Не нужно думать, что Мария питала склонность к тиранству, – просто ей недоставало опыта и обыкновения думать над тем, что она делает. Кроме того, в нетерпеливых мечтах она уже видела крошечный аэроплан, совершающий всамделишный полет, а как к ее мечтам относятся другие люди, она почти и не замечала.

Рули у рыбака получились прекрасные: приводные тросы он сделал из конского волоса, а для изготовления различных закрылков использовал парусину, натянув ее на серебристые березовые веточки. По окончании всех работ модель приобрела сходство с первым летательным аппаратом, построенным братьями Райт, с той лишь разницей, что эта машина была монопланом. Сидеть в своем самолете рыбаку, как и братьям Райт, приходилось, вытянув перед собою ноги.

Великий день испытательного полета, наконец, наступил, и пилот уже сгорал от желания покрыть себя бессмертной славой. И он, и Мария испытывали слишком большое воодушевление, чтобы еще и думать о чемто.

С земли самолет подняться не мог, мешала высокая трава Праздничного поля, так что он только бегал кругами, жужжа и клонясь на крыло, а там и вовсе перевернулся. Пилота выкинуло вон и счастье еще, что не зацепило пропеллером.

Обеспокоенные испытатели, подергав рычаг управления, проверили работу рулей, и лошадиный волос одного из тросов лопнул. Пришлось его заменить. Пока шла работа, испытатели обменялись несколькими словами и решили, что следующий запуск лучше произвести с ладони Марии, как уже делалось во время показа модели.

– Ты готов?

– Да, Ваша Честь.

– Уверен, что все будет в порядке?

– Да, да!

Мария разжала ладонь, и самолетик полетел.

Полетел он поначалу прямо к ее ногам, но когда до крушения осталось не более дюйма, вышел из пике, затем, клонясь на левое крыло, все быстрей и быстрей заскользил в шести дюймах над травой, отлетел ярдов на двадцать, с громким гудением взмыл вверх и на высоте в двадцать футов перевернулся кверху брюхом.

Пилот еще падал, – комком, будто подбитая куропатка, – когда порыв ветра развернул самолетик правым крылом кверху. Машина легла набок и по серповидной дуге пошла вниз, грохнулась на крыло, лишилась его, и замерла, немощно пощелкивая, – это резинка все еще пыталась провернуть пропеллер.

Тем временем пилот, распластавшись в воздухе, падал. Он ударился оземь чуть раньше аэроплана.

Для шестидюймового человека один наш фут составляет двенадцать. Высота, для Марии равная двадцати футам, для него равна двумстам сорока. Вот с нее-то он и упал.

Сердце Марии подскочило к самому горлу, перевернулось и ухнуло кудато в живот. Кровь, обратившись в шипучую жидкость, принялась покалывать иголками кончики пальцев, а ноги словно лишились костей. Она побежала, страстно желая повернуть время вспять, сделать так, чтобы этого ужаса не случилось.

Где он упал, она не заметила и теперь не могла отыскать его в траве.

Словно безумная, она бежала кругами, отмахивая ладонями метелки травы, затем вдруг застыла, сообразив, что могла уже наступить на него. И когда застыла, услышала его стон. Он вытянулся рядом с пучком травы: одноногий! Нет, все же ног было две, вторую, загнутую под жутким углом, накрыло собой его тело! Лицо совершенно белое, но ведь не мог же, не мог же он умереть!

Будь на его месте человек, он, пролетев даже двадцать футов, мог расшибиться насмерть, а уж двести сорок прикончили бы его наверняка. Но кости, большие они или малые, образованы из одного и того же вещества, и потому мелким зверькам вроде крыс и кошек удается выжить, упав с такой высоты, с какой нам лучше не падать. Весу в них меньше, а соответственно этому и кости их оказываются крепче.

Мария опустилась рядом с ним на колени, не понимая, что же ей делать и как вынести жалкие звуки, которые он издавал. Он явно сломал ногу и хорошо еще, если только ее. Она попыталась припомнить ту малость, какую знала об оказании первой помощи. Человека со сломанным позвоночником ни в коем случае не следует двигать с места, а того, кто ломает себе ноги во время охоты на лис, иногда, вспомнила Мария, относят домой, уложив на калитку. Она чувствовала, что принять решение ей не по силам. А что если он сломал спину? Как она выяснит это, не сдвигая его? И во все это время какая-то часть ее разума старалась не допустить случившегося.

