Перед очарованными зрителями проходят изумительно исполненные сцены классического балета. На лицах американцев нескрываемое восхищение.

— Бесподобно! — говорит Де-Форрест. — Какое восхитительное зрелище! Я не ожидал, что русский театр так прекрасен?

Паша Молотова безразлично глядит на сцену. Ирина, наоборот, очарована постановкой. На их лицах мелькают контрасты — восторга и безразличия.

— Как бесподобно они танцуют, — шепчет Ирина в антракте.

— Вам нравится балет? — спрашивает Мак Рэд у комсомолки.

— Не совсем. Это пережиток… Буржуазное искусство оставшееся в наследство от ожиревшего дворянства. Я предпочитаю цирк и более массовое искусство — кино. Даже Ленин сказал, что из всех искусств для нас самым важным является кино.

— Моя коллега все воспринимает согласно установившейся традиции, основанной на мнениях политических авторитетов, — с невинным выражением, но с оттенком глубокой иронии произносит Ирина.

Перед взором инженеров выходящая публика. Большинство одето незамысловато. Очень мало вечерних туалетов.

— Кто эти зрители? — спрашивает Мак Рэд.

— Это руководящие работники коммунистической партии, члены правительства, советские специалисты, ученые.

— Привилегированная часть населения красной столицы, — резюмирует Мак Рэд. Но нам бы хотелось увидеть, как выглядит широкая публика советской страны.

— По плану мы посетим один из подмосковных колхозов, — предлагает Молотова.

— Превосходно! — обрадован Мак Рэд.

— С удовольствием, — говорит Де-Форрест. — Мы часто слышали об этом термине «колхоз» и очень хотели бы увидеть, как выглядит это в жизни.

Между тем мимо иностранцев проходят зрители. Снова перед взором Мак Рэда мелькает лицо очаровательной соседки. Она, пристально взглянув на иностранца, слегка улыбается… Прекрасное видение быстро скрывается в человеческом потоке.

— Русские женщины бывают очень красивы. Эта очаровательная дама, наверное «мисс Россия»? — спрашивает Мак Рэд.

— Нет, нет! У нас не бывает этих буржуазных предрассудков — конкурсов красоты, — отвечает Молотова.

Ирина ироническим взглядом оглядывает толстую фигуру коллеги, напоминающую гриб подосиновик.

— Разве это пиво!? — допивая свою кружку, недовольно бормочет сидящий за столом полный, краснощекий господин. Он требует у кельнера, кроме сосисок, вторую кружку пива и, получив ее, с жадностью пьет.

— Вот у нас в Баварии пиво… — не может успокоиться он и, взглянув на соседей, фамильярно спрашивает по-немецки.

— Вы тоже иностранцы?

— Да, мы приехали из Америки.

— Я немец. Вилли Краус — старый коммунист. Приход Гитлера к власти не предвещал мне ничего хорошего… и я, поверив своему другу Эрнесту. Тельману, приехал на родину всех трудящихся, — кисло произносит он окончание фразы.

— О, это очень похвально! Мы тоже приехали сюда познакомиться с великим социальным экспериментом, — отвечает Мак Рэд.

— Стоило ли для этого ехать из Америки? Говорят, люди от жира бесятся, — скептически произносит Краус.

— Почему вы так думаете? — удивлен Мак Рэд.

— Поживете-увидите… Слова и обещания не греют. Наши советские коллеги, применив потрясающий террор, сумели превратить русский народ в молчаливого сфинкса, способного только слушать. Вы послушайте только их передачи, — Краус обращает внимание соседей на доносящийся из громкоговорителя женский голос с приятной и вкрадчивой дикцией. Все трое слушают последние новости на английском языке.

«Верховный суд, исполняя волю трудящихся, приговорил к высшей мере наказания, презренных изменников родины и врагов народа… возглавляемых Бухариным, Рыковым и Пятаковым. Все обвиняемые признались в совершенных злодеяниях…»

— Этого я не понимаю, — бормочет Де-Форрест.

«Колхозники башкирской АССР, закончив сев колосовых, послали по этому поводу Приветственную телеграмму любимому вождю народов».

