На этот раз ему удалось избавиться от Tripbarium почти мгновенно.

– Мы объясним, что ему предстоит немного посидеть в оковах, потому что мы боимся за свою безопасность, но что это не навсегда. Мы пообещаем задержать его всего на один год, а после доставить домой. И еще мы объясним, что везем его в Англию, потому что хотим нажить состояние, показывая его, но что ему не придется делать ничего унизительного, и если он будет вести себя с нами похорошему, то и мы станем с ним обходиться вежливо. И во время всего путешествия мы его будем хорошо кормить и вести с ним беседы, как разумные люди, а добравшись до Саутгемптона, – там, кажется, у нас порт? – мы его немножко раскуем, чтобы он мог встать и выглянуть из-под палубы. И тут мы ему все объясним насчет зенитных, как их называют, орудий, – придется подвезти одно к пирсу на грузовике, пусть оно постреляет и собьет несколько аэростатов, чтобы он увидел, как эта штука работает. И мы ему скажем так: «Сейчас мы освободим тебя полностью. Ты находишься в Англии, за тысячи миль от дома. Вернуться ты все равно не можешь и навредить нам особенно тоже, потому что ты, в конце концов, величиной всего-навсего с дерево, а у нас сам видишь какое оружие, оно тебя мигом ухлопает. Мы тебя поэтому и отпускаем. Так вот, великан, если ты себя будешь вести по-умному и пойдешь с нами в Лондон безо всяких оков и унижений, мы снимем на год Альберт-Холл, чтобы тебе было, где жить, и станем брать по пять шиллингов за входной билет с тех, кому захочется посмотреть, как ты вечерами ужинаешь. Мы не станем просить тебя делать какие-то фокусы, просто пусть, кто хочет, приходит и наблюдает за твоей трапезой. Может быть, ты окажешь людям на галереях любезность и побеседуешь с ними, – но это если тебе захочется. Мы тебя будем кормить, ухаживать за тобой и относиться к тебе с уважением, а через год отвезем домой.»

На протяжении еще полумили Профессор обдумывал сказанное и в заключение произнес:

– Возможно, имеет смысл поставить где-нибудь в мужской гардеробной несколько пушек, и навести на него, – просто так, на всякий случай. Ему мы об этом, конечно, не скажем, зачем его обижать?

– И кроме того, – добавил Профессор, все еще чувствуя себя несколько неуютно, – мы, естественно, заплатим ему десять процентов комиссионных.

Ко времени, когда все детали будущего предприятия были обдуманы, Профессор добрался до Шахматного озера и вспомнил, что пришел сюда по делу. Протолкавшись сквозь росшие вокруг лодочного домика тростники, он увяз в иле, остановился, – вода быстро поднялась до лодыжек, – и стал вглядываться через поблескивающий водный простор. И чем дольше он вглядывался, тем больший испытывал стыд. Ему было стыдно, что он такой здоровенный.

Однако, вспомнив отчаянное положение, в которое попал его юный друг, Профессор, как мог, собрался с духом. Он стиснул кулаки, прижал их к бокам и закричал, хрипло и неуверенно, – получилось нечто среднее между воплем и шепотом, ибо Профессору все же было неловко:

– Новости от Марии!

Попробуй покричать среди ночи, в одиночестве, где-нибудь за городом, на открытом воздухе, не зная, слышат тебя или нет, и ты поймешь, что за крик у него получился.

Он чуть не выпрыгнул из собственной кожи, когда прямо у его правой щиколотки чистый голосок вежливо поинтересовался:

– Quid nunc, O vir doctissime, tibi adest?

(То есть: «Что тебя гложет, ученый муж?»)

Застенчивость Профессора словно рукой сняло. Монашеская латынь была тем единственным языком, который мог заставить его забыть о своих постыдных размерах. Заговорил же с ним Школьный Учитель, наконецто добравшийся сюда от дома викария, а его, разумеется, воспитали в духе восемнадцатого столетия, когда с учеными чужестранцами полагалось беседовать на латыни. Учитель знал, что обращается к Профессору, ибо помнил описание, данное Марииной пленницей.

– Vir eruditissime, – радостно воскликнул Профессор, – sed solo цпге mihi cognite…

Когда из темноты возник фрегат, оба уже сидели бок о бок на приступочке лодочного домика и взахлеб беседовали о человеке по имени Помпониус Мела.

