Стоял чудесный июньский день, – говоря совсем точно, стояло чудесное первое июня, – солнце заливало огромный зеленый луг. Арендовавший этот луг фермер, размахивая бутылкой с примочкой от паразитов, гнал с него овец, и лицо у фермера блестело, словно намасленное; на Каштановой аллее, переругивались и болтали серые белки; на лежащем за Шахматным озером Праздничном поле мирно паслись бычки, помахивая хвостами и время от времени с топотом бросаясь бежать неизвестно куда, заеденные слепнями; кукушки выпевали две свои ноты; в отблескивающих на солнце густых вечнозеленых зарослях гудели несметные насекомые; и были здесь еще кролики, и высокая трава, и мелкие пичуги, и Мария, коричневая, будто кофейный боб.

Лежа ничком в ялике, она смотрела с кормы в глубокую воду. Коленки ее и большую часть груди покрывал зеленый ил, из ковшика, которым она отчерпывалась, стекала в рукав вода. Мария была счастлива. Когда движение ялика замирало, она гребком толкала его вперед. Корабль Марии медленно скользил, раздвигая кувшинки, и прямо перед ее носом возникали водяные сосенки и прочая флора океанского дна. Порхали над водой похожие на синие и рубиновые иглы стрекозы, – стрекоза-муж приводил жену-стрекозу к повиновению, крепко обхватывая ее за шею особыми щипчиками, устроенными у него на конце хвоста. Ялик двигался плавно, и время от времени Мария проплывала над стайкой окуней, даже не спугнув их. Вернее сказать, окуни просто встопыривали шипастые плавники, полоски их гневно темнели, а сами они корчили Марии угрожающие рожи. Пару раз она прошла над щучками дюймов в шесть длиной, нежившимися под плоскими зелеными листьями, а однажды приблизилась к месту, в которое сплываются для неторопливых бесед лини, и лини, громко плеснув, улизнули. Перед тем они лениво почесывали спины о стволы кувшинок, словно стадо слонов.

Прекрасные, в сущности говоря, были места для рыбалки, озера Мальплаке. В прежние дни, еще до того, как озера заросли, Нортгемптонские Удильщики два раза в год сходились здесь – посоревноваться. Лини тут водились крупные, фунтов под пять, а то и больше, что для линя составляет рекордный вес, иногда попадались и двадцатифунтовые щуки. Окуни были приличные, но не так чтобы очень большие. Встречалась также мелкая плотва.

Стоило Марии выйти на траверз Отдохновения миссис Мэшем, как ей овладели самые что ни на есть пиратские чувства. Раны Господни! – сказала она себе, – да пусть ей днище пробьет, если она не пристанет к этому острову, чтобы откренговаться, да уж и выкопать между делом какое-нибудь зарытое там сокровище. Впрочем, она не отказалась бы и от пары шкилетиков или начертанного высохшей кровью креста, или потрескавшегося пергамента с картой.

Вокруг острова росли сплошняком кувшинки вперемешку с лягушечником и лютиками, – росли так плотно, что их и раздвинуть-то было непросто.

Мария медленно обогнула остров, высматривая, где бы протиснуться. Разоженный фитиль лежал на банке, поближе к руке, – первым делом она как следует раздула его, так что едва не вспыхнул ром, наполнявший ее дыхание. Она сняла крючок, удерживающий саблю в ножнах и нетерпеливо мерила шагами полуют.

Единственным местом, пригодным для высадки, была упавшая лиственница, – выросшая из маленькой шишки еще в те времена, когда леди Мэшем было пожаловано дворянство, с той поры лиственница вытянулась, потом затрухлявела, и ветер ее повалил. Она лежала, выпроставшись из острова и перекрывая, будто мостом, неодолимые заросли кувшинок. Несколько ветвей ее еще норовили зазеленеть.

Мария подвела свою барку к концу ствола, привязала, чтобы барка не уплыла – Неприятность, как сообщает нам Гулливер, против коей все осмотрительные Моряки принимают особливые Меры. Затем она сняла туфли и чулки, полагая, что босиком лезть по стволу будет легче, взмахнув кривой абордажной саблей, выпрыгнула на ствол и всей оравой ринулась к берегу, оглашая окрестности воплем, известным как «Боевой клич Марии». Стекла очков ее свирепо сверкали на солнце.

Остров, на который высадилась Мария, не превосходил размерами теннисного корта. Двести лет тому назад, когда Первый Герцог обустраивал парк, в середину озера навезли лодками землю, и остров, поросший зеленой травой и увенчанный белым куполом беседки, искусственным изумрудом восстал из воды. Быть может, летними днями здесь сиживала в шелках и кружевах и услаждалась чаем миссис Хилл, еще не ставшая миссис Мэшем, – а то и сама миссис Морли. Если это действительно была миссис Морли, она, надо думать, добавляла в курившуюся паром чашку капельку бренди.

Ныне же остров оплели разнородные колючие заросли. Первым, с чем сталкивался посетивший его путешественник, было кольцо душивших кустарник крапивы и ежевики, подобно питону сжимавшее остров. Казалось, безболезненно подобраться к храму невозможно, ибо крапива явно была готова жалить, а ежевика впиваться, так что, в сущности, Марии весьма бы не помешало мачете или иное схожее с мачете орудие, посредством которого индейцы прорубают себе в джунглях дорогу.

Будь Мария лесничим в плотной куртке и кожаных крагах, ей, быть может, и удалось бы протиснуться сквозь заросли; будь она работником с фермы, она расчистила бы себе дорогу топориком; – но поскольку она не была ни тем, ни другим, оставаясь, однако ж, человеком решительным (коровы не в счет), она принялась пробиваться, орудуя прихваченным из ялика черпаком. Сбив наземь колючую ветку, Мария без особой охоты наступала на нее; если одна из таких веток хватала ее за одежду, Мария останавливалась и отцепляла ее – иногда; если же ветка царапала ей лицо, она изрыгала уместное в подобных случаях проклятие. Так, медленно, но уверенно Мария торила дорогу через лесной пояс. Она порвала юбку в трех местах и жутко ободрала загорелые ноги, – в конце концов, пришлось вернуться в ялик за обувью.

Заросли кончились совершенно неожиданно, в нескольких ярдах от ступенек храма, и незванная гостья с ежевичной плетью в волосах застыла на месте.

Там, где кончалась ежевика, начиналась трава, – та самая опрятная, ухоженная травка, на которую, должно быть, смотрела и леди Мэшем. Ее до сих пор подстригали так же коротко, как и тогда, если не короче. Травка тут росла ровная, как на лужке для игры в шары.

Нет, право, очень это место походило на площадку для боулинга. Плотные заросли стояли вокруг подобно тисовой изгороди, окружающей обычно такую площадку. Только в самой середине ее легко возносил колонны прекрасный, залитый солнцем храм.

Но странно, – сердце Марии вдруг екнуло, она и сама не поняла почему, – странно, какая опрятность царила вокруг.

Мария огляделась – ни души. Ни единый лист не дрогнул в маленьком зеленом амфитеатре, не было видно и следа жилой хижины. Ни навеса, под которым могла бы стоять газонокосилка, ни, собственно говоря, самой косилки.

Но траву кто-то ведь все же подстриг.

Мария извлекла из волос ежевичную плеть, выпуталась из последних ветвей и шагнула навстречу своей судьбе.

С внутренней стороны купола штукатурка кое-где отвалилась, но деревянной дранки, лезущей в глаза с прохудившихся потолков ее дома, из купола не торчало. Похоже, кровлю кто-то чинил изнутри, пользусь глиной или бумагой, подобно тому, как их используют осы. Странным было и то, что на полу никакой штукатурки не было. Кудато ее убрали.

Такая чистота стояла вокруг, до того все не походило на дебри, через которые Мария только что продиралась, – такое все было прямоугольное, округлое и геометрически правильное, словно бы только что выстроенное, – что в глаза сами собой лезли детали.

Мария увидела: во-первых, прямоугольное отверстие дюймов в восемь шириной, проделанное в самой нижней ступеньке, – Мария сначала приняла его за вентиляционное, предназначенное для отвода влаги изпод храма, но к нему вела как бы мышами протоптанная в мураве тропинка; затем, Мария заметила в основании каждой из колонн по семидюймовой дверце, быть может, также предназначенной для гидроизоляции, да только – Мария их не углядела, потому что они были крохотные, примерно со спичечные головки, – да только на дверцах имелись ручки; и наконец, у ближайшей к ней двери она приметила скорлупку грецкого ореха, вернее, половинку скорлупки. В парке росло несколько грецких орехов – не очень близко отсюда. Мария подошла, желая разглядеть скорлупку сблизи, и то, что она разглядела, повергло ее в величайшее изумление.