– Мы нападем на гувернантку, – сказал он, – прямо в ее логове. Вам, миссис Ноукс, лучше вернуться прежде меня и по другой дороге. Пусть считают, что я заглянул во дворец случайно, желая повидаться с Марией, так будет лучше. Тут нужно действовать тонко.

Профессор суетливо вывел Стряпуху из домика, пообещал дать ей десять минут форы, и подтолкнул в сторону Верховой дороги. Две минуты спустя, он ее настиг.

– Миссис Ноукс, простите, я вас задержу на минутку. У вас при себе нет случайно, – или, может быть, дома – комплекта Дю Канжа?

– Нет, сэр. Чего нет, того нет. Вот Битон…

– Вы, конечно, имеете в виду второго из архиепископов, носившего это имя. Определенно не кардинала. Прочие, как мы знаем, к священничеству не принадлежали.

– Это повареная книга, сэр.

– Вот как? Древнее и возвышенное искусство. Надо думать, какойнибудь последователь Гудмана. И все-таки, никаких томов Дю Канжа у вас не имеется?

– Насколько я знаю, нет, сэр.

– Жаль. Ну, ладно, ладно, не все же сразу. Но я вас задерживаю. До свидания, до свидания.

Еще через минуту он снова догнал ее.

– Есть такое слово, – сказал он с надеждой, – Tripbarium. Вы случайно нигде его при чтении не встречали?

– Не припоминаю, сэр, нет, наверное не встречала.

– Нет. Э-э, ну, ничего не попишешь. Нам должно спасать наши души терпением, миссис Ноукс. Там, конечно, может стоять и F вместо T, поскольку эти писцы обходились с гласными как Бог на душу положит. Собственно, и Y в Tripbarium тоже на месте, не правда ли?

– Эта ваша требуха…

– Требуха, – сердито воскликнул Профессор, – это гаэльское слово. При чем тут требуха? Всего вам доброго. Всего доброго.

И он в раздражении заковылял к дому, но, впрочем, вскоре вспомнил об ожидавшем его на кухне пакетике. Гнев его тут же растаял, и он обернулся, чтобы помахать своему доброму другу рукой, но Стряпуха ни разу не оглянулась. Тогда Профессор, предоставляя ей обещанную фору, отправился на кухню, чтобы заглянуть в пакет. Как он и надеялся, внутри лежали копченые селедки!

Тут же забыв о Марии, Профессор принялся искать в словаре слово «копченый», желая проверить, не от скандинавского ли kvepes оно происходит, – да, действительно, от него самого.

Примерно час спустя, Профессор попробовал почесать в затылке, обнаружил на голове котелок и принялся строить догадки касательно того, как он туда попал. Профессор предпринял несколько попыток разрешения этой проблемы, прибегнув к помощи самоанализа и метода свободных ассоциаций, и в конце концов пришел к заключению, что котелок он надел сам, собираясь куда-то идти. Сделав такой вывод, он вышел из домика и посмотрел на небо. На небе определенно ничего написано не было. Поэтому Профессор вновь вернулся под крышу, нашел клочок бумаги и, сконцентрировав сознание на котелках, написал на клочке первое слово, которое пришло ему в голову. Таковым оказалось слово Фтйрвбтйхн. Профессор оторвал его и повторил попытку, получив на сей раз слово Крысид, связанное, как он решил, с епископом Ганно и крысами. Профессор попробовал сосредоточиться на Ганно и получил Венец, испытал Венец и получил Капюшон, испытал Капюшон и получил Пальто. Тут он обнаружил, что, действительно, одет в пальто, и страшно обрадовался. За этим последовало длинное путешествие по ирландским графствам через «Анналы четырех хозяев» и так далее, приведшее его обратно к Tripbarium. Он испытал это слово и получил Копченые селедки, теперь уже окончательно связанные со Скандинавией, шустро проскочил Гетеборг, миновал Сведенборга, Блейка и Густава-Адольфа и вдруг вспомнил, что его просили спасти Марию. И Профессор, еще более тщательно сбалансировав на макушке бутылочного цвета котелок, засеменил ко дворцу, куда призывал его долг.

День стоял знойный.