На фрегате приплыл Адмирал, желавший узнать, в чем дело, какие такие новости от Марии? Члены команды свисали с фальшборта, приоткрыв рты, словно бы намереваясь эти новости съесть. Тут даже Школьный Учитель сообразил, что навряд ли главной целью визита являлся Помпониус, – вспомнил о том и Профессор.

После того, как он пересказал свои новости, состоялся военный совет.

С учетом характерных особенностей людей, пленивших Марию, было очевидно, что чем скорее ее удастся спасти, тем будет и лучше. Дворец располагался в четырехстах ярдах от Шахматного озера. Для того, чтобы покрыть это расстояние шагами, составляющими три дюйма в длину, отряду лиллипутов потребуется три четверти часа. Профессору же хватило бы нескольких минут. Поэтому было решено немедленно снять с фрегата шестьдесят матросов с тем, чтобы Профессор, завернув их, словно в узел, в пальто, осторожно, но спешно доставил ко дворцу, где они смогут без малейшей задержки приступить к поискам. Тем временем, фрегат вернется на Отдохновение и заберет еще мужчин, верховых крыс и стольких женщин, без скольких удастся на острове обойтись. Если Профессор согласится вернуться к озеру, чтобы погрузить в пальто новую поисковую партию, она уже будет его здесь ожидать. Поиски следует разнообразия ради начать с Восточного крыла, распределившись группами по коридорам и этажам, действовать же надлежит со всевозможной поспешностью, передвигаясь от входов в глубину, пока все не встретятся в середине крыла. Вторая доставленная Профессором партия спасателей займется Северным крылом, третья – Южным и так далее, по порядку. Обнаружив закрытую дверь, следует под нее заглянуть, если, конечно, удастся, если же нет – покричать и прислушаться. Слух у лиллипутов острый, он, вероятно, позволит им услышать дыхание Марии, даже если во рту у нее кляп. Когда и если Марию удастся найти, тот, кто ее обнаружит, должен, не теряя времени, добраться до ступеней, расположенных под часами Северного фасада, здесь его будет ждать бригада неотложной помощи. Находясь поблизости от Северо-северо-западной гостиной, действовать надлежит не производя ни малейшего шума. При посылке рапорта на нем необходимо проставить время (в часах) и самое главное – рапорт следует писать в трех экземплярах и с заглавными буквами.

Отдельный отряд, составленный из самых бесстрашных сорвиголов, должен будет дождаться полуночи и, если все сложится наихудшим образом, связать во сне мисс Браун, как связали некогда изнуренного Гулливера. Тогда они смогут колоть ее булавками, пока она не откроет, где заточили Марию.

Поиски начались.

Тем временем, в сохранившей обстановку гостиной привычно сидели по сторонам от камина мисс Браун с викарием – два безмолвных истукана в вечернем платье. Лиллипуты могли разглядеть их сквозь окна и изпод дверей: викария облекало священническое одеяние из черного шелка, в руке он держал стакан кислого шерри, – наполненный до половины, поскольку скупость не позволяла ему выпить целый стакан; а мисс Браун, приукрасившая себя фиолетовой кружевной косыночкой, со своего рода надменной жадностью кушала шоколадки. Сказать друг дружке им было покамест нечего. Возможно, они размышляли о том, как лучше сломить дух Марии, и мечтали об огромном богатстве, которое расчитывали приобрести, продав маленьких островитян в рабство – цирку в «Олимпии» или киномагнатам в Голливуде.

Покончив с шоколадками, мисс Браун уселась за пианино и принялась играть церковные гимны.

Под треньканье пианино Народ лиллипутов безмолвно и встревоженно топотал по коридорам, и звук их шагов был не громче того, какой издает, ударяясь о землю, древесный листок.

Согласно инструкциям, они заглядывали под двери и звали повизгивающим шепотком: «Мария! Мария!». Они сноровисто лезли вверх по громадным ступеням, пользуясь доставленными фрегатом штурмовыми лестницами. Когда возникала необходимость спуститься, они съезжали по перилам. По коридорам они, сберегая время, передвигались бегом. Снаружи в непроглядной тени, отбрасываемой колонной Северного фасада, ждал вместе с бригадой неотложной помощи раздираемый нервной тревогой Профессор. Он боялся, что мисс Браун может застукать его и вновь обозвать несчастным шпиком, но еще сильнее боялся он за Марию.