Вот к их числу и принадлежал викарий, что вовсе не мешало ему каждое воскресенье проповедовать в обветшалой церковке, свирепо обличая свою паству в разного рода темных грехах.

И потому в то солнечное, ветреное утро разговор в доме викария шел вовсе не о лиллипутах. Уровень культуры собеседников не позволял им связать спруги с Гулливером или сделать какие-то выводы из слова «Лиллипутов», вышитого на носовом платке. Где уж им было, с их-то воображением, поверить в существование шестидюймовых людей. Если бы ты упомянула при них о «Путешествиях Гулливера», они бы сказали: «А, это та детская книжка, верно?» Они обладали парой примитивных рефлексов, связанных с деньгами и внешней респектабельностью, но каких-либо соображений по части идей существенных у них уже много лет и в заводе не было.

Оба решили, что три своих сокровища – спруг, носовой платок восемнадцатого столетия и шелковый шарф, безусловно очень ценный, вследствие тонкости работы, – Мария, должно быть, нашла в какойнибудь гардеробной одного из давно усопших герцогов. Спруг они приняли за блестку с вечернего платья герцогини. Когда они поняли, что, если Мария и впрямь набрела на полную ценностей потайную кладовку, то, вероятно, в ней может обнаружиться и тот самый пергамент, у обоих затряслись от жадности обвислые щеки.

И хотя обычно наши злодеи разговорчивостью не отличались, возбуждение, вызванное этим открытием, развязало их языки.

– Такой трудный ребенок, – пожаловалась мисс Браун, – такой упрямый, лживый. Она отказалась сказать, где она их взяла, мистер Хейтер, так прямо и заявила: «Не скажу!», но я решила, что самое разумное – не поднимать пока шума. Наказание лишь заставит ее закоснеть в упрямстве.

– Но почему она отказалась?

– Потому что она гадкая.

– Это же смешно, мисс Браун. Мы ее опекуны, мы имеем полное право знать обо всем хранимом в Мальплаке имуществе, которое может быть пущено на уплату долгов, это же финансовый вопрос. Как мы можем управлять имением, если значительная часть его от нас скрыта? Вам следует немедленно побеседовать с Марией, вразумить ее. Вы ее гувернантка. Неужели вы не в состоянии справиться с ней? Поговорите с ней серьезно, нынче же вечером.

– Разумеется, поговорю.

Викарий отвел глаза и промямлил, обращаясь к готической каминной доске:

– Нам следует помнить о том, сколь многое зависит от этого.

– Поди сюда.

Мария подошла и опасливо застыла перед мисс Браун, глядя на твердые камни перстней, глубоко ушедших в пухлые пальцы ее лежащих на расправленном подоле ладоней.

– Я решила не наказывать тебя за твое вчерашнее поведение.

Мария ничего не ответила. Никогда ей не удавалось угадать, чем отличится в следующий миг гувернантка – жестокостью или добротой, ибо в обоих случаях на лице мисс Браун сохранялось умиротворенное выражение. Мария ждала продолжения, надеясь понять, в чем состоит подвох.

– Я побеседовала с викарием относительно потайной кладовой, которую ты обнаружила.

С таким же успехом она могла произнести всю фразу по-китайски.

– Ты, разумеется, знаешь, ибо я множество раз говорила тебе об этом, что происходишь ты от длинной череды расточителей, которых волновали только их собственные удовольствия, они даже не задумывались, что, став банкротами, разорят доверившихся им бедных лавочников.

– Мой прадед, – с гордостью сказала Мария, – был премьерминистром Англии.

– Сделай одолжение, не прекословь. Тебе известно, что твои предки обратили Мальплаке в руины, и что сама ты, в сущности говоря, живешь за счет мистера Хейтера, пожалевшего тебя в твоем сиротстве.

А вот это уж было вранье, потому что викарий получал опекунское жалованье да еще и присваивал большую часть денег, которые приносило поместье и которые полагалось откладывать до совершеннолетия Марии. На них-то он и купил «роллс-ройс».

– А я думала, что долги выплачиваются.

– Правильно. Но не будут ли они выплачены быстрее, если мы сможем воспользоваться богатством, неправедно нажитым твоими предками и хранящимся в потайной комнате, местонахождение которой ты от нас скрываешь?

