На следующий день на смену Наркису и его людям пришел отряд иерусалимского гарнизона Хаганы в составе семидесяти человек под командованием Мордехая Газита, который позднее стал одним из первых израильских дипломатов. Покидая Кастель, Наркис приказал Газиту взять на себя оборону района и разрушить деревню, чтобы арабы впредь не могли использовать ее как базу для нападений на Иерусалимскую дорогу.

Когда Абдул Кадер, находившийся в это время в Дамаске, узнал, что евреи захватили Кастель, он послал приказ своему иерусалимскому штабу немедленно вернуть деревню. С первыми лучами утренней зари Камал Иркат пошел в атаку на Кастель.

Ему удалось выбить евреев из окопов вокруг деревни, но те укрылись в домах, которые еще не успели разрушить, и Иркат всю ночь безуспешно пытался заставить их отступить. На рассвете к Иркату подоспели подкрепления, и он вытеснил евреев из некоторых домов на окраине деревни. Но евреи держались стойко, а арабы были измотаны (многие из нападающих уже целые сутки ничего не ели); атака захлебнулась. Снова по окрестным деревням помчались гонцы, созывая народ на помощь. С закатом солнца, когда подошли подкрепления и подвезли боеприпасы, арабы возобновили наступление на Кастель. Вскоре после полуночи Иркат был ранен. Единственный медик среди нападающих — санитар вифлеемской больницы перевязал рану командира бинтом из единственного на отряд из пятисот человек пакета первой помощи. Затем Ирката, невзирая на его протесты, погрузили на мула и увезли в Иерусалим.

Иркат хорошо знал психологию своих деревенских вояк.

Привыкшие к иерархическому порядку, арабы во всем следовали своему предводителю, боготворили его и беспрекословно ему подчинялись. Под руководством способного военачальника они могли показать чудеса храбрости. Однако, лишившись вождя, они тут же терялись и превращались в нестройную, неуправляемую массу. Именно так и случилось, когда Иркат был ранен. Газит и его бойцы, готовившиеся к новым атакам арабов, вдруг увидели, что те оставляют поле сражения.

Феллахи возвращались домой, в свои деревни. К утру 5 апреля в лагере осаждающих было не больше ста человек. Евреи удерживали Кастель.

Между тем иерусалимский гарнизон Хаганы не мог выделить достаточно людей, чтобы послать их в подкрепление Газиту (лучшие бойцы покинули Иерусалим, чтобы принять участие в операции "Нахшон"). Давид Шалтиэль попытался договориться с командирами Эцеля и Лехи о том, чтобы предпринять совместную атаку на каменоломни в селении Цуба: такая атака могла бы ослабить арабское давление на Кастель и Моцу — еврейское поселение, расположенное ниже Кастеля.

Сначала командиры Эцеля и Лехи и слышать не хотели о том, чтобы помогать Шалтиэлю. Но в конце концов они согласились обсудить положение Хаганы при условии, что Хагана обеспечит их достаточным количеством винтовок и гранат. Ни Эцель, ни Лехи отнюдь не горели желанием принять участие в атаке на Цубу. Иехошуа Зетлеру, командиру Лехи, и Мордехаю Раанану, командиру Эцеля в Иерусалиме, оружие Шалтиэля нужно было для того, чтобы обеспечить себе эффективную победу, которая могла бы продемонстрировать еврейскому Иерусалиму их военный потенциал. Объектом атаки, которая, по их мнению, должна была принести им такую победу, Эцель и Лехи выбрали поселение каменотесов на западной окраине Иерусалима — деревню Деир-Ясин.

Операция "Нахшон" началась в девять часов вечера 5 апреля.

Первые отряды атакующих быстро заняли покинутую англичанами военную базу и две арабские деревни в зоне, прилегающей к тому месту, откуда должны были отправиться автоколонны на Иерусалим. Отряды второй линии двинулись к ущелью Баб-эль-Вад и завладели холмами, возвышающимися над дорогой.

Арабы оказали яростное сопротивление. Деревни Сарис и Бейт-Махсир отразили нападение евреев, но тем удалось занять позиции между деревнями и дорогой. Находившаяся восточное деревушка Кастель уже раньше была захвачена Хаганой, но арабы атаковали еврейское поселение Моца. В целом, несмотря на отдельные задержки, операция шла успешно. К полуночи Хагана уже контролировала въезд в ущелье Баб-эль-Вад и его фланги. Из штаба поступил приказ отправлять первую автоколонну.