Тепло накапливалось под деревьями, обращая Верховую дорогу в длинную череду печей, в пальто было невероятно жарко, пчелы, словно аэропланы, гудели в липкой листве вязов; ласточки, налепившие гнезд на южной стене, обмахивали хвостами птенцов и, задыхаясь, разевали клювы, ужи целыми подразделениями выползли на охоту, обратив жизнь лягушек в сущий ад, а сами лягушки дюжинами совершали самоубийства, бросаясь под колеса первого попавшегося автомобиля. Профессор тяжело тащился по дороге, уходя все дальше от дома, – маленький старательный жук под медно-раскаленным небом, становившийся меньше и меньше по мере многотрудного приближения к Мальплаке.

Он не вполне понимал, как ему приняться за дело.

Если судить по сведениям, приобретенным им во время ученых занятий, юридически законный обыск дворца требовал предъявления нескольких предписаний Habeas Corpus, а также касательно De Heretico Гпнвхтеодп или чего-то подобного и, возможно даже, Non Compos Неофйу. С другой стороны, он сознавал, что два или даже три человека вполне могли несколько недель пробродить по коридорам дворца, ни разу не повстречавшись, так что особых причин, по которым он не мог бы заняться неофициальными поисками, Профессор не видел, – все равно никто не узнает был он во дворце или не был. Конечно, проще всего было бы найти мисс Браун, прищемить ей, как следует, хвост и потребовать, чтобы она освободила свою воспитанницу. К сожалению доподлинных доказательств того, что Мария по-прежнему находится в доме, у Профессора не имелось, да к тому же он побаивался гувернантки. Мисс Браун однажды безобразнейшим образом нагрубила ему, и Профессор опасался, что с ущемлением хвоста все может выйти не так, как хотелось бы, а совершенно наоборот. Профессор испытывал какое-то не очень уютное чувство и, чтобы охладиться, обмахивался на ходу котелком.

Он миновал Греческий Амфитеатр и шестидесятифутовую пирамиду, возведенную в честь генерала Бэргойна, и перед ним открылась Долина Согласия – такой, какой ее всегда желал видеть БраунБольшие-Возможности, – в конце долины показалась огромная глыба дворца. Рен, Ванбро, Хоксмур, Кент и все остальные из этой братии воздвигли дюжины его колоннад; Адам, Патриоли и прочие разукрасили лепниной сотни его потолков; Шератон, Хеппелуайт, Чиппендейл и так далее набили его ныне проданной мебелью; теперь залитый вечерним светом дворец высился перед Профессором, и комнат в нем было гораздо больше, чем в состоянии вызвать из своей памяти даже самый памятливый человек.

Через развалившиеся двери Профессор проник в Западное крыло и приступил к поискам.

Он обыскал Готическую Бильярдную, в которой стоял некогда стол размером с плавательный бассейн, и в которой еще сохранились гербы всех Марииных предков, писанные красками на потолке, лепной узор которого имитировал переплетение древесных ветвей и листьев. Основную часть генеалогического древа художникам любезно предоставил Хорри Уолпол, а состояла она из 441 гербового щита, включая сюда гербы Боадицеи и Ирода Антипы. Все пояса в гербах шли справа налево, а гербы жен располагались с неправильной стороны от мужниных.

Он обыскал Оранжерею, в которой Гиббон вычеркнул точку с запятой из прославленного последнего абзаца «Упадка и разрушения Римской империи», прежде чем поднести восьмой ее том герцогу Глостеру, приветливо заметившему: «Еще одна толстая книга, черт бы ее побрал! И пишут, и пишут! А, мистер Гиббон?»

Он обыскал Зверинец, в котором однажды по ошибке заперли на два дня графа Честерфилда, словно какую-то обезьяну, – и жаль, что не навсегда.

Он обыскал Китайскую гостиную, ту самую, в которую в 1768 году внезапно вбежал Руссо, гневно зачитал нескончаемое и невразумительное письмо, писанное им к Дидероту и выскочил вон, оставив слушателей в совершенном недоумении.

Он обыскал Деловой Кабинет, в котором Злобный Граф однажды проткнул насквозь своего управляющего, – представ перед судом палаты Лордов, Граф уверял, правда, что они дрались на дуэли, но управляющий и до сей поры каждую ночь со вторника на среду прогуливался здесь с рукоятью шпаги, торчавшей у него из спины на уровне поясницы, являя сильный аргумент в пользу противного.