– Существовала, к примеру, украшенная черным жемчугом герцогская корона, – продолжала коварная мисс Браун, украдкой следя из-под опущенных век за реакцией своей жертвы, – пропавшая в тысяча семьсот девяносто седьмом году. Существовал знак ордена Подвязки, так и не вернувшийся к Монарху. Существовала шпага с усыпанной бриллиантами рукоятью, пожалованная Второму Герцогу Екатериной Великой.

Марию, отчасти понявшую, наконец, в какое небо метит пальцем ее гувернантка, начала понемногу охватывать нечестивая радость за ее лиллипутов.

– Не знаю я никакой потайной комнаты.

– Там должны также храниться и документы – пергаменты, акты, которых ты по малолетству понять не способна. Тебя могут посадить в тюрьму за то, что ты их скрываешь.

– Детей в тюрьму не сажают.

– Попридержи язык, Мария. И думай, прежде чем что-то сказать.

– Да говорю же я вам, что не знаю никакой потайной комнаты.

Мисс Браун впилась взглядом в глаза своей воспитанницы. Она нередко доставляла себе удовольствие, вынуждая Марию отводить взгляд, что вовсе нетрудно сделать с ребенком, сознающим, что его ждет наказание.

– Очень хорошо, – наконец, сказала она, – ты сию же минуту отправишьс прямо в постель, без ужина, и там как следует все обдумаешь.

Ужасно отправляться в постель ранним летним вечером, когда все в парке только и ждет, чтобы ты вышла на прогулку, но Мария не пала духом. Теперь у нее было о чем размышлять, – о величии и чудесах лиллипутов, – а этим многое искупалось.

Если бы я была богата и могла купить какую-нибудь вересковую пустошь вроде тех, на которых стреляют куропаток, – принялась размышлять она, чтобы чем-то занять себя в унылой спальне, – Народу там было бы гораздо удобнее. Стебли вереска казались бы им стволами настоящих деревьев, потому что ни одно из растений, какие я знаю, не похоже на узловатое карликовое дерево – хвойное, конечно, не лиственное, – больше, чем вереск, вот они и жили бы себе, будто в маленьком лесу, с настоящими полянами и с оконцами болотной воды вместо озер, и даже с крошечными грибами, которые видишь, когда ничком ложишься на землю. А летом там роились бы миллионы насекомых, и лиллипуты охотились бы на них, и еще они выстроили бы себе настоящие города, хоть и маленькие.

Беда, правда, в том, думала она, что невозможно будет их защитить. Едва лишь их обнаружат на этой пустоши, тут же все люди кинутся их ловить – для цирков и так далее, – совсем как капитан Бидль и мисс Браун.

Ты же понимаешь, что на пустоши им не спрятаться. Кто-нибудь пойдет через нее и наткнется на лиллипутов, тут всему и конец.

Даже если обнести пустошь забором, высоченной стеной, это лишь сильнее разбередит людское любопытство. Так ты только удвоишь число разных проныр, желающих разнюхать что там к чему.

А если нанять армию охранников, и расставить их вдоль забора, – с пулеметами, – тогда проныры вообще ошалеют от любопытства да, кстати, и охранники тоже, и все сразу и обнаружится.

Нет, тебе нужно другое, думала Мария, стараясь заглушить голод (время чая уже прошло), тебе нужен какой-нибудь остров у западных берегов Шотландии или Ирландии, какой-нибудь ненаселенный остров – и с дозорной башней, чтобы Народ мог попрятаться, если кто подплывет к острову на лодке. И там обязательно должен расти вереск. Все-таки безобразие, что даже на таком острове ты не сможешь поселить их в настоящих домах, чтобы они жили на поверхности. Все равно им придется жить под землей из страха перед нежданными гостями. Интересно, а нельзя придумать такие дома, чтобы повернуть ручку, и они бы сразу уходили под землю, как ведро в колодец?

Если бы я была богатой, я бы купила для них такой остров, и мы бы спокойно жили на нем все вместе. Да, но когда я умру, что будет тогда? Наверное, мне придется открыть секрет моей старшей дочери, как только ей исполнится двадцать один год, – именно так поступают с тайной Гламза. А если она вырастет такой же свиньей, как мисс Браун? Самое лучшее – это купить большую модель подводной лодки, вроде тех лайнеров, которыми корабельные компании украшают в Лондоне свои витрины, чтобы у Народа всегда имелась возможность, если ему, конечно, захочется, отправиться в ней на поиски Лиллипутии. Ужасно опасное было бы путешествие…