Толчком к бегству арабов из Палестины послужило решение Хаганы занять ряд важных стратегических районов страны с целью помешать намеченному на 15 мая — дню ухода англичан — вторжению арабских стран. Большинство этих районов находилось на территории, которую ООН отвела Еврейскому государству, но где местные арабы с нетерпением ожидали вторжения войск соседних стран.

Первым крупным городом, захваченным Хаганой, была Тверия (Тивериада) — древний курорт римских императоров. Хагана вступила в город 18 апреля. Сразу же после этого в ожесточенном, длившемся целые сутки бою еврейская армия овладела Хайфой. В начале мая евреи взяли Цфат (Сафед) — город каббалистов. После этого десятки мелких городков и деревень попали под контроль евреев.

Только в одном случае англичане оказали серьезное Противодействие продвижению евреев — это случилось в Яффе, древнем городе, по соседству с которым в 1909 году был заложен Тель-Авив. Сэр Гордон Макмиллан задержал там наступление еврейских частей (это были в основном подразделения Эцеля), но вскоре убедился, что в Яффе уже не осталось арабов: к началу мая из семидесяти тысяч арабов, проживавших в Яффе, шестьдесят пять тысяч покинули город.

Такое же положение сложилось по всей Палестине, хотя и по разным причинам. Нередко это был результат политики, проводимой Хаганой. Желая очистить Верхнюю Галилею от арабов, Игал Алон, командир Пальмаха, прибег к психологической войне. "Я собрал всех еврейских мухтаров, имевших связи с арабами в разных деревнях, — рассказывал он позднее в своей "Книге Пальмаха", — и попросил, чтобы они распустили слухи, будто в Галилею прибыла большая еврейская армия, собирающаяся сжечь все деревни в районе озера Хула, и посоветовали арабам бежать, пока не поздно". Эта тактика, как отмечает Алон, полностью достигла своей цели. Иногда, напротив, еврейские лидеры пытались убедить арабов не покидать Палестину. Тувия Арази в Хайфе пошел на исключительный шаг и добился разрешения главного раввина выпекать во время Пасхи, в нарушение религиозного запрета, хлеб для арабов в кварталах, занятых Хаганой. Однако, несмотря на такой жест евреев, хайфские арабы толпой устремлялись в порт, взбирались на борт любых судов, какие только могли найти, и бежали в Бейрут.

Повлияло и начавшееся уже раньше бегство из Палестины арабов из среднего и высшего классов. Подобно их братьям в Иерусалиме, почти все бежавшие из Хайфы были убеждены, что вскоре они вернутся назад в обозах победоносных арабских армий.

Арабов гнали из Палестины паника и страх. У паники нет национальности, и чувство страха присуще всем народам.

Подобно тому, как страх перед немецкими оккупантами охватил французов и бельгийцев в 1940 году, так и теперь страх заставлял палестинских арабов бежать прочь из страны.

Французы и бельгийцы, удиравшие на юг Франции, рассказывали друг другу о том, как немецкие солдаты насилуют монахинь и убивают детей; арабы питали свой страх подробностями резни в Деир-Ясине. Они бежали тысячами — нищие, обезумевшие от ужаса люди, таща с собою жалкие свои пожитки, уложенные в картонные коробки, мешки, рюкзаки, чемоданы, прижимая к себе плачущих детей. В обшарпанных автобусах, крыши которых прогибались под тяжестью нищенского скарба, в такси, пешком, на велосипедах, на ослах — они стремились прочь из Палестины. Они наивно полагали, что, в отличие от евреев, им есть куда идти. И все они, подобно детям Амбары Халиди, повторяли с надеждой:

— Мы вернемся.

Они ошибались.

В шесть часов вечера во вторник 11 мая Нукраши Паша поднялся со своего места перед трибуной для ораторов в круглом зале заседаний египетского парламента и оглядел сидевших перед ним депутатов. Наступил момент, которого Нукраши Паша некогда надеялся избежать. Негромким голосом он попросил членов парламента дать свое согласие на объявление войны еще не родившемуся Еврейскому государству. Когда Нукраши Паша закончил свою краткую речь, только один человек усомнился в правильности подобного решения.

— Готова ли наша армия к войне? — спросил со своего места прежний премьер-министр Ахмед Сидки Паша.

Заглушая поднявшиеся в зале смешки и шиканье, Нукраши Паша спокойно сказал:

— Я отвечаю за то, что армия готова.

Пятнадцать тысяч египетских солдат и офицеров уже были сосредоточены на Синайском полуострове — в Эль-Арише. Армия, которая, по утверждению египетского премьер-министра, была готова к войне, не имела даже полевой кухни — солдат некому было кормить. Заместитель командующего полковник Мохаммед Нагиб говорил, что из двух бригад, дислоцированных в Эль-Арише, только два батальона по-настоящему готовы к военным действиям. Нагиб предупреждал командующего, что выступление приведет к катастрофе.

— Чепуха! — ответил генерал-майор Ахмед Али эль Муави. — Мы не встретим серьезного сопротивления И добудем победу малой кровью.

На противоположном конце средиземноморского побережья Палестины, в ливанском порту Сайда, выгрузились восемьсот марокканских добровольцев, прибывших на священную войну против евреев. Их встретил лично Рияд эль Солх, премьер-министр Ливана. Когда торжественная церемония закончилась, человек, убедивший Фарука вступить в войну против палестинских евреев, поспешил в свою столицу и приказал подразделению своей крошечной армии защищать граждан старинного и густонаселенного еврейского квартала Бейрута.

В полном согласии с исторической традицией город омейядских халифов был наиболее воинственной столицей на Ближнем Востоке. Что ни день, по Дамаску парадировала моторизованная бригада. Дабы усилить армию пятью тысячами новобранцев, сирийский парламент выделил ей дополнительно шесть миллионов сирийских фунтов. Эти деньги были собраны на удивление быстро: в стране, столь жаждущей войны, тысячи молодых людей готовы были уплатить любую сумму, лишь бы уклониться от воинской повинности.

После двухдневных дебатов в военном совете Арабской лиги королю Абдалле удалось провалить план, на котором настаивал муфтий, — план провозглашения в Палестине арабского государства, правительством которого стал бы иерусалимский Верховный арабский комитет. Озлобленный Хадж Амин эль Хусейни послал своему благодетелю королю Фаруку поздравительную телеграмму по случаю вступления Египта в войну и отправил тайного эмиссара в штаб египетской армии в Эль-Арише. Он надеялся убедить египетское командование двинуть армию не на Тель-Авив, а на Иерусалим. Хадж Амин жаждал поскорее вернуться в город, где он номинально числился муфтием. Он отлично понимал, что если Святой город будет захвачен его врагом Абдаллой, то его шансы снова водвориться в мечети Аль Акса будут так же ничтожны, как и в том случае, если Иерусалим окажется в руках евреев.

Глабб, в свою очередь, не имел ни малейшего намерения наступать на Тель-Авив. Пределы, до которых он хотел продвигаться, были зафиксированы на палестинских картах 29 ноября 1947 года. Как показывала секретная миссия полковника Голди, Глабб намеревался в точности соблюдать соглашение, заключенное между Эрнестом Бевином и трансиорданским премьер-министром Абу Хода. Он уже отдал своим офицерам-англичанам приказ: ни в коем случае не выходить за пределы территории, предназначенной для палестинского арабского государства. Однако нежелание Глабба ввязываться в войну с евреями противоречило чувствам арабской толпы. На амманских базарах раздавались призывы к настоящей войне, а не к игре.

В Амман прибыла делегация от иерусалимских арабов. Проглотив свою гордость, последователи муфтия явились к Абдалле со смиренной мольбой об оружии. Смущенные лидеры иерусалимских арабов говорили Абдалле о том, что их арсеналы истощены и что потеря Иерусалима будет страшным ударом по арабскому делу. Монарх слушал со скрытым удовлетворением. Ему не нужно было напоминать о том, какое значение имеет Иерусалим.

Абдалла и сам смотрел на этот город с вожделением. Но он не мог скрыть своего презрения к людям, унижавшимся перед ним.