Живчик как умный человек, конечно, не очень-то верил, что этот китайский змей, бумажная птичка или самодельная, отливающая серебром, как бочок вяленой красноперки, допотопная конструкция полетит не по ветру, не куда ей вздумается, а послушно направляющему взгляду академика Бобылева. И чтобы игрушечный самолетик этот за полкилометра втемяшился в полузакрытую форточку и шмелем впился промеж рогов всемогущемуо олигарху Фортепьянову?! Да такое только в сказках случается!
Ну, а если сдуру случится все-таки чудо и эта авиамоделька не пролетит мимо, а действительно попадет в Тузпром и взорвется, — на то ведь гигантский америконебоскреб и стоит посереди белого света, чтобы в него сбившиеся с курса самолеты врезались! Значит, как ни крути, никакой новой статьи законнику не пришьешь!…
Повернув с Калужского шоссе налево по петляющей узкой асфальтированной дороге, “Мерседес” объехал нефтебазу с ржавыми огромными баками, похожими на прохудившиеся шатры цирка-шапито, и вдоль забора, ограждающего заброшенную лесопилку, подрулил к заросшему бурьяном полю. Слюнтяй сориентировался прекрасно — в отдалении, прямо перед ветровым стеклом их запыленного черного лимузина, возникла сияющая башня.
— Вставай, Штамповка! — Живчик пнул наводчика.
Венедикт Васильевич протер глаза, потянулся и с трудом вылез из немецкого автомобиля. Венедикту Васильевичу вдруг показалось, что он вылез из танка “Тигр”, добравшегося-таки до Москвы. Он повернулся и увидел парящий в воздухе прямо перед ним небоскреб Тузпрома, и ему показалось, что прошло по крайней мере сто лет с той самой минуты, как они с Оленькой — меньше чем в полукилометре от этого пустыря, — вдвоем вошли в сверкающее это здание, спеша на прием к Основному Диспетчеру. И как красиво шли они, какой легкой походкой преуспевающих деловых людей! Только, похоже, куда бы ты здесь ни шел, как бы ни торопился, а все равно попадешь к блатарям. И всего лишь сутки спустя, после непрерывных издевательств, избиений и пьянок, будешь еле шевелится, плетясь по этому ужасному пустырю, хранящему отвратительные следы дурацких начинаний социализма, а мочевой пузырь твой после недолгого тяжелого сна будет просто разрываться…
Венедикт Васильевич на ходу расстегнул ширинку и с тоской вспомнил пчелинообразный полет мексиканских колибри и мешающих им порхать назойливых подмосковных воробьев среди тузпромовского дендрариевого рая. И уже не верилось ему — в действительности ли все это было или только померещилось, как они с Оленькой, трогательно держась за руки, поднялись на скоростном лифте на 18-ый управленческий этаж Тузпрома — и оглядели уже покоряющуюся им кремовую столицу, и, трепеща всем сердцем, прошмыгнули мимо понурой очереди из Агрономов и Химиков навстречу богатству и преуспеянию в высочайший кабинет господина Фортепьянова?… А там уже Основной Диспетчер, под влиянием Оленькиных неотразимых чар, с барского плеча должен был скинуть им несколько энергозачетных схем, и они бы недели за две, максимум за три, сказочно обогатились бы и сами отправились в райский край нескончаемого лета…
Венедикт Васильевич выпростал, наконец, страждущий свой член и, подковыляв к недалеким пыльным чахлым кустикам, начал облегчаться.
Но как всякий целеустремленный и в высшей степени самолюбивый человек, Венедикт Васильевич не просто мочился, а мочился со значением, — наблюдая, как уверенная струя подгоняет пожухлые, слежавшиеся листья и бьет в упор по сухим веточкам. И вот тут вдруг эти увлажняемые Венедиктом Васильевичем прошлогодние листики и колеблемые веточки, на которые, облегчаясь, пленник смотрел в упор, исчезли! Истощенная почва прямо перед ним раздвинулась, и желтая мощная струя полетела в темный проем. Венедикт Васильевич испугался, хотел было прекратить мочеиспускание, но оно непроизвольно только усилилось от страха.
Уж не начинается ли прямо сейчас атомная война и не стратегическую ли ракету СС, любимое детище дурака Бобылева, сию секунду стартующее, он ненароком сейчас обрызгает?! — промелькнуло в бедной голове Венедикта Васильевича.
