Достигнув острова, она обнаружила, что путь ей преграждают перевитые ежевичные плети. Она не стала пробиваться сквозь них, а оставила письмо и передачу для больного в одном из каноэ.

Три ночи подряд Мария с болью душевной приезжала на остров, привозя журналы и фрукты, но только на третью ночь ежевичные плети поднялись сами собой. За ежевикой, сияя улыбкой, замер в ожидании Школьный Учитель, и оба они пали в объятья друг друга.

Шло время, и в Народе, понемногу убеждавшемся, что девочка-гора исполнена самых благих намерений, стало вновь укрепляться доверие к ней. Тем более, что пилот поправлялся, как Профессор и предсказал. Мария старательно следила за тем, чтобы не заводить себе любимчиков, и о самолетах с резиновыми моторчиками не упоминала. А когда ей в голову приходило слово «королева», она густо краснела.

Она взяла за правило проводить с лиллипутами час-другой ближе к полуночи, поскольку дни занимала алгебра, да и о подзорной трубе тоже не следовало забывать.

Правду сказать, по утрам она чувствовала сонливость, и Стряпуха стала поговаривать, что вид у Марии какой-то осунувшийся. Однако мисс Браун ничего такого не замечала, поскольку мысли ее занимал заговор, составленный ею с викарием.

Мария же не испытывала решительно никакого желания забивать себе голову какими-то скучными заботами, – она наслаждалась жизнью. Ей нравилось глухой полночью тайком отправляться в опасное странствие мимо двери, за которой почивала ее тиранша. Ей нравились краски прелестных лунных летних ночей – серебро и черный бархат. И самое главное, ей нравилось проводить время со старозаветным Народом, дивясь чудесам его крохотного Домоустройства.

Одно из приобретенных ею полезных сведений сводилось к тому, что великаны, выбирая для карликов миниатюрные подарки, совершают ошибку. Лучше всего, если великан выберет самый крупный подарок, каким карлик в состоянии пользоваться, карлику же следует выбирать наименьшую и изящнейшую из вещей, способную пригодиться великану. Профессор со своими «Сотнями и Тысячами» определенно впал в заблуждение. К примеру, наибольший успех у лиллипутов имела кастрюлька без ручки, подаренная Марией, – ибо Мария старалась каждую ночь что-нибудь да приносить. Лиллипуты именно в такой и нуждались: из нее получился замечательный кипятильный бак для скотного двора, позволявший за один раз накипятить воды на целую неделю, и хоть Мария вручала им кастрюльку с некоторой робостью, боясь, что лиллипуты обидятся на столь жалкий подарок, они благодарили ее так сердечно, как никогда. Саму же кастрюльку они назвали «истинным совершенством».

Впрочем, и ответный подарок Народа оказался не хуже.

Вместо того, чтобы изготавливать новый дар для Марии из парусины, лиллипуты решили преподнести ей тончайший шелковый шарф. Шелк они получили из паутины паука-кругопряда, – это такой коричневый, с белым крестом на спине, – вымочив ее, чтобы лишить клейкости, в настое цветов дрока, отчего паутина приобрела к тому же желтоватый оттенок. Затем целая команда женщин-добровольцев на спицах связала из паутины полоски (ткацких станков у них не было), а уже полоски эти сшили воедино. Марии разрешили понаблюдать, как идет работа, так что она имела приятную возможность увидеть картину, столь заинтересовавшую когда-то Лемюэля Гулливера. Она увидела, как шьет – невидимой иглой с продетой в нее невидимой ниткой – лиллипутская женщина.

Шарф получился чудный и на удивление прочный, такой же, как из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный, он обладал упругостью резины, – Мария могла, не повредив, чуть ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе венчалась; пока же – из страха перед мисс Браун – пришлось спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини.

Мария вдруг поняла, почему каждый раз, когда она приносит лиллипутам подарок, они стараются ответить ей тем же. Причина была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее.

И вот что еще обнаружила Мария: она обнаружила, что лиллипуты ведут жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на это жаловаться. Воевать они, правда, не воевали, но в иных опасностях нехватки у них не было. К примеру, около тридцати лун назад, их осадило семейство сорок, возымевших слабость к маленьким лиллипутам и утащивших дюжину младенцев, прежде чем удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки памятливы и сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов.

