Грустные возвращались они с гастролей, каждый со своими мыслями, в предчувствии каких-то событий, и Федька не удивился, когда через несколько дней после того, как они приехали в Москву, Гришка буркнул ему:

— Приходи сегодня к нам. Отец нас разыскал. Подойдет к ужину. Только ты поспокойнее. Отец — наша кровь, уйми руки и остуди голову. Поразмысли над моими словами.

Это был удар. Федьке так хотелось навсегда избавиться от того, что было там, позади, словно в каком-то тумане, забыть об отце, выбросить воспоминания, которые преследовали его.

Вечером, после концерта, они освободились рано. Закупив все необходимое, братья поехали к Гришке. И хотя было только девять часов, они застали дома Лешего, мирно беседовавшего с Ириной. Все такой же статный, поджарый и хищный, ничуть не изменившийся за то время, что они не встречались, Леший насмешливо взглянул на сыновей и бросил им, не поднимаясь со стула:

— Здорово, чявалэ!

Видно, язык не повернулся у него назвать их сыновьями.

— Гляжу, вы запаслись для нашей встречи, ну и я не пустой приехал. Правильно это, закон соблюдаете, не забываете, рома все-таки.

Ирина тоже готовилась к визиту Лешего, и стол был заставлен бутылками и тарелками с различной снедью. Словом, все для «дорогих гостей». Если бы здесь находился сейчас кто-нибудь посторонний, он наверняка подумал бы о том, что все собравшиеся в этом доме живут дружно и очень рады тому, что увиделись. Пили в эту ночь много и долго, до утра. И разговор был тяжелый. Гришка попытался было уйти, не слушать больше обо всем черном, что творится вокруг него, да Леший привстал и стукнул кулаком по столу:

— Сиди и слушай. Цыган не должен бежать от мужского разговора.

Удалось уйти только Ирине. Она выскользнула на кухню, чтобы помыть посуду, а потом так и прилегла там, раскинув матрас на полу. Она почувствовала смертельную усталость от того, что слышала и пережила за последний год от этой семьи.

— Ну что, — начал Леший, напрямую обращаясь к Федьке, — слышал я, как ты с бабой воюешь, расскажи мне подробности…

— Ах ты… — взвился было Федька, но тут же взял себя в руки, понимая, что в воздухе снова запахло кровью. — Я-то против баб не воюю, это ты ее убил! Ты мать убил и Ристу убил! Только моими руками.

— Вот как, — спокойно сказал Леший. — Интересно, это как же?

— А так! Что ты с матерью сделал?! Ты всего себя ей навязал, душу всю ей вынул, держал ее при себе, а жил с другими. Ты ее бросил, а сердце ее держал при себе. Вот до сих пор она и идет к тебе за своим сердцем. И ты, я знаю, ты умрешь, когда она достанет свое сердце и возьмет твое сердце, чтобы успокоиться. И Ристу ты тоже убил, потому что держал ее при себе. А любить-то вы оба не умели никогда, потому и погибла она. Потому и убил я ее, чтобы ты ее не убил. Вы жили игрой, вольной игрой, а для чего, для кого? Ты один в целом мире, и она одна была, никто ей не нужен был. Вот и расходились вы, разбегались в разные стороны. А я бы спас ее, остался бы при ней, кабы ты в таборе не появился и снова не поманил ее за собой. Если бы ты не дразнил всех, не выгнали бы меня цыгане, жил бы я с Ристой, все бы от нее стерпел, может быть, мы бы и прижились друг с другом. Но нет, ты не мог видеть, что кому-то хорошо, даже если это и твой сын. Ты снова всех перебаламутил. Свои дела выше нашей жизни поставил. И вот мы мертвы: мать, Риста и — я!.. Я — тоже мертвый! Душа во мне выгорела. И это — твоя вина.

Гришка плакал пьяными слезами, боясь вставить слово в этот страшный разговор, только кидался то к отцу, то к Федьке.

— Но как же так, как же так? — кричал он.

— Вот что, — прохрипел Леший, — вину мою только Дэвла знает. Ты мне лучше скажи: как ты убил ее?

— А что говорить: вызвал ночью из табора, просил, умолял ее уйти со мной в город, не послушалась она. А я умом помутился…

Леший вскочил и заходил по комнате.