Но вместо беспощадного грохота маршевого реактивного двигателя, несчастный пленник услышал вдруг справа змеиное шипение фирменных широких покрышек. Из-за ветхого забора мгновенно возникло пылевое облачко, которое стремительно, словно песчаный вихрь аравийской пустыни, понеслось прямо на него. Венедикт Васильевич хотел было закрыть от ужаса глаза, но не успел этого сделать и поэтому ясно увидел, что в пылевом облаке мчится к нему точно такой же пульмановский “Мерседес”, из какого он вылез несколько минут назад, но на этот раз с двумя джипами сопровождения. Кортеж на полной скорости въехал в разверзшееся в зарослях бурьяна отверстие и по наклонному пандусу промчался в подземный гараж. Венедикт же Васильевич как лупил, так и продолжал отчаянно лупить мочой по внезапно открывшемуся проему, и тут в простреливаемое желтой струей пространство сам собою въехал спускающийся под землю лимузин. Под огонь переполненного мочевого пузыря попало сперва левое крыло, затем стойка переднего водительского стекла, но поскольку “Мерседес” проезжал прямо перед ним и в то же время опускался под землю, Венедикт Васильевич непроизвольно запулил очень хорошую порцию в чуть приоткрытое заднее боковое стекло лимузина.
И тут же все провалилась, исчезло, и земля, быстрее океанской воды, сомкнулась за кавалькадой. Пылевое облако пропало, словно его и не было никогда. И только тут у Венедикта Васильевича по-настоящему екнуло сердце и он перестал мочиться. Он попробовал еще раз поднатужиться, но струйка — далеко уже не такая бодрая и энергичная — быстро иссякла. И именно это жалкое, вялое, вовсе не свойственное ему мочеиспускание лишний раз подтвердило — он действительно видел все то, что видел. Венедикт Васильевич на всякий случай нагнулся, подергал влажные стебельки, пошевелил камешки и травинки в поисках стыка. Но никакого следа от мгновенно открывшегося и тут же захлопнувшегося гигантского люка он не обнаружил.
“Неужели сам Фортепьянов пожаловал в Тузпром? Вот, оказывается, где у него персональный въезд! Хорошо, что господа магнаты все еще ездят по поверхности земли, а то скоро и вовсе будут шнырять со своей личной охраной только по подземным кремлевским автомобильным туннелям. Да и кабинеты у них будут в противоводородных норах. Возьмут их в аренду на 49 лет у Тютьки с правом последующего безвозмездного выкупа, и хрен их тогда достанешь даже авиамодельной бомбочкой…”
Венедикт Васильевич оправился, подтянул зипер, сделал ослабевшими, подгибающимися ногами неверный шаг к остальным заговорщикам, и тут у него в подсознании, словно 25-й, невидимый глазом кадр кинопленки, возникла картинка, которую он вовсе не мог и не должен был увидеть сквозь тонированное и только едва, совсем чуть-чуть приоткрытое заднее стекло провалившегося сквозь землю лимузина. Он готов был поклясться Оленькой — то есть нет, ни в коем случае не Оленькой, только не ею, изменницей! — что он видел, он все-таки видел ее льняные, сияющие, ослепительные волосы! И почему-то волосы, только ее волосы и ничего больше! Словно золотой шиньон лежал на чьих-то темных коленях. Значит Венедикт Васильевич успел — да-да! он все-таки успел! — вслед за своей желтой струей заглянуть в бронированное купе! Просто в тот миг он еще не решился осознать увиденное, но он видел, видел, что внутри, как раз в ту секунду, когда дьявольский “Мерседес” пролетал под землю и маленькая щелка в окне пульмана вдруг на одно единственное мгновение сменила под напором его струи усохлые листья, — он видел, он увидел и, главное, обоссал зажмурившуюся от приближающегося неописуемого блаженства скукоженную мордочку всемогущего олигарха Фортепьянова!
“Хромчит! На полном ходу моя Оленька хромчит у Основного Диспетчера! — застонал Венедикт Васильевич. — Со вчерашнего дня как начала, так и хромчит!”
— Смерть гадине! Смерть изменнице! — прошептал обманутый любовник, выходя из зарослей бурьяна и спеша по старой асфальтовой дороге к заговорщикам. Живчик и Слюнтяй уже вынесли из багажника автомобиля алюминиевые ящички и обступили Бобылева, который на место фонаря пилотской кабины внаклонку монтировал датчик видеонаведения — боевое всамделишное оборудование вполне подошло к авиамодели Ла-5, лучшего истребителя времен Великой Отечественной войны.
