– Ты должен мне помочь!
– Нет, – твердо ответил Профессор. – У меня нет сейчас времени. В любой другой день, дорогая моя Мария, но не сегодня. У меня и так от Амвросия с Ктесием Книдским голова кругом идет.
Набравшись решимости, Мария отняла у Профессора манускрипт и сунула его на полку – вверх ногами. Профессор, увидев это, сморщился.
– Ты хоть слово понял из того, что я тебе рассказала?
Сняв очки, Профессор с тягостной миной воззрился на них. Решительно ничего он не понял.
Тем не менее, он сказал:
– Я способен вспомнить каждое сказанное тобой слово. Ты говорила, что убила викария, ну и замечательно. А как ты избавилась от тела?
Мария, стараясь ничего не упустить, рассказала всю историю с самого начала, – как она испортила китовую охоту, как донимала Народ, и как она со своим дурацким тряпичным аэропланом погубила, судя по всему, юного рыбака.
– Боже мой, – сказал Профессор, когда Мария закончила. – До чего это все некстати.
Некоторое время он размышлял над ее рассказом, затем подошел к полке и перевернул манускрипт, поставив его как следует.
– Знаешь, – сказал он, – вполне может оказаться, что монах попросту ошибся в написании слова Trivialis, то есть «заурядные виды», хотя, с другой стороны, они очень ценили львов, – в предложении как раз упоминаются львы, – потому что львы ассоциируютс с Евангелиями. Самое страшное, что я куда-то засунул Дю Канжа.
Из глаз Марии брызнули слезы.
– Милосердные небеса! – воскликнул Профессор, едва она заревела. – Да в чем дело-то? Мария, милая, все, что угодно, только не это! Позволь предложить тебе носовой платок, скатерть, полотенце, простыню, наконец. Выпей стакан вина из одуванчиков. Можно еще жженых перьев понюхать, если я их только найду. Все, что угодно, Мария, только не плачь!
– Ты меня даже слушать не стал!
– Слушать! – вскричал Профессор, трахнув себя по голове томом Льюиса и Шорта, весящим, судя по виду, фунтов десять. – Слушать! Великие силы Педантизма, на помощь!
Миг спустя, он уже сидел рядом с ней на ящике из-под мыла, ожидая, когда затихнут рыдания.
– Ты не могла бы, – смиренно попросил он, – повторить всю историю сначала?
Мария, икая, повторила.
– Мне кажется, мы можем с уверенностью считать, что пилот не погиб. Если бы он сломал себе спину или шею, ты бы обнаружила это, когда перекладывала его, – потому что он тогда гнулся бы в таких местах, в которых человеку гнуться не положено. Нет-нет. Он всего лишь сломал ногу и, должен сказать, поделом. Тебе нужно будет время от времени приносить ему фрукты, ну и журналы, пусть читает в постели. Вот увидишь, он очень скоро поправится.
– Я так надеюсь на это!
– Но даже если он поправится, ты все равно останешься с лиллипутами не в ладах.
– Они не желают меня знать!
– Да. Это я понял. Послушай, Мария, тебе нужно постараться увидеть все это с их точки зрения. Положение сложилось до крайности любопытное. Ты – ребенок, но очень большой, а они – взрослые, только очень маленькие. Попробуй представить, чтобы ты чувствовала, будь ты взрослой дамой, озабоченной всякими семейными делами. Допустим, ты взяла зонтик и отправилась на вокзал, чтобы поехать в Лондон и побеседовать с поверенным насчет разных там закладных, и вот, ты только-только добралась до вокзала, как вдруг какая-то девчонка ростом в сорок восемь футов перешагивает через забор и уносит тебя далеко в поле, совершенно в другую сторону, ставит тебя там на землю и объявляет, что ты будешь немцем, а она – генералом Эйзенхауэром. Подумай, в какое отчаяние ты придешь, услышав пыхтение уехавшего без тебя поезда.
– Но я играла всего с двумя-тремя!
– Все равно они поняли, к чему клонится дело. Стоило им уступить тебе, и они уже не могли бы по праву считать, что принадлежат сами себе, а весь их хозяйственный уклад пошел бы насмарку и ради чего – ради игры в королев и подданных? Как бы ты ни была с ними мила, положение сложилось бы нестерпимое.
– Так я же им помогала. Я потратила все мои деньги на шоколадки и самолеты!
