправославный народ — пришла, наконец, пора и меня самоё за нос потаскать… Именно так — в королевской уже интонации — и подумалось господину Чмомордину.
Но в это мгновение в кабинет Основного Диспетчера с таранным, самоубийственным ударом влетела самонаводящаяся модель истребителя Ла-5. С треском разлетелась форточная рама, и тут же раздался страшный взрыв. Стальная дверь вздрогнула, но выдержала.
Оленька с облегчением вздохнула и торжествующе повернулась к ошарашенным высокопоставленным господам. Она ожидала, что спасенные ею тузовики прямо сейчас возблагодарят ее. И поэтому, взглянув сперва на душку Форпепьянова, она осмелела и храбро посмотрела на самого седьмого вице-премьера. И даже едва заметно, но победно улыбнулась.