— Ладно, — выдохнул он наконец, — что душу томить? Да и я к вам за другим пришел. Я хочу вам, моим кровным сыновьям, предложить пойти со мной в табор. Мы должны навести в таборе свои порядки, чтобы все начать заново. Со мной пойдут мои рома, мои люди. Если рядом будете и вы, сыновья мои, не станет против нас никакой силы…

— Да что ты?! — протрезвел Гришка. — Дадо, ты с ума сошел! Против своих идти? Нет, я не пойду. Табор сам по себе живет, я сам по себе. Все свою жизнь проживают. Я не хочу больше ничьей смерти. Больше я ни во что не вмешиваюсь.

Федька усмехнулся:

— Вот оно что! Сыновья тебе понадобились. Время подошло. Нет уж, хочешь власти, дерись сам за нее. Другая жизнь у тебя. Табор хочешь к рукам прибрать, чтобы кровь и рознь вокруг тебя были. Может быть, Дэвла и простит тебя когда-нибудь, но я с тобой никуда не пойду.

— Ну что ж, сыночки дорогие, сказали вы мне слова свои, спасибо вам за это, за хлеб-соль спасибо, уважили отца. Прощайте, живите, как хотите. Ни проклинать, ни тем более благословлять вас я не буду, чужие вы для меня. Так и знайте: если когда-нибудь встретиться нам придется — чужие вы для меня!

И Леший, не прощаясь, вышел в серый московский рассвет, в безлюдную тишину улицы.

Ранней, едва зазеленевшей весной, к вечеру, Леший собрал своих приспешников на городской квартире Скрипача, промышлявшего валютой. Прозвище свое тот получил за виртуозное умение обделывать самые тонкие и деликатные делишки. Это был юркий, безупречно одетый, средних лет, худощавый цыган с бегающими глазами. Благодаря своим махинациям он и умудрился въехать в квартиру в самом центре города. Она стала удобным перевалочным пунктом для всякого рода дельцов, приезжающих сюда на встречи.

Леший стоял на последнем этаже серого московского дома и смотрел на миниатюрные машины, снующие внизу. Он сосредоточенно думал и молчал.

— Ну что, чявалэ, — суетился молодой цыган, — выпьем и закусим, а потом и о деле поговорить можно!

— Цыц! — Скрипач стукнул кулаком по столу. — Видишь, старшой думает.

— А что, — визгливо сказал вор по кличке Ключ, — может быть, действительно, пока Леший мозгует, мы гульнем?

— Я готов, — крикнул Балвал, с виду еще совсем мальчишка, но уже успевший отсидеть срок за кражу.

Леший подобрал этих людей, не брезгуя. Ему нужны были помощники в борьбе с баро, а кто в таборе сумеет пойти на такое?

Сели за карты. Водка, карты да веселье — атрибуты разгула. Но это было на поверхности. Все собравшиеся кожей чувствовали, что должен состояться серьезный разговор, произойти что-то очень важное. Наконец Леший подошел к ним.

— Пора и поговорить.

Карты были отброшены в сторону.

— Вчера чяво приехал из табора…

Все взглянули на молодого цыгана.

— Он сказал, что там готовятся к свадьбе…

— Ну и что? — воскликнул Балвал. — Это не повод, чтобы прерывать игру.

— Тихо! — прикрикнул Скрипач.

— Вот именно — тихо, — с угрозой в голосе, как-то по-особому засмеялся Леший. — Я не раз говорил вам о таборе и что не мешало бы взять его в руки.

— К чему ты клонишь? — спросил Ключ.

— А к тому, что сейчас самый подходящий момент.

— Почему так думаешь?

— Я не думаю, уже решил. Свадьба — это общий сбор и повальная пьянка. Можно разжечь недовольных, угомонить тех, кто сомневается, устроить скандал и начать драку. В общем, для нас трудно придумать лучший повод, чем свадьба.

— Но ты ведь знаешь, морэ, — сказал Скрипач, — стоит тебе появиться в таборе, как все схватятся за ножи.

— Сразу видно, что ты не знаешь наших законов. Они меня примут, как гостя. Никто не пойдет против обычая.

— Может быть, но как только начнется свалка, нам несдобровать, их много, а нас… Я вообще человек мирный, дельце провернуть — это одно, а нож пустить в ход — нет, это не по мне… На мокрое не пойду. Мне еще жить хочется, а ты, Леший, нас на нож тащишь.

— Я не самоубийца. Нас четверо, здоровых и сильных. В таборе тоже не дураки, но я рассчитываю, что будет много пьяных и кто-то пойдет за нами, всегда есть недовольные, такие, как он. — И Леший кивнул на молодого цыгана.