Для вечно спешащего студента, казалось — это курорт, это лето. Появилась даже мысль: не за право ли обладать этой ранней весной лилась кровь многие года, столетия, даже тысячелетия.

Но местные рассуждали: пока нет отдыхающих, нет и лета. Можно спокойно сидеть у домов, копаться на огороде. А туристы не спешили сюда, видимо не извещенные о таком незапланированном раннем лете.

Потому, когда троица появилась в Батавске, местные жители на них почти не прореагировали. В самом деле — здесь не Бахчисарай, не Севастополь, чтоб глазеть на достопримечательности. Нет виноградников, винзаводов, при которых принимают за известную плату «дегустаторов». И сезона пляжного пока тоже нет.

Друзья прибыли в Батавск, когда полдень уже стал обретать свои очертания. Поезд, на котором они ехали в Крым, по степям Приазовья тянулся медленно, будто бы даже опаздывал, но перед тем как перескочить Сиваш, разогнался, каким-то непостижимым образом нагнал расписание и прибыл на вокзал в Батавск вовремя.

Возле вокзала имелась автобусная остановка, но ее каркас изрядно проржавел. И, хотя поезд только прибыл, на остановку никто не шел. Может из-за того, что всех встречали, а может потому, что автобусное сообщение отмерло как атавизм, не выдержав неравной схватки с частниками.

Как только друзья сошли с поезда, к ним бросились те самые водители-частники.

Местные считали своим долгом, даже святой обязанностью, традицией ободрать приезжего догола. Сдать ему собачью конуру по цене бахчисарайского дворца, продать под видом благородных абрикос жерделю, собранную на кладбище. Продать самогон, настоянный на дубовой коре, как коктебельский коньяк. В крайнем случае — слупить пару монет просто за то, чтобы турист прошел по какой-то тропинке.

— Ничего особенного, — комментировал Егор их поведение. — Так ведут себя везде, где много туристов. Пройди неспешно по Красной площади — и тебе попытаются продать совершенно ужасную шапку-ушанку. Засмотрись в Питере на Исаакиевский собор, в Одессе на памятник Дюка…

Но с молчаливого согласия в Водолазную слободу пошли пешком, тем паче, что город этот был мал.

Ночью прошел дождь, и копаться на огородах стало не то чтобы трудно, но неприятно. И те, у кого за скучную зиму все дела по дому оказались переделанными, выбрались на воздух.

Прошли через центр города, выстроенный в пять этажей. Затем начался район иных пятиэтажек, построенных позже, при другом генсеке. За небольшим пустырем уже начиналась Водолазная слобода — частный сектор, поселок все больше одноэтажный.

День был воскресный, и народу на улице было предостаточно. Мамаши выгуливали своих чад, о чем-то на каждом углу сплетничали хозяйки.

Наконец, друзья остановились возле шумной компании стариков, играющих в домино. Верней, играло, как водится, четверо. Еще человек шесть стояли вокруг стола, ожидая своей очереди на посидеть и поиграть.

— А скажите… — начал Егор.

Мужики аккуратно сложили кости домино на столешницу, три раза проломанную и четыре раза обшитую текстолитом — материалом, об который особенно приятно и громко стучать «костями».

Затем основательно всмотрелись в говорящего.

— А скажите, где у вас тут кладбище?..

Мужики посмотрели на говорящего серьезно, немного зло и вопросительно: это что, намек?

— Нам надо туда сходить, — продолжил Егор.

— Ну и идите. Мы разрешаем, — ответил один из игроков.

Но в глазах появился интерес — может, удастся на пустом месте срубить копеечку с этих залетных.

— А кто у вас кладбищем заведует? — спросил Егор. — Кто его смотритель?..

Старики задумались. Наконец, один проговорил:

— Это вам к Володьке Кривому надо.

— А где он живет?

Оказалось, что тот обитал совсем недалеко, практически за углом.

— Только вы его сильно не пугайтесь, — добавил еще один дедок. — Потому что он не Кривой, а Покореженный.

Даже когда друзья отошли от стола, игра не продолжилась, не гремели о текстолит кости. Сначала обернулся Антон. Он увидел, что старики все так же продолжали задумавшись молчать. Потом, не справившись с любопытством, глянул через плечо и Егор:

— Надо же. как просто озадачить человека — просто спросить как пройти на кладбище…

— А зачем он нам вовсе нужен? Смотритель-то? — спросил Геноссе.

— А ты уверен, что сарай тот стоит с войны? Что его не перестраивали?..

Через минут пять они стояли у калитки, жали звонок. Дом был в глубине участка, далече от забора. Но когда вышел хозяин, ни у кого из троих не возникло сомнения, что это тот самый Корявый.

Мужик, действительно, выглядел не очень — в гроб, порой, краше кладут. Чем-то напоминал легендарного Бориса Карлоффа в роли не менее легендарного Франкенштейна.

Будто кто-то очень злой порвал человека на мелкие кусочки, а затем кто-то, малость подобрей, сложил эти человеческие осколки воедино, но то ли спешил, то ли не сильно старался. Непонятно было, кто поступил бы лучше: тот кто собрал, или тот кто, напротив, не стал бы воскрешать. Впрочем, решать это могла только душа, заключенная в эту помятую оболочку.

— Вы… Владимир?.. Смотритель кладбища, — спросил Егор.

Тот кивнул и улыбнулся. Улыбка получилась отвратная — поломанные челюсти кривили губы. Зубы напоминали лес в бурелом.

— Нам надо прогуляться по кладбищу. Не соблаговолите стать нашим гидом.

— Э-э-э… — ответил сторож.

— Я заплачу.

— Э-э-э.

Интересно, он другие буквы знает, — подумал Егор. Но вслух сказал:

— Мы хорошо заплатим.

Смотритель кладбища кивнул и удалился. Вернулся минут через десять уже одетый основательней. Вышел за двор, спросил:

— Ну что, пошли?.. Только вы не сильно быстро идите… Я уже бегать не умею.

Странно, но голос не был уродлив, ни шипящим, ни хрипящим — казалось невозможным, что с такими зубами можно произнести нормально хоть один звук. Но нет, у собеседника это как-то получалось. Вероятно, помяло оболочку, но содержимое уцелело.

Человек с хорошими манерами, по-видимому, был не заметил бы уродства поводыря. Но Егор думал, а что толку-то делать вид, будто все нормально. Ведь сам-то калека не пытался казаться таким, как все.

— А где это вас так? — спросил Егор.

— Да стояли в порту на загрузке. Ну я и командовал погрузкой. Смотрел вверх — и шел задом, да и упал в открытый трюм — метров двадцать летел. Долго в темноту падал — кажется всю жизнь. Пока летел — делать было нечего, вспомнил всю свою жизнь…

Рассказывал он это совершенно спокойно. Подумаешь тоже — чуть не погиб, подумаешь — доктора собирали, что называется, по частям. Велика ли беда — год в больнице провалялся. И уж точно кому какое дело, что иногда боль возвращается, болит каждый перелом, каждая косточка, сердце, глаза, голова. Кажется, даже волосы на голове болят.

— А скажи… — заговорил Егор. — Там на кладбище есть какой-то дом? Может быть сторожка, часовенка, склад?

Поводырь уверенно покачал головой.

— Нету.

— А когда-то было?..

Тот еще раз покачал головой:

— И не было никогда? Скажем, во время войны.

— Может быть, но вряд ли. Я бы слышал…

Когда проходили мимо Свято-Николаевской церкви, Егор опять спросил:

— А во время войны немцы у вас в городе стояли? Случайно не знаете?..

— Стояли, как не стоять. Правда, их было мало. Все больше румыны. В рыбколхозе итальянцы какие-то квартировали.

— В рыбколхозе? Это где?

Проводник махнул рукой в сторону между кладбищем и морем:

— Туда дальше, по берегу.

По мосту перешли через небольшую речку. Егор удовлетворенно кивнул — приметы сходятся.

Дорога за каменной аркой превращалась в кладбищенскую аллею. От арки в обе стороны отходила ограда. Но дойдя до определенного места, обрывалась. Видимо, она обозначала границу, за которую кладбищу не надлежало выплескиваться, расти в сторону Водолазной слободы.

— А что вы вообще ищите?..

— Да как вам сказать, — лениво отозвался Егор. — Один человек ищет своих предков. Есть предположение, что один из них где-то здесь и похоронен.