— Это не совсем так!

— Неужели после экскаваторной кампании ты не согласен с этим? А наша стройка?

— Пожалуй кое в чем ты близок к истине, соглашается Мак Рэд.

— Поэтому централизация управления не дает теоретически ожидаемых результатов. Низкая реальная заработная плата порождает низкую производительность труда. Рабочие естественно не хотят отдать полностью свой труд за заработную плату, не покрывающую их прожиточного минимума. Поэтому русский рабочий производит гораздо меньше американского.

— Но они обещают догнать…

— Ах, милый Дуг! Они очень много чего обещали русским рабочим во время революции, но выданный вексель остался неоплаченным.

Мак Рэд посматривает на часы, но Де-Форрест продолжает свой бичующий разговор.

— Даже американская поговорка «Время — деньги» непонятна советским людям. Они не могут измерить времени, потому что в стране удивительно мало часов.

— Слушай, Джордж! Все же ты не плохого мнения о Зеркаловой?

— О! Зеркалова! Она заполнила собой весь твой мир. Ты витаешь в облаках, поэтому с тобой трудно разговаривать! — рассерженный Де-Форрест собираясь уходить открывает дверь.

— Джордж! Еще один вопрос. Если бы я появился с Зеркаловой в Нью-Йорке, скажем, в «Вальдорф Астории»

— Зеркалова!!! — вскрикивает раздраженно Де-Форрест, хлопая дверью.

На дворе крупными пушистыми хлопьями падает снег.

На уединенном и безлюдном участке строительства медленно бредут два старых рабочих — Макар Ильич и Захар Кузьмич. Встретив иностранных специалистов, они раскланиваются с дружелюбным приветствием.

При помощи мимики, нескольких английских и русских слов, усиленно жестикулируя, они пытаются изъясниться.

Макар Ильич материалист. Щупая добротней костюм Де-Форреста и одобрительно кивнув усатой головой, он спрашивает;

— Гуд… Добро материал. Сколько стоит такой оверкот в Америке?

— Тридцать пять долларов.

— А сколько уоркер… такой как он или такой как я, зарабатывает в неделю?

— Шестьдесят восемьдесят долларов.

— Это выходит можно заработать целых два костюма в неделю! — размышляет вслух Захар Кузьмич.

— Не может быть, — сомневается Макар Ильич.

Они переспрашивают еще раз.

— Я уже несколько лет на приличный костюм не соберусь, — безнадежно машет рукой Захар Кузьмич.

— Мистер Де-Форрест, мистер Де-Форрест! — зовет запыхавшаяся Ирина.

Инженер обрадованно обращается к ней.

— Мы разговариваем и поняли только наполовину друг друга. Что интересует русских друзей?

— Да интересовались мы, барышня, насчет иностранных штанишек. Спрашивали, когда их в наш заводской кооператив привезут? — полушутя говорит Макар Ильич

Ирина переводит вопросы и ответ Де-Форреста.

— Очевидно ваше правительство, экономя средства для построения социализма, не закупает необходимых товаров заграницей. К примеру, когда строится дом небогатым человеком, он вынужден отказывать себе во многом и экономить даже в одежде, — объясняет американский инженер.

Макар Ильич подымает свое блинообразное кепи и многозначительно почесывает пальцем за затылком.

— На кой шут мне такой социализм нужен! Что я из него штаны себе сошью, что ли? Вот вишь — грешное тело потомственного пролетария и строителя этого, так сказать, социализма прикрыть нечем, — укоризненно говорит рабочий.

— Срам один. Когда революцию делали, коммунисты пообещали отдать фабрики рабочим, а землю — крестьянам!

— Революцию сделали, а потом землицу-то отобрали в колхозы, а на фабрике пролетария первейшим подлецом сделали. Попробуй опоздай на работу — тюрьма. Не выйди на работу один день — тюрьма… Скажи слово — тюрьма. В общем коммунизм — сплошная тюрьма!