«В Сингапуре вспыхнули беспорядки туземцев, направленные против эксплоататоров и империалистов

— Как мне это надоело за четыре года! Хорошо только у «них» — везде плохо — таков лейтмотив передач. Поживете — увидите. Однако, вы тоже, кажется, подписали договор? Я вас видел в комиссариате тяжелой промышленности.

— Да, мы едем на «Металлургострой». Вы не знаете, где он находится? — интересуется Де-Форрест.

— Отлично. Мы попутчики и отправимся в Сибирь через три дня. Я специалист го строительству доменных печей.

— О, прекрасно, мистер Краус!

— Вы видели уже Москву? — спрашивает немец.

— Не совсем. Мы ждем переводчиц.

— Если желаете кое-что увидеть, избегайте переводчиц и провожатых. Вы тогда ничего не увидите. Желаете вместе посмотреть Москву 1937 года?

— О, да, да, да! — обрадовано отвечает Де-Форрест.

— Каждый год на коммунистическом зодиаке по своему чем-нибудь знаменит. Девятьсот тридцатый — началом колхозных экспериментов, девятьсот тридцать третий — потрясающим голодом, а настоящий — небывалым террором, — рассказывает словоохотливый Краус.

— Однако, господин Краус, как будто чем-то недоволен? — настороженно спрашивает Мак Рэд.

— О, нет, нет!… Это просто мои замечания, полученные на опыте, — заканчивает Краус своей любимой репликой, — поживете-увидите!

Три иностранца выходят из гостиницы и теряются в потоке спешащих людей. Большинство из них с серыми, усталыми, невыспавшимися лицами. Они плохо, безвкусно и бедно одетые и с откровенной завистью оглядывают добротные костюмы иностранцев.

— Не кажется ли тебе, Дуглас, что печать какого-то тяжелого бремени, лежит на их лицах и мешковатой одежде? — замечает Де-Форрест.

— Мой друг… Не поддавайся первым впечатлениям. Они часто бывают ошибочны, — нравоучительно отвечает Мак Рэд.

Впереди высятся в золотистом ореоле солнечных лучей, характерные кремлевские стены и оттуда доносится все нарастающая мелодия:

Трех иностранцев медленно всасывает длинная очередь, извивающаяся, как гигантский, пятнистый питон. К ним медленно, будто плывущая барка, приближается гранитный черно- красный мавзолей.

Мелькают ступени, окаменевшие лица солдат почетного караула и желто-пепельный лик, лежащей в саркофаге мумии.

Посетители не останавливаясь проходят, как на конвейере, к выходу.

— Мы, подобно мусульманским паломникам, посещаем этот черный камень — каабу коммунизма. Москва — Мекка и Медина коммунизма, — шепотом произносит Де-Форрест, — и это мне напоминает процесс механического поклонения божеству нового культа.

— Мекка и Медина! Это образ над которым необходимо подумать! — произносит Краус, выходя на залитую солнцем Красную площадь. — Что вы подразумеваете под этими словами?

— В Мекке родился Магомет, — в Медине он похоронен, — наивно объясняет Де-Форрест немцу.

— Мекка и Медина! — задумчиво философствует Краус. — Да. Всесильная смерть своей костлявой рукой смирила и этого пламенного трибуна революции, которого превозносят и проклинают миллионы людей. Мне кажется, что сидящий за теми кирпичными стенами, очень доволен смертью своего учителя?

— Почему? — удивлен Мак Рэд.

— О, если бы вы знали какие кровавые драмы разыгрываются за этими стенами… Мне по секрету рассказывали о предсмертном письме Ленина к Крупской, в котором предупреждал партию не избирать генеральным секретарем его ученика, которого не любил и не доверял. В письме есть такие строки: «кавказский повар любит готовить острые блюда».

— Это могло оказаться анекдотом! — оскорблен Мак Рэд.

— Мне кажется, что после этой поездки я или сделаюсь окончательным коммунистом, или только скульптором… Знаешь, Мак Рэд… вместо того, чтобы засорять мозги всевозможными философиями, я хотел бы вылепить из воска, а потом отлить из бронзы скульптуру этого мавзолея, — говорит Де-Форрест и, достав свой блокнот, делает зарисовку. Едва на бумагу легли несколько мазков карандаша, к плечу незадачливого художника, властно прикасается рука блюстителя интересов революции. Суровый человек в форме НКВД с малиновыми петлицами произносит: