Несмотря на то, что и по своей численности и по количеству вооружения Хагана уступала противнику, ее хорошо обученные и дисциплинированные бойцы проводили такие рейды гораздо успешнее, и вскоре иерусалимских арабов охватил страх.
Представители высших и средних сословий — то есть те, кто мог найти себе другое прибежище, начали уезжать из Иерусалима; арабы лишились своих лидеров, что в дальнейшем привело к весьма серьезным для них последствиям. Люди известные и богатые бежали первыми. В квартале Шейх-Джаррах, к северу от Старого города, Кэти Антониус перед тем, как оставить Иерусалим, давала прощальный обед друзьям. Два нападения Хаганы на соседний дом показались ей достаточно серьезным предупреждением.
Серебро и хрусталь, некогда украшавшие стол, были упакованы.
Гости сидели среди разбросанных в беспорядке ящиков и дрожали от февральского холода — стекла в окнах были выбиты, на стенах красовались следы пуль. Дом, бывший свидетелем стольких торжеств и празднеств, походил теперь на гибнущий "Титаник".
Кэти Антониус уехала из города на следующее утро, будучи уверена, как и многие другие, что скоро вернется. Она ошиблась.
Ромема — арабский район, расположенный неподалеку от шоссе на Тель-Авив, был объектом постоянных рейдов Эцеля, и когда арабы, наконец, решили покинуть Ромему, их отъезд был образцово организован и осуществлен под охраной Хаганы. За двое суток до отбытия арабов на улицах Ромемы толклись кучки арабов и евреев. Обсуждалась стоимость оборудования арабских магазинов, условия аренды помещений, цены на мебель, которую арабы Ромемы не могли увезти с собой. Однажды утром все арабы покинули этот район, и в их дома вселились новые обитатели — евреи. В Ромеме немедленно исчезли арабские вывески; их заменили новые, написанные на иврите. Вскоре здесь открылась новая еврейская бакалейная лавка, еврейская бензоколонка и еврейское кафе. Колченогие табуретки, на которых сидели старики-арабы у входа в свои кофейни, были свезены к торговцу подержанной мебелью, а их наргиле — в антикварный магазин. Через три недели из Ромемы исчезли последние следы, свидетельствовавшие о пребывании здесь нескольких поколений арабов. Ромема выглядела так, будто с первого дня ее основания тут жили одни только евреи.
Однако в эти зимние дни 1948 года ключом к Иерусалиму были вовсе не отдельные здания и даже не отдельные кварталы.
Судьба Иерусалима решалась там, куда были теперь устремлены черные глаза пастуха, бродившего со стадом овец по склонам иудейских холмов Почти целую неделю этот человек взбирался с одной кряжа на другой, всматриваясь в расстилавшиеся перед ним долины, тщательно изучая каждый скалистый склон, каждую рощицу, каждый каменистый выступ. Гарун Бен-Джаззи вовсе не был пастухом. Овец он взял на время у одного феллаха, чтобы замаскирован свою подлинную деятельность. Бен-Джаззи был шейхом бедуинского племени Ховейтат, двоюродным братом Абу Тайя, который когда-то был соратником Лоуренса Аравийского; а черные, привычные к ветрам глаза бедуина были устремлены на полоску асфальта — Иерусалимскую дорогу.
Эта дорога и была ключом к Иерусалиму, и борьбе за нее предстояло теперь вступить в новую фазу, которую предвидел Абдул Кадер Хусейни, когда несколькими неделями раньше провозгласил: "Мы задушим Иерусалим". Беспорядочные, случайные налеты на Иерусалимскую дорогу уже нанесли тяжелый ущерб еврейскому транспорту; теперь от налетов следовало перейти к систематическим и хорошо подготовленным нападениям. Абдул Кадер Хусейни лично приказал Гаруну Бен-Джаззи обследовать каждую пядь земли на участке между ущельем Баб-эль-Вад и горой Кастель. И пока одолженные у феллаха овцы мирно пощипывали травку, Бен-Джаззи переходил с одного холма на другой молча вглядываясь в еврейские автоколонны, тянувшиеся к Иерусалиму, и отмечая любое укрытие, пригодное для засады, любое место, "где один человек мог бы заменить сотню людей".
Первоначально Абдул Кадер хотел остановить движение еврейских автоколонн, воздвигнув на Иерусалимской дороге более или менее постоянное заграждение, которое можно было бы защищать небольшими силами. Однако по двум причинам он отказался от этого плана: во-первых, он рассудил, что англичане заставят его снять заграждение; во-вторых, он хотел привлечь к борьбе феллахов из окрестных арабских деревень. Поэтому он решил организовать нападения на отдельные проходящие по дороге автоколонны, позволяя тем, кто будет участвовать в атаке, принимать участие также и в дележе добычи. Хорошо зная психологию своих людей, Абдул Кадер понимал, что каждая успешная операция привлечет новых добровольцев из близлежащих селений, которые станут неисчерпаемым источником людских резервов.
Воспользовавшись сведениями Гаруна Бен-Джаззи, Абдул Кадер начал свою кампанию. Первую атаку он возглавил лично. В развевающейся кефие он помчался во главе отряда к еврейской автоколонне, размахивая винтовкой в такт воинственным крикам своих бойцов. Плохо организованные поначалу, атаки начали приобретать более упорядоченный и систематический характер.
Одна группа арабов, сидевшая в засаде у въезда в ущелье Баб-эль-Вад, выходила на дорогу сразу же после прохода автоколонны и на скорую руку возводила заграждение, чтобы отрезать машинам путь к отступлению. Другое заграждение воздвигалось выше по дороге. Как и предвидел Абдул Кадер, узнав, что еврейская автоколонна попала в ловушку, сотни арабов из окрестных деревень тут же с воплями мчались к месту боя. Пока люди Абдула Кадера Хусейни охраняли заграждение, феллахи, почуяв запах добычи, набрасывались, как саранча, на грузовики. Вскоре Абдул Кадер создал достаточно эффективную разведывательную службу. Неподалеку от киббуца Хульда, где формировались еврейские автоколонны, была спрятана рация, у которой постоянно дежурил арабский радист. В Хульде действовала небольшая группа дозорных — старый пастух с обветренным лицом, чумазый мальчишка и женщина в черной одежде. Они бежали к радиопередатчику и сообщали дежурному сведения о времени отправления автоколонн, их численности, грузе и количестве охраны. Эти сведения передавались по радио в штаб Абдула Кадера, а оттуда — Гаруну Бен-Джаззи, который в небольшой пещере над Иерусалимской дорогой тоже спрятал миниатюрную рацию.
Для евреев каждая поездка с побережья в Иерусалим была тяжелейшим испытанием, жестокой, отчаянной схваткой.
Провезти еще один груз товаров и продовольствия мимо засад Абдула Кадера становилось все сложнее, ущерб делался все значительнее. Жизнь ста тысяч иерусалимских евреев зависела от того, сумеет ли Хагана и дальше доставлять в город по тридцать грузовиков в день. Тридцать грузовиков в день!
Однако по мере того, как Абдул Кадер усиливал свои атаки, все меньшему количеству машин удавалось прорваться к Иерусалиму. Всю эту страшную зиму существование евреев Иерусалима зависело от горстки юношей и девушек из Пальмаха.
Пальмаховцев, охранявших автоколонны на Иерусалимской дороге, прозвали "фурманами"[3], ибо все грузы адресовывались мифическому господину Фурману, комната № 16 в здании Еврейского агентства. "Фурманы" охраняли автоколонны в самодельных броневиках автомобилях, которые называли "сендвичами", — по шесть на каждую колонну; опознавательным знаком на их гимнастерках было изображение такого "сендвича" с парой крыльев. По существу, все они были еще детьми.
В эту странную и страшную зиму мать Иехуды Лаша каждый день вставала в четыре часа утра. Она торопилась успеть приготовить сыну завтрак, прежде чем он уйдет из своего иерусалимского дома, чтобы еще раз рискнуть жизнью в сражениях с налетчиками Абдула Кадера. Иехуда Лаш был командиром конвоя. Ему только что исполнилось двадцать лет.
На всю жизнь он запомнил, как мать провожала его по утрам до дверей.
Проходили недели, и по дороге от Баб-эль-Вада и выше скапливалось все больше обугленных и искореженных машин, сожженных бутылками с горючей смесью, развороченных минами, — машин, с которых было содрано все, что удалось содрать.