Немалый интерес представляли и сами луки со стрелами. Древесина наших гигантских деревьев, – если говорить о ветвях, достаточно тонких для изготовления лиллипутского лука, – не обладает потребной упругостью. Поэтому лиллипуты использовали стволы маховых перьев крупных птиц (или деревенских кур, если удавалось добыть их перья), сгибая их, чтобы надеть тетиву. Стрелы снабжались железными наконечниками, кованными из гвоздей, имевшихся в куполе Храма, правда, наконечники получались все-таки мягковатые.

Кстати сказать, древние лиллипуты имели обыкновение пользоваться отравленными стрелами. Однако в Англии подходящих ядов сыскать не удалось, – возможно, к счастью для Марии. Здесь они применяли добываемую из пчел муравьиную кислоту, но даже при том, что ее упаривали, смоченных в ней стрел хватало лишь на то, чтобы убивать насекомых.

При набегах на ульи, во время которых добывался яд (и мед, что также немаловажно, поскольку сахара им взять было неоткуда), лиллипуты облачались в подобие доспехов из жучиных надкрылий, чешуйки которых нашивались на основу из мышиной шкуры. Но, разумеется, набеги совершались преимущественно в заморозки, и к тому же лиллипуты использовали дым.

Еще одну опасность представляли совы, эти были похуже сорок. Совы в Мальплаке водились в основном трех разновидностей: сипухи, неясыти и лилфордовы сычи, которые охотятся также и днем. Филины встречались редко, хотя порой и они залетали. Все эти существа обладали большей, чем сороки, отвагой и меньшей сообразительностью, отчего они так и не научились держаться от лиллипутов подальше. К тому же, на добычу они налетали не так, как это делают представители вороньего племени, а снижаясь почти отвесно, подобно пикирующим бомбардировщикам, так что убить их не было никакой возможности, – просто времени не оставалось. Оттого стоящему на куполе часовому полагалось ночью высматривать сов, и высмотрев, бить в колокол. Мария, когда ей рассказали о совах, вспомнила, что нередко слышала этот звон. Впрочем, в сельской местности раздается такое количество удивительных звуков, – ослы, к примеру, ревут, да много чего еще, – что люди невнимательные в них особо не вслушиваются. Звук колокол издавал низкий: дон-дондон, – и Мария полагала, что это каркает черная ворона. Заслышав звон, лиллипуты опускали головы и замирали, – в этом состояла единственная надежда на спасение. Стоило им шевельнуться, и сова бы их обнаружила, стоило взглянуть вверх, – она заметила бы белое в свете луны лицо. Если же неподвижно стоять, глядя перед собой, сова почти всегда пролетает мимо.

В дневное время, когда делать снаружи было, вообще говоря, и нечего, следовало страшиться кобчиков. С кобчиками поступать надлежало в точности так же.

Что же касается уходивших на материк следопытов, то их жизнь зависела только от них самих. Лиса представлялась им такой же огромной, как нам Национальная галерея, а поскольку она с легкостью перескакивала Трафальгарскую площадь, противопоставить ей было нечего. И самое неприятное – лиса обладает нюхом. Обстреливать ее их жалкими стрелами не имело никакого смысла. Прятаться в траве или застывать на месте – тоже, опять-таки из-за ее нюха. Лиллипуты пытались справиться с лисами самыми разными способами, – предлагалось, скажем, отпугивать их громким шумом или неприятными запахами, – но ни один не принес успеха. Триста лун тому назад прославленный следопыт сумел ослепить лису, всадив ей по стреле в каждый глаз, но, разумеется, от простых людей ожидать подобного хладнокровия не приходится. Обыкновенно, если лиса нападала на следопыта врасплох, ему оставалось только застыть, доверясь своей счастливой звезде. Но главное было – держать ухо востро, а нос по ветру, стараясь определить, не приближается ли к тебе это страшилище. Даже люди, чьи ноздри устроены немногим изящнее, чем пара каминов, и те, как правило, способны унюхать лису. А уж лиллипутов присущее им тонкое обоняние оповещало о приближении врага гораздо лучше. Получив подобное оповещение, они забирались на деревья.