Вскоре после полуночи автоколонна вышла из Кфар-Билу. Она шла с темными фарами: Бар-Шемер лично проследил за тем, чтобы его люди вывинтили все лампочки из фар, и ни один огонек не мог выдать движение машин по дороге арабским снайперам. Глядя на угрюмые, испуганные лица шоферов, которых он недавно бесцеремонно похитил, Бар-Шемер думал:

"Если бы взгляды могли убивать, я был бы мертв".

Ехавший в головной машине Гарри Иоффе услышал, как о металлический корпус его новенького "форда" выпуска 1947 года лязгнули три пули. "Дай Бог, чтобы это были случайные выстрелы!" — подумал Иоффе. Сейчас грузовики, в отличие от тех, что отправлялись в Иерусалим раньше, не были обшиты защитной броней. Однако, как и надеялся Иоффе, кроме нескольких снайперов, на придорожных холмах никого не было.

Грузовики медленно поднимались к Иерусалиму. Бойцы Хаганы бегали вдоль колонны и кричали водителям:

— Кадима! Кадима! (Вперед!)

А в Иерусалиме весть о приближении автоколонны переполошила весь город. На рассвете сотни евреев радостно бежали по Яффской дороге к западному предместью. Это были отчаявшиеся, голодные люди, которые прожили последнюю неделю на двух унциях маргарина, четверти фунта картошки и четверти фунта сушеного мяса. За две недели в Иерусалим не пришла ни одна машина; и вот теперь по дороге двигался целый поток машин — десятки грузовиков, бампер к бамперу, — и их кузова ломились от продовольствия.

Взрослые мужчины плакали, не скрывая своих слез. Дети взбирались на грузовики и украшали их цветами. Женщины вспрыгивали на подножки и целовали водителей. Какая-то пожилая женщина обняла и расцеловала Иехуду Лаша, ветерана иерусалимских автоколонн, и он, вздохнув, подумал: "Ах, если бы на ее месте была ее дочь!" Прояснились даже испуганные лица шоферов, которых Бар-Шемер силой заставил отправиться в это рискованное путешествие. Ведя свои машины среди ликующей толпы, они поняли, что спасли Иерусалим.

В памяти иерусалимцев, встречавших эти грузовики в счастливое утро 6 апреля, навсегда осталась надпись на переднем бампере синего "форда", в котором ехал Гарри Иоффе; на бампере крупными буквами было выведено:

"Если я забуду тебя, Иерусалим..."

Примерно в двух километрах от того места, где толпы счастливых людей встречали автоколонну с продовольствием, в арабском квартале Баб-эль-Захири возле ворот Ирода сидел огорченный арабский вождь и писал жене в Каир. Абдул Кадер Хусейни вернулся в Иерусалим из Дамаска как раз к тому времени, когда пришло известие, что евреи прорвали кольцо блокады. На заднем сиденье его машины лежали пятьдесят винтовок, которые выделила ему сирийская армия, и три автомата, которые он на собственные деньги купил на дамасских базарах. Это было все, что Хусейни смог раздобыть в Сирии.

Несмотря на ссору, которой закончилась ею первая встреча с Сафуатом Пашой, Хусейни решился еще раз встретиться с иракским генералом — и снова ничего не добился. Как раз во время этой встречи в Дамаск пришла весть о том, что Камал Иркат не смог выбить евреев из деревни Кастель.

— Если твои люди не смогут отобрать у евреев Кастель, это сделает Каукджи, — утешил Сафуат Паша.

Хусейни сделал еще несколько попыток раздобыть оружие.

Единственное, что ему удалось получить, это пятьдесят винтовок, причем их дал не Сафуат Паша, а сирийский президент Шукри Куатли.

— Да падет кровь Палестины и ее народа на твою голову! — в ярости пожелал Хусейни упрямому иракскому генералу во время их последней встречи. В ту же ночь он покинул Дамаск. И вот, сидя в иерусалимском доме своего брата, он заканчивал горестное письмо к жене в Каир. В письмо он вложил стихотворение, которое написал накануне ночью в Дамаске и посвятил своему сыну: