Лейтенант Моше Рашкес, ехавший в "сендвиче" во главе колонны, поглядывал на темные силуэты машин, двигавшихся сзади. Грузовиков было сорок; они растянулись по шоссе почти на целый километр. В кузовах этих грузовиков были сложены сотни мешков муки, тысячи банок с мясом, сардинами, маргарином; одна из машин была нагружена апельсинами, которых иерусалимцы не видели уже несколько недель. Ста тысячам иерусалимских евреев автоколонна лейтенанта Рашкеса везла нечто большее, чем пропитание, — она везла утешение и надежду: благополучное прибытие автоколонны было бы доказательством того, что дорога жизни, ведущая от моря, еще в руках евреев и она будет обеспечивать город всем необходимым для того, чтобы выжить. Первой машиной автоколонны, которую увидел Бен-Джаззи, был броневик Рашкеса: он медленно двигался вперед. До водонапорной башни, отмечавшей въезд в Баб-эль-Вад, оставалось меньше километра.
Обойдя "сендвич", вперед двинулся тяжелый бульдозер, который должен был сокрушить баррикаду или проделать в ней пролом.
Сидя в своем "сендвиче", Рашкес услышал сначала выстрелы, затем глухой взрыв: бульдозер наскочил на мину. В этот момент в рации Рашкеса прозвучал голос командира автоколонны, рапортовавшего в Хульду:
— Мы окружены, но продолжаем двигаться.
Машины были теперь так близко от Бен-Джаззи, что он видел, как сквозь щель в бронированной обшивке головного "сендвича" высунулось дуло пулемета. Бен-Джаззи издал громкий свист: это был сигнал его людям, спрятавшимся подле дороги, забросать машины гранатами.
Сидевшие внутри машин вынуждены были закрыть окна. В машинах становилось нестерпимо жарко. Звуки пуль, лязгающих по бронированной обшивке, слились в сплошной грохот. Через пулеметную щель Рашкес пытался разглядеть атакующих, но видел лишь валуны да густой сосновый лес над дорогой.
Впереди маячил перевернувшийся и упавший в кювет бульдозер.
Грузовик, следовавший за ним, тоже наскочил на мину. Он опрокинулся набок и загородил дорогу на Иерусалим. Сзади раздавались тупые звуки лопающихся шин. Утреннее небо светлело, и Рашкес мог разглядеть белые перышки пара над теми грузовиками, которым пули угодили в радиаторы. Командир в своем "хиллмане" носился вдоль автоколонны, как пастушеский пес, который лает на стадо, и орал водителям, чтобы они перестали сбиваться в кучу. Те не слушали его, и задние грузовики продолжали напирать. Вскоре между машинами не осталось ни малейшего просвета, так что вся автоколонна превратилась в удобную компактную мишень.
Командир приказал Рашкесу проехать вперед и вывезти людей из перевернувшегося бульдозера. Когда Рашкес подвел свою машину к бульдозеру, из-под него выбралось пять человек: они опрометью кинулись к "сендвичу" и укрылись в нем. Затем "сендвич" двинулся к лежавшему поперек дороги грузовику.
Бронированная дверца была плотно закрыта. Рашкес увидел, что из кабины на асфальт стекает тонкая струйка крови. Кузов был объят пламенем, которое уже подбиралось к кабине и к расположенному под ней бензобаку. Рашкес крикнул водителям, находившимся в грузовике, чтобы они открыли дверцу. Ему никто не ответил. Огонь бушевал совсем рядом с кабиной...
— Они мертвы, — сказал кто-то.
Броневик Рашкеса начал было отъезжать от грузовика, но в этот момент ручка дверцы задергалась. Двое людей выскочили из "сендвича" и поползли к грузовику. Под огнем арабов они попытались открыть дверцу кабины.
— Внутри кто-то стучит! — крикнул один из них.
Они снова и снова пытались открыть дверцу; Рашкес видел ужас и отчаяние на их лицах. Струйка крови продолжала стекать на асфальт. Огонь приближался к бензобаку. Наконец Рашкес приказал своим людям вернуться в "сендвич". Рашкес и его товарищи не могли отвести взгляда от опрокинувшегося грузовика. Струйка крови по-прежнему текла и текла на асфальт. Снова — едва заметно — дернулась ручка дверцы кабины. А затем пламя добралось до бензобака, и машина потонула в оранжевом пламени.
