И мисс Браун тоже думала о своем. А что если, думала она, что если, – если – с Марией произойдет несчастный случай? Я, разумеется, не имею в виду какого-либо насилия, ничего преднамеренного, но вдруг с ней случится нечто такое, от чего она, ну, скажем, очень-очень заболеет – или даже… даже умрет? Само собой, совершенно случайно. Нам всем будет ее очень не хватать. И что если викарий окажется замешанным в это, так что он почувствует себя… ну… почти как бы виновным в… в убийстве? Вдруг он попытается надуть меня и отнять то, что мною честно заработано? Говорят, что узы, которые порождает шантаж, куда крепче, чем узы брака… Правда, в наше время убийств вообще не бывает. Все эти мысли – это так, пустые грезы. И вдруг мы потом все-таки отыщем пропавший пергамент и изменим его в нашу пользу?

Викарий вышел из оцепенения.

– Пойдемте, – сказал он, одним глотком приканчивая шерри. – Мы терпели достаточно долго. Упрямство – это одно, а порочность – совсем другое. Она обязана нам подчиняться, так написано в катехизисе. Мы должны заставить ее говорить.

– Прямо сейчас? – радостно спросила мисс Браун.

Они вылезли из кресел и пошли по лестницам вниз.

Последний болт вывалился из верхней петли, увлекая за собою струйку искрошенной червями древесины. Профессор покрепче ухватился за помятую железяку и начал сдвигать дверь. С треском и скрежетом дверь проползла по каменным плитам, приоткрылась на дюйм-другой и застряла. На противоположной ее кромке гнулись в пазах насилуемые язычки замков, хрустело старое дерево косяка, сыпались винты. Профессор снова вцепился в дверную петлю и волоком наполовину открыл дверь. Лиллипуты, не дожидаясь, когда проход станет пошире, протиснулись внутрь. Они проскочили между ног Профессора, забыв о том, что он способен их растоптать. Они кричали:

– Мария! Ты спасена!

Да, Мария была внутри: освещенная фонариком, прикованная к стене, взбешенная. Вся благодарность, какую они получили, свелась к одной фразе:

– Что же вы раньше-то не пришли?

Потом она с вызовом произнесла:

– Я им ничего не сказала.

А потом расплакалась.

Спасатели увидели, что Мария покрыта ссадинами – не от побоев, ибо это унижение ее миновало, – просто она так сопротивлялась и билась, пока ее волокли вниз, что вся процедура выродилась в громкий скандал и едва ли не в потасовку. На самом-то деле, если бы она не сопротивлялась, эти двое, вполне вероятно, прямо здесь бы ее и избили, – до того их разъярил ее подвиг с умывальным кувшином, – но возня с Марией лишила их сил. Так что, сама видишь, если тебя тащат вниз, самое лучшее – драться, а если кто-то когда-то захочет тебя поколотить, – бейся с ним насмерть.

Синяк у нее под глазом сидел – истинное заглядение.

– Ну все! – сказал Профессор. – Этого более чем достаточно!

Его буквально трясло от гнева. Лиллипуты сказали Марии, как они гордятся ее отвагой, тем, что она не выдала их, как они ей обязаны. На гвозде у очага они нашли ключи и разомкнули цепи. Они спрашивали, все ли у нее цело, не голодна ли она, не больна ли? Они умоляли ее не плакать.

– Первым делом, – сказал Профессор, – я заберу ее к себе. Пока со всем этим не будет покончено, она ни единой ночи не проведет в Мальплаке. Я восстановлю ее силы вином из первоцвета и хлебом с маслом. На-ка, возьми мой носовой платок. А после…

Он воздел к небесам стиснутые кулаки.

– А после я сяду на мой трехколесный велосипед и отправлюсь искать Лорда Наместника или Главного Констебля, я пока не уверен, кого, и уж я позабочусь о том, чтобы эти чудовища заплатили за свои преступления последней каплей их черной крови! Да понимаете ли вы, что с этими ссадинами и кандалами мы, скорее всего, сможем избавить Марию от опекунов и даже посадить их в тюрьму, и что для Народа Лиллипутов это единственная надежда? В противном случае, они навсегда сохранят законное право продать вас, а Мария вряд ли сможет вечно хранить вашу тайну.

