— А отчего Бодайск? — спросил Геноссе. — Отчего, скажем, не Батайск? Тогда бы пришлось исправлять только одну букву.

— На это есть особая причина. Пусть это будет для них сюрпризом.

Крым — это кладбище.

Не православный жальник вроде погоста, с покосившимися крестами, церквушкой и могильщиками. А глобальное Кладбище, пожалуй, даже вот так — с большой буквы. Кладбище с большой буквы. Кладбище народов.

В эту скупую землю уходили не просто люди, солдаты — целые армии, народы, чьи-то мечты, надежды, планы.

Казалось бы — слишком много событий, смертей, хозяев для такого клочка земли.

И хорошо бы, если б земля была столичной, или хотя бы плодородной. Земля здесь суровая, злая, закаленная морозами, жарой, закаменевшая от соленых ветров. Рыхлили ядрами, снарядами, бомбами. Ее поливали потом и кровью, удобряли телами защитников и нападающих.

И если поднять всех покойников, что легли в эту землю, поставить их плечом к плечу, то, наверное, стало бы мало им улиц городов крымских. Вышли бы они в степь, в прибой?..

Миллионы людей. Миллиарды может быть…

Но где они? Где память о них. Любой школьник вспомнит татар. Чуть призадумавшись вспомнит о греках. Совсем уж отличник что-то пробормочет про Босфорское царство. Но для греков Черное море было Понтом Эвкинским — морем Негостеприимным. Именовали так и за погоду, и за отсутствие островов, и за племена, которые это побережье населяли. Но все равно плыли сюда, вытесняли готов, сарматов, меотов с побережья, в степь.

Кто теперь замолвит словечко про готов?.. Про генуэзцев, которые довольно долго владели побережьем. Про иудеев-караимов, у которых здесь была большая колония? От караимов осталось только кладбище, от многих остальных нет и того. Порой, могилы не выдерживали схватки со временем и бесхозностью. Иногда намеренно кладбища перепахивали — очередным победителям колола глаза история, или, напротив, побежденные прятали своих товарищей в безымянных могилах, или даже просто в земле без каких-то пометок.

Если кто не в курсе скажу — кладбища бывают разными.

Скажем, неправда, будто моряков хоронят в море. Бывает, умрет иной моряк дома, где-то на Рязанщине. Так что, теперь везти его за тридевять земель к ближайшему морю?..

Да и когда кто-то скончается на корабле, тоже за борт довольно часто не бросают. Ибо, с одной стороны, родственникам нужен объект для скорби, а, с иной стороны, не всегда возможно устроить похороны на воде. Поскольку уже и море стало тесным для человечества. Спрятать смерть можно лишь вдалеке от судоходных путей, где покойник не всплывет, поднятый винтами теплоходов, не станет оскорблять своим видом взгляды пассажиров.

Потому можно найти и могилы моряков, и целые кладбища, ими выложенные. Особенно в местах, где плавать важней, чем жить.

Город Батавск был таковым — он был плотью от плоти моря. В нем жили рыбаки, моряки, портовские рабочие, докеры. Просто битюги, которые возили товары на склады и обратно.

Но портовские водолазы жили обособленно, даже чуть на отшибе. Первые водолазы прибыли сюда издалека, были чужаками, и не стали своими, даже когда вросли в землю. Как бы в отместку, они в свою компанию чужих принимать не спешили. Да и не сильно чужие к ним стремились. Пришлым казалось — странные люди. Привыкшие молчать на работе, они и на суше особо не болтали.

Ведь водолазное дело — это не только человек в скафандре, который в свинцовых сапогах ходит по дну морскому. Надо снаряжение — собственно, скафандр, к нему комплект — шланги, троса, компрессор, чтобы воздух гнать под воду. Ходит по дну водолаз и один, а работает на него целая бригада.

А работа водолаза — это когда твоя жизнь висит хоть и не на ниточке, но на канате. И если оборвется он в неподходящий момент — не спасет тебя ничто. Пуповина шланга, по которой пока воздух добежит до тебя, пропитается запахом резины. А наверху люди, от которых зависит твоя жизнь. Если в них сомневаться, то и работа под водой будет неуверенной. И затаит кто на тебя злость — сделает какой-то пустячок: трос ли подпилит, шланг надрежет, сделает так, что компрессор зачихает, сломается… Не станет водолаза. А преступление окажется скрытым под толщей воды.

Водолазы чинили корабли, подводили понтоны под корабли, затонувшие. Подымали хозяевам их груз. Вытаскивали утопленников с паромов, с затонувших кораблей.

Было только одно запрещение — ничего домой с поднятых кораблей не нести. Потому как иная вещь покойнику принадлежала. И покойник пренепременно за ней явится.

Вещь-то не заберет — не могут покойники даже полушки сдвинуть, а вот чью-то душу — запросто. Проще всего — водолазову, поскольку в темноте и пустоте подводной к нему подступиться сподручней. А в этом море люди издревле тонули — неспроста оно такое черное и глубокое. На его дне, вероятно, призраков — легион…

И жили в Водолазной слободе иначе, другие здесь обычаи бытовали.

Например, пили тут редко — с перегаром под водой недолго и угореть. Но если напивались, то делали это с размахом, вдрабан, в лоскуты. Бывали дни, особенно во время осенних штормов, когда в Водолазной слободке не было ни одного трезвого мужчины старше тринадцати лет. И из кабака их растаскивали жены, сестры — бабы подстать своим мужикам: сильные, спокойные.

При этом суженого своего не ругали. Что с того, что пьяненький, зато ведь жив.

А те любили своих жен — покупали отрезы бархата, баловали гостинцами, которые разгружали в порту. Хозяйство вели толково, солидно. Чтоб дом — каменный, чтоб сад — ухоженный, забор вокруг него, чтоб лихие люди не перемахнули.

Выстроили в слободе и церковь, назвали ее в честь покровителя моряков: Свято-Николаевской. Церковь получилась такая же капитальная, как и дома водолазов. Построенная еще до русско-японской, пережила революцию. После нее была переквалифицирована сперва почти по специальности — атеистический музей. Во время второй мировой, немцы открыли ее для прихожан и, странное дело, после освобождения Крыма она продолжала принимать своих прихожан. Так и работала до второго гонения на религию, но по закрытию превращена в склад. И уже в наше время открылась в третий раз.

Вскорости после основания слободы, появилось и кладбище. Первым лег в него водолаз, который погиб на работе. Совершенно естественно, что и кладбище назвали Водолазовым. Затем много людей легло в эту землю — иные водолазы, некоторые из них имели неосторожность умереть на суше, в своей постели, их жены, дети. Если зимой находили возле села околевшего бродягу, то не брезговали и его зарыть в свою землю. Правда, и гроб такому доставался разве что чуть получше ящика из-под фруктов, и табличка коротенькая…

Еще в Сырборске по Интернету Егор легко нашел карту Батавска и его окрестностей — район считался курортным, потому о нем писали путеводители. Про него рассказывали отдыхающие, советовали своим последователям, где проще снять квартиру, сколько и что стоит, как можно пройти куда-то и сколько это все будет стоить.

В Крыму было уже совсем тепло. Говорят, в этом году весна затягивалась и наступила только в последний вторник марта. Но разогналась с утра: солнце сплавило снег, ветер высушил лужи. Набухли почки на деревьях, но зелень не раскрыли, присматриваясь — нет ли какого подвоха.

И, действительно, весна закончилась в три часа пополудни.

В полчетвертого началось лето.

Рядом с вмерзшим в ледяной наст Ветровальском, полувесной-полузимой Сырборска, лето Батавска казалось неестественным, почти противозаконным.

Это был не совсем тот океанский курорт, о котором мечтал Антон, плывя на лодке по реке, которая только освободилась ото льда. Но что-то в этом было.

Когда в Сырборске люди одевали свитера, перчатки, проверяли — плотно ли замотан шарф, то здесь люди, выходя в прохладный вечер, набрасывали ветровки, молодежь носила короткие куртки a-la Normandy-Neman, иной старик накидывал древний макинтош — и то на случай, если пойдет дождь, подло подобравшийся с моря.