Арабы из окрестных деревень уже мчались с воем и гиканьем делить добычу. Прошел час, два часа, шесть часов. Жара в машинах сделалась невыносимой, люди разделись до трусов.
Боеприпасы были на исходе. Наконец по радио был получен приказ отступить. Грузовики, которые еще могли двигаться, стали пятиться задним ходом — почти все на спущенных шинах.
Броневики прикрывали отступление, сталкивая в кюветы вышедшие из строя машины, чтобы освободить шоссе. Покидая место битвы, Рашкес видел, как, испуская торжествующие крики, толпы арабов катятся вниз с горных склонов и набрасываются на брошенные на дороге машины.
Вечером этого дня в окрестных арабских деревнях — в Бейт-Масхире, Сарисе, Кастеле и других — шел пир горой: феллахи объедались консервами, которых с таким нетерпением ждали голодные евреи Иерусалима.
Хагана оставила на дороге девятнадцать машин — почти половину автоколонны, вышедшей из Хульды, среди них — шестнадцать грузовиков и два бронированных "сендвича". Девятнадцатая машина, в почти неповрежденном виде отбуксированная с места сражения, стала личным победным трофеем Гаруна Бен-Джаззи: это был "хиллман" командира автоколонны. В Иерусалиме утром этого дня Дов Иосеф получил радиограмму с сообщением о том, что из Хульды вышла автоколонна в сорок грузовиков. Вечером секретарь принес сообщение, что автоколонна не придет.
Впервые после 29 ноября ни одной машине не удалось прорваться в Иерусалим. Дов Иосеф в отчаянии опустился в кресло. Постепенно он понял, что это означает.
"Теперь мы в осаде", — подумал он.
Часть третья. Иерусалим: город в осаде
20 марта 1948 года — 13 мая 1948 года
18. Дом в преисподней
Бараки поселенцев глядели с голой вершины холма на дорогу, почти такую же древнюю, как сами странствия человека. Эта дорога соединяла Иерусалим, город царя Давида, с Хевроном, городом патриархов. Киббуц Кфар-Эцион находился на полпути между двумя городами и призван был защищать Иерусалим с юга.
Четыреста пятьдесят мужчин и женщин — жителей Кфар-Эциона — уже в течение нескольких месяцев жили точно в осаде. Давид Шалтиэль рекомендовал Тель-Авиву оставить Кфар-Эцион и эвакуировать людей.
Собственно, Кфар-Эцион представлял, собою не одно, а целых четыре связанных между собой поселения — так называемый Эционский четырехугольник. Основание Кфар-Эциона было попыткой восстановить еврейское присутствие в горной Иудее, в то же время Эцион был стратегическим опорным пунктом к югу от Иерусалима. Но хевронские арабы рассматривали создание Эционского четырехугольника как посягательство чужаков на их исконные земли.
Решение Генеральной Ассамблеи ООН от 29 ноября 1947 года о разделе Палестины, столь радостно встреченное евреями в других частях страны, было воспринято поселенцами Кфар-Эциона со смешанными чувствами. Киббуц, который они с таким трудом создавали и строили, оказывался на территории, отходившей не к еврейскому, а к арабскому государству. Арабы отлично понимали, какую угрозу их коммуникационным линиям представляет Кфар-Эцион. Не тратя времени даром, они начали атаковать киббуц. Не прошло и двух недель со дня голосования в ООН, как еврейская автоколонна, направлявшаяся из Иерусалима в Кфар-Эцион, попала под Вифлеемом в засаду — десять из двадцати шести человек, ехавших в автоколонне, погибли, а машины достались арабам в качестве трофеев. С этого дня Кфар-Эцион практически все время находился в осаде.
В январе из киббуца под конвоем британских солдат были эвакуированы женщины с маленькими детьми. Вскоре после этого арабы массированными силами атаковали Эционский четырехугольник. Атака была отбита после кровопролитного боя, длившегося целый день. Через четыре дня тридцать пять бойцов Хаганы пытались с боем добраться до Кфар-Эциона из Иерусалима, но все до одного погибли. В киббуце была расчищена примитивная посадочная площадка, и защитники Кфар-Эциона стали первыми, кому помогла авиация Хаганы.