– Да не нужны им самолеты, и на одних шоколадках они все равно бы не прожили. Им нужно добывать себе средства к существованию.
– Я думала…
– Пойми, Мария, до настоящего времени эта проблема возникала всего один раз, а именно, когда маленький Гулливер в стране великанов попал в собственность к огромной девочке по имени Глюмдальклич.
– Так ведь они отлично поладили.
– Совершенно верно. Но лишь потому, что девочка его не лапала. Ты разве не помнишь, какое отвращение он питал к другим молодым дамам, которые норовили превратить его в игрушку? Он терпеть не мог, когда его тискали и пачкали, а к Глюмдальклич испытывал благодарность, потому что она одна и вела себя как любящая помощница и служанка. Вот кем тебе следует стать, если ты хочешь примириться с лиллипутами. Ты никогда, никогда не должна насильно принуждать их к чему-либо. Ты должна быть вежливой с ними, совершенно как с любым другим существом твоих размеров, и когда они поймут, что ты великодушно отказываешься от применения грубой силы, вот тогда они полюбят тебя, тогда они станут тебя обожать.
– Я знаю, – мягко добавил он, – это нелегко, потому что главная сложность в обхождении с любимыми нами существами заключается как раз в том, что нам хочется ими обладать. Но нужно владеть своими чувствами и всегда оставаться настороже, чтобы не совершить какойнибудь низости. Нет, правда, это очень нелегко.
– Школьный Учитель махнул мне рукой – убирайся, мол. Он имел в виду, что мне не следует возвращаться.
– Я полагаю, что один раз тебе можно вернуться, – хотя бы затем, чтобы попросить прощения.
– С чего это я должна просить прощения, не понимаю! Я только хотела помочь им научиться летать.
– Они не просили тебя об этом.
Но Мария уже закоснела в упрямом тщеславии.
– Я хотела помочь им, я ни разу никого не ударила, я ни к чему их не принуждала. Не стану я извиняться.
Профессор поднялся, протянул к манускрипту руку, и выбросил Марию из головы.
– Ну что же, Мария, очень хорошо. Уж я-то тебя тем более не собираюсь ни к чему принуждать. А пока, ты меня извини, но мне необходимо как можно яснее разобраться в этой истории с Фтйрвбтйхн.
Больше Мария не добилась от него ни единого слова, и удалилась в самом дурном расположении духа, ощущая себя виноватой вдвойне.
Два дня ушло у нее на то, чтобы переварить полученное от Профессора наставление. Временами она с возмущением объявляла сама себе, что скорее сдохнет, чем пойдет просить прощения у каких-то несчастных мальчиков-с-пальчиков. Временами думала о том, до чего, наверное, Профессору было противно смотреть на нее. Временами же усваивала небольшую порцию наставления, признавая, что, может быть, и вправду досаждала Народу, но все равно, – им стоило бы питать к ней побольше благодарности. Я могла бы их целую кучу перебить, если бы захотела, думала она, – топнула бы ногой, и готово, – а могла и вообще выдать их тайну мисс Браун. А они прогнали меня с моего собственного острова и даже разговаривать со мной не желают!
И все-таки за два дня она переварила его целиком, – пища оказалась на вкус довольно противной, вроде холодной овсянки, так что приходилось, проглотив очередную ложку, несколько времени отдыхать, однако и этой пище пришел конец.
Мария села и сочинила прямое и мужественное письмо к лиллипутам, написав его самым мелким почерком. Письмо гласило:
Уважаемые Господа!
Я молода, но высока. Вы пожилые но короткие. Я прошу у Вас прощения и исправлюсь. Надеюсь ему лутше.
Искренне Ваша с тоннами любви от Марии.
Вслед за тем она уговорила Стряпуху, чтобы та выварила для нее улиточий домик покрупнее, – в парке водились Helix pomatia, представляющие в Нортгемптоншире немалую редкость, – и, когда домик очистился, проковыряла в нем булавкой две дырочки, чтобы приделать к нему нитяную ручку. Получилось что-то вроде корзины. Отыскав на Верховой дороге пару диких земляничин, Мария уложила их в корзину, сунув туда же страничку, выдранную из середины принадлежавшего мисс Браун «Пути паломника» – это было лучшее, что ей удалось придумать по части журнала. Затем она сложила письмо так, чтобы оно занимало как можно меньше места, запечатала его похожим на конфетти обрывком бумаги и отправилась на озеро.
