Так ничего и не купив, Антон вернулся на почту.

В помещении почты, что размещалась в торце пятиэтажного дома, было холодно. Батареи грели, но казенного тепла на всех не хватало. В отместку за холод почтальоны не экономили, казенное же электричество. Постоянно горела печка, на которой, согласно регламенту, требовалось растапливать сургуч.

Не таясь горела спираль иной печки, более тяжелой, древней, вероятно, более древней, чем это отделение связи. Ибо никто не мог сказать, откуда эта печь взялась, кто ее принес.

На этой печке грели бесконечные чайники, разогревали обеды, от спирали прикуривали, роняя серый пепел дешевых папирос на ржавое основание печки.

Здесь все было дешевым — папиросы, чай, еда. Да и люди здесь сходились не то, чтобы плохие, просто многими забытые.

Платили здесь откровенно мало, оттого народ сюда не шел. Были какие-то старушки-почтальонки, кои, вероятно, помнили, как захватывали почту и телеграф в Октябрьскую революцию…

Люди постоянно приходили и уходили — как в долгосрочном, так и сиюминутном значении. В первом случае, переходили на новую работу, во втором — разносили кипы газет, телеграммы срочные и не очень.

Из-за постоянной ротации почтмейстер уже не старался запоминать фамилии:

— Эй, Гондурасов… — звал он иного почтальона, — который час?

— Гондусов моя фамилия… — отвечал почтальон возраста неопределенного и примерно таких же склонностей.

— Ты тут эта… К словам не придирайся.

Тот показывал на древний хронометр, который висел в аккурат над головой почтмейстера.

— Без восьми минут перерыв.

В перерыв на печку ставили большой и важный чайник — такой же старый, как и печь. Он касался спирали, бил электричеством каждого, кто пытался взять его голыми руками. Рядом грелись баночки с обедами тех, кто здесь работал. У женщин обед был основательным, мужчины питались скромней: тормозки собранные женами, или же серый холостяцкий рыбкин суп.

Обеда у Антона не было, он пил совершенно жуткий кофейный напиток — даже не кофе.

— Кофе вот… Растворимое, — тушуясь, угощал он сотрудников.

— А если не секрет, чем именно оно растворимое? — спрашивал все тот же Гондусов.

— Серной кислотой?

— Кипятком…

— Да нет, кипятком пробовал — не помогает. Растворял его, растворял… Кофе не тонет. Липнет в зубах.

— Две вещи не люблю: свою работу и кофе, — говорил почтмейстер.

Но от кофейного напитка не отказывался, да и работу бросать пока не собирался.

Где-то после полудня луч света проникал в окна почтового отделения — солнце появлялось в проеме меж домами, но светило недолго, часа через два закатываясь за угол иной многоэтажки. Летом, вероятно, здесь не было и того, деревья, что росли вокруг дома, почти ничего не оставляли для обитателей почтового отделения.

Потом снова начиналась работа. Опять бесконечные тюки с почтой, обход почтовых ящиков, к металлу которых примерзают руки. А в них-то почти писем и нет — всякий мусор. То окурки, брошенные из хулиганства, или письма Деду Морозу, хотя Новый Год вот только отгремел, даже похмелья не осталось…

Глядя на кругооборот бумаги, Антон как-то сказал почтмейстеру:

— Все же пройдет время, и каюк почтам будет.

— Это из-за чего? — возмутился тут же начальник отделения связи.

— Да электронная почта вытеснит. Интернет всякий. Зачем писать письма от руки, если можно напечатать и послать через компьютер. Быстрей и дешевле.

— Глупости ты говоришь. Без работы не останемся. Военкомат, по-твоему, повестки будет рассылать по компьютеру? Или пенсионер как пенсию получит? Скажем, или вот посылочку как без нас передать?

— Насчет военкомата не знаю. Но вместо посылки можно деньги перевести — нынче везде и все продается. Это и пенсии касается — зарплату выплачивают через банкоматы…

— И все равно — дурак ты… Разве письмо твое электрическое…

— Электронное…

— Неважно. Разве оно заменит бумажное? Почерк человека — это ведь характер, это сам человек. Опять же — ты держишь в руках то, что держал человек за сотни километров, за тысячи. Нет, молодежь, нету у вас романтики ни на копейку.