Залпом, перебивая друг друга, рассказывают Макар Ильич и Захар Кузьмич.

— Де-Форрест внимательно слушает Иринин перевод и угощает рабочих сигарой. Вдали появляется тень соглядатая.

Оба пролетария, испуганы, Макар Ильич приставив палец ко рту, шопотом обращается к Ирине.

— А вы, барышня, не выдайте нас. Знаете какие времена настали. Слова сказать невозможно!

— Нет, нет, папаши! Не сомневайтесь, — успокаивает Ирина.

— До свиданья, мистер Де-Форрест!

— Спасибо за беседу, — торопливо прощаются рабочие.

— Славные эти русские старики. Мне кажется, что они переживают какую-то глубокую потрясающую драму? — спрашивает Де-Форрест.

— Мистер Де-Форрест! Не только они, весь русский народ переживает потрясающую драму.

Макар Ильич выкладывает огнеупорным кирпичем изнутри мартеновскую печь. Сквозь отверстие виден проходящий Де-Форрест.

— Видел на иностранце костюмчик? — таинственно спрашивает Макар Ильич у своего соседа.

— Ну и что тебе с этого… На чужой каравай рта не разевай, — недовольно отвечает пожилой рабочий.

— В Америке, говорят, рабочий в неделю может заработать два таких костюма.

— Мало ли что говорят! Говорят, что у них капиталистическая эксплоатация. А у нас говорят и эксплоататоров нет, а житьишко совсем никудышное стало. При царе-батюшке в России жизнь хороша была. Ты ведь не молокосос, помнишь наверно?

— Как не помнить? Я на Путиловском работал. Пятьдесят, рублей в месяц получал… Целый капитал был. Кроме того наградные и подарки на праздники, — вздыхает Макар Ильич.

— Чего нужно было?

— Революции наверно? — иронизирует Макар Ильич.

— Кабала одна!

— Эх! Война кабы, что ль? — чешет затылок рабочий, откладывая кирпич.

— Чего тебе на войне делать? — удивлен Макар Ильич.

— Да, может быть, коммуну прогнали б. Сбросили с шеи русского народа кровопийцу — самозванного Ирода!

Увидав подкрадывающийся силуэт, Макар Ильич делает предостерегающий жест рукой.

В горниле печи снова звенят молотки каменщиков.

Вдоль по извилистой замерзшей реке мчится тройка. Кони храпят, пугаясь длинных вечерних теней. Они, вместе с ярко-пурпурными лучами заходящего солнца, ложатся на мягкий снег контрастными мазками акварели.

Пушистый покров инея украсил огромные кедры.

На склоне сопки[4], напоминая средневековье, мелькает огороженный деревянным частоколом, с башнями по углам, городок. Оттуда доносится человеческий вопль и свирепый собачий лай.

— Господи спаси и помилуй не доведи попасть в этот страшный лагерь, — шепчет молитву бородатый ямщик, опасливо оглядываясь. Сани стремительно несутся по накатанному пути.

Близость женщины и сибирский пейзаж волнуют закутанного в меха седока.

— Красиво? — спрашивает Зеркалова.

— Как в сказке, — отвечает Мак Рэд и его мужественное лицо, обрамленное меховым полярным капюшоном, оборачивается к спутнице — Я впервые испытываю такую езду и будто читаю книгу Джек Лондона о прекрасной романтике севера.

— Романтика, смелые люди, пылающие снега, — задорно отвечает она, напевая:

Мак Рэд обнимает свою спутницу, закутанную в меха.

— Нравится вам русская песня?

— Очень.

— Тройка мчится вдоль по реке. Землю окутывает таинственный вечерний полумрак.

— Обогреться, может быть, хотите? — спрашивает, оглянувшись, ямщик. — Здесь недалече есть лесничья заимка. Там живет Тимофеич — самобытный мужичек. Курит прекрасный первач[5] и варит хмельную брагу[6].