– В общем, должен сказать, – добавил Профессор, которому эти мысли вернули хорошее настроение, – что подобное развитие событий представляется мне превосходным. Я надеюсь, они тебя серьезно не покалечили, дорогая моя? Ходить можешь?

– Да, со мной все в порядке. Они ничего мне не повредили.

– Отлично. Тогда немедленно в путь. Ты не хочешь, чтобы я тебя донес? Я, когда был бой-скаутом, довольно прилично научился носить людей.

– Нет.

– Ну, смотри, как тебе лучше. Так, постой-ка. С Народом нам ни о чем договориться не нужно?

Школьный Учитель спросил:

– Вы намереваетесь навестить Констебля этой же Ночью?

– Да. Чем скорее, тем лучше. Чем быстрее мы посадим этих мерзавцев под замок, тем лучше будет для всех нас.

– Не следует ли нам охранять ее, пока Ваша Честь будет в Отъезде?

– Нет. Дверь я запру. Думаю, этого хватит. Я всегда прячу ключ под горшочек с красной геранью, это такое тайное место, кроме меня, никому не известное. Да, хм. И потом, они же не знают, что Мария сбежала, а если и узнают, то не сообразят, где ее искать. Ну, вперед, к свободе! Позвольте, а что это там за шум?

Они находились уже в коридоре, в двух шагах от свободы. Профессор, кое-как выпутав фонарик из бороды, ткнул им в сторону подвальной двери – другой, перекрывавшей выход из коридора. И как только он указал на нее, дверь тихонечко затворилась. Что-то подозрительно смахивающее на смешок, хоть и заглушенное деревом двери, эхом отозвалось в сводчатых потолках коридора, а с наружной ее стороны взвизгнули, вползая в скобы, засовы.

Мистер Хейтер прислонился к двери и протяжно выдохнул. Воздух выходил из его поджатых губ с таким шумом, словно он пар спускал.

– Готово! – сказал он. – Эти твари так и кишат по полу.

Мисс Браун, ничего не ответив, подняла повыше свечу и вперилась взглядом в его лицо.

– По меньшей мере полсотни. Скажем, по тысяче фунтов за штуку. Я полагаю, мы, наконец, можем дать Марии поужинать!

Мисс Браун придвинула свечу еще ближе к лицу мистера Хейтера.

– А Профессор?

– Его можно будет выпустить, как только мы переловим этих малявок.

– Вы что, оглохли?

– Оглох, мисс Браун?

– Он обнаружил вашу подопечную прикованной к стене подземной тюрьмы и собирается обратиться в полицию. Вы же слышали, как он говорил об этом. У Общества предотвращения жестокости, мистер Хейтер, вероятно, найдется, что нам сказать.

– Но мы же не можем вечно держать его тут под запором. Кроме того, когда мы продадим человечков…

– Вы обратили внимание на то, что он и человечки, судя по всему, знакомы друг с другом?

– Силы небесные! Вы хотите сказать, что он может предъявить на них приоритетные права? Но они же проживают на нашей земле, не на его. Они составляют собственность землевладельца. У него нет на них прав, мало ли с кем он знаком…

– Землевладелец здесь – Мария.

– Однако, дорогая моя леди, я не понимаю, что вы предлагаете… Нельзя же держать их здесь вечно… Трудности с кормлением…

– А зачем нам их кормить?

– Вы говорите невозможные вещи! Не можем же мы… Это было бы… грешно. Люди, склонные во всем видеть дурное, могли бы счесть это равносильным убийству. И потом, даже если мы заморим их голодом, мы все равно попадем тем самым в опасное положение. Нет, немыслимо.

– Мы ведь сказали Стряпухе, что Мария уехала к тетке, а где в настоящее время пребывает Профессор, вообще никому неизвестно.

– Но подземелье до сих пор посещают любители древности!

– Мы в состоянии отменить эти посещения на месяц-другой.

– Мисс Браун, мы не можем, нет, мы не должны даже помышлять о подобном. Мы же христиане. Мы не вправе думать только о себе. Кроме того, если мы оставим этих двоих взаперти, как же выйдут наружу все остальные – маленькие?

– Сэр Исаак Ньютон просверлил в двери дырку, чтобы его кошечки могли ходить взад-вперед.

– Остроумно. М-м-м-м-м. Вы предлагаете проделать дырку и поставить с нашей стороны крысоловку, чтобы их переловить? Да. А Профессор с Марией тем временем будут сидеть внутри…