Есть ли что горше, чем одиночество почтальона? Каково это — разнести сотни писем и телеграмм, но не получить ни единого самому? Читать адреса: страны, города, в которых ты не был никогда. Думать, что заключено в толстых постпакетах. Прикасаться к обертке чужих судеб, чужой любви, но лишь предполагать, что там внутри. Быть, сам того не зная, гонцом с дурными вестями. Не получить ни капли от чужой радости?

А, впрочем, барышни, не выходите замуж за почтальонов. Нет в этом никаких радостей и смысла.

А через два дня они опять встретились. Антон разносил пенсию в соседнем квартале. Как и квартал старика, у которого украли ведро, этот так же состоял из пятиэтажек. Едва зайдя во двор, заметил — возле одного подъезда стоит крышка гроба. Пока разносил почту по соседнему подъезду, думал — все же неудобные дома, неудобные подъезды. Лестницы узкие. Как тут развернуться с гробом на площадке. Разве что соседей попросить дверь открыть.

Когда зашел в подъезд, возле которого стояла крышка, то оказалось, что умер его клиент — пенсионер со второго этажа.

Почтальон поднялся, вошел в квартиру. Почти сразу увидел знакомого — старика Экзархо.

— А у меня тут приятель умер, — сообщил тот.

Антон кивнул: что тут поделаешь…

— От меня шел и помер. Инсульт что ли… И-эх — знал бы…

Экзархо смахнул слезу. Антон задумался: а вот, действительно, знал бы пенсионер о том, что видит своего друга в последний раз, чтобы он смог сделать? Не налил бы ему водки, проводил бы домой? Или, напротив, вдвоем бы упились вусмерть?

Вместе прошли в зал, где лежал покойный. Как и надлежит мертвому, выглядел неважно. В зале было душно — ходили какие-то люди, чадили свечи и лампады. Форточку открыли, но помогало это слабо.

— А вы про ведро мое помните? — спросил пенсионер.

Антон кивнул:

— Помню… Что, нашлось?..

— Да где там… Просто странности у меня как-то не прекращаются. Вы когда ушли, звонок в дверь. Открываю — в квартиру какие-то люди вваливаются. Меня к стенке прижали и по всей кухне, прихожей с пылесосом прошлись! Ты себе представляешь? А потом развернулись и ушли. Спрашиваю — вам может заплатить? Ты себе такое представляешь?.. Прямо какое-то Бюро Добрых Услуг.

Антон не верил в бескорыстность престарелых тимуровцев, но на всякий случай кивнул:

— А не спросили — они регулярно у вас убирать будут?

Этого пенсионер не знал.

…Казалось — день прошел без происшествий. Всего-то и оставалось, что затолкать газеты по ящикам в одном подъезде, занести квитанции на почту. А можно было и не заносить, а сразу идти в теплую общагу и уже завтра отчитаться…

Но нет: еще, когда спускался по лестнице, заметил — какие-то люди стоят у подъезда. Жмутся в темноту. Казалось, еще немного, пару шагов, и они будут в тепле, в свете. Но нет — они держались темноты.

Не за ним — подумал Антон. Что с почтальона можно было взять?.. Хотя его товарищи по работе уже успели испугать его рассказами о том, как перерезали глотку то одному, то другому листоноше.

Антон быстро спустился к выходу и, вжав голову в плечи, попытался проскользнуть мимо людей в темноте. Дескать, я вас не вижу, и видеть не хочу, и пусть это будет взаимно…

Но не тут-то было.

— А ну стоять!

Тогда он их увидел впервые. Один лысый, невысокий, не то чтобы толстый, скорей плотный, хотя под кожаной курткой сложение не разобрать. Выглядел прилично — мог сойти за владельца фирмы средней руки. Второй — высокий и сутулый. Прическа короткая, ежиком, вид — как у блатного из фильмов.

— Я не курю, — зачем-то ляпнул Антон.

— Мы, представь себе, тоже, — ответил лысый.

— Сымай куртку! — бросил высокий.

Куртку было жалко — покупали ее с матерью еще в родном городишке. Что делать без нее — Антон не представлял. Взять у завхоза общежития фуфайку?.. В ней тепло, но в институте все барышни на смех подымут. Конечно, до института можно добежать и в свитере, но как матери объяснить, куда делась куртка. И зарплаты почтальона совсем не хватит на новую… Вот ведь попал…