Они же ее отговаривали, но она настояла на своем. Она позволила себе увлечься игрой, не заметив, что игра стала жестокой; вот теперь она пробудилась от дурацкого сна, и один из людей чудесного Народа лиллипутов искалечен, а может быть и убит. Все это обрушилось на нее, словно злой рок.

Груз ответственности и горя казался невыносимым. Она рванулась назад, к озеру, чтобы позвать на помощь, но пробежав несколько ярдов, спохватилась, что не сможет вспомнить, где он лежит. Тогда она вернулась, опустилась опять на колени и тронула юношу пальцем.

Наверное, это прикосновение и прояснило ее разум. Виновата я или нет, решила она, но мне следует как можно быстрее перенести его туда, где ему смогут помочь. Ему нужно вправить ногу, а я этого не умею, и лубка такого маленького мне не сделать – да и большого тоже, всхлипнув, добавила она. И не хлюпать я должна, а доставить его на Отдохновение, стараясь не растрясти. Если выпрямить ладонь и твердо держать ее, она, может быть, и сойдет за калитку.

Ужас, сопряженный с попытками переложить юношу на ладонь и распрямить вывернутую ногу (под его непрестанные стоны – бессознательные, ибо он, судя по всему, получил сотрясение мозга); страшный переход к озеру, похожий на кошмарный бег с несомым в ложке яйцом; плавание в ялике, во время которого грести можно было только одной рукой, – со всем этим Мария как-то сумела справиться.

В Храме не было ни единой души.

Смертельно бледная, она позвала, – никто не ответил. Теперь она не сомневалась, что юноша умирает. Она отыскала большой лист рододендрона и подсунула его под тело, словно носилки. Сложив носовой платок, она поместила его в середине Храма и, как на матрас, поставила сверху носилки.

Ему нужна помощь, – сказала она. – Выйдите кто-нибудь.

Через одну из проделанных в колоннах дверей вышел Школьный Учитель и молча показал ей рукой – уходи. Мария ушла, и едва она скрылась из виду, появились, чтобы унести убитого, люди с носилками. На середине пути через озеро Мария отложила весло и разревелась, – а потом поплыла дальше, и вид у нее был в точности как у щенка, который вместо того, чтобы принести охотнику подбитую куропатку, слопал ее.

Профессор возился с книгой, на обложке которой значилось: «Библ. Кембр. Унив. Ii. 4.26». Профессор застрял прямо на первом ее листе – на слове Tripbarium. Он уже справился в Льюисе и Шорте, – безрезультатно, – и попытался такжесверить это слово по средневековому манускрипту, озаглавленному «Трин. Колл. Кембр. R. 14.9 (884)», в котором обнаружил частично затертое слово Фтйхнрвбтйпо, только усугубившее чертову неразбериху.

Когда проштрафившийся щенок, поджавши хвост, бочком протиснулся в коттеджик Профессора, последний рассеянно указал ему на ящик изпод мыла и сообщил:

– Тут говорится «Hujus Genus Tripbarium Dictur», но вся беда в том, что часть строки, похоже, пытались стереть.

– Случилось что-то ужасное.

– Убийство?

– Может быть, – сказал щенок и залился краской.

– И кого же ты убила? Хорошо бы, викария? Переписчики явно застревали на этом слове и либо пропускали предложение целиком, либо строили дикие догадки, либо, как в данном случае, частью затирали строку, чтобы сделать ее еще более невразумительной.

– Неприятный был человек, – добавил Профессор. – Никогда мне не нравился.

– Я не его убила, а одного из лиллипутов.

– Да что ты! Подумать только! Конечно, это может быть и Фтйрбтфйфхн, только навряд ли кому-то пришло бы в голову так далеко уходить от столь ясного в написании слова.

– Народ решил больше со мной не встречаться.

– Ну, надо еще посмотреть, как они с этим справятся, – тоном добродушного участия произнес Профессор. – Желающих отнять у человека время всегда предостаточно, что-нибудь вечно мешается под ногами, вот как эта дурацкая lapsus calami, о которой я тебе тут рассказывал. Боюсь, придется писать к сэру Сиднею Кокереллу или доктору Бэзилу Аткинсону. А то и к мистеру Дж. К. Друсу.