…Он встретил ее на дороге в горы. Она держала в зубах прозрачную виноградину. Раскусила, увидев его. В ее руке была гроздь, просвеченная солнцем. «Не забивайте голову ерундой, — сказала она. — Думайте о книгах. Все будет в порядке. Вас убивает беспамятство. Надо все вспомнить, и будет порядок». «Как это верно! — сказал Артур. — Сударыня, вы проницательны».

…Снова ночь и луна. Снова море и камни. В каменной щели под берегом в лунном свете стайка рыбешек. Море спокойно, как залито маслом. Женщины нет. Но это, по сути, не женщина. Это его судьба то его дразнит, то уговаривает терпеть. Тут появилась рыжая собачонка. Вроде бы колли, но очень уж мелкая, ростом с болонку. Щенок?.. Собачонка вертела хвостом и ластилась. Артур погладил ее и велел идти спать. А то проглотит акула. Они пошли рядом, собака жалась к его ноге… В его номере было тепло. Артур закурил. Постель была наготове. Вошла женщина, села в кресло. «Выпить нечего», — извинился Артур. «Я принесла с собой», — сказала она, ставя на столик коньяк и баночку кофе «Килиманджаро». Артур такого кофе сроду не видел. Да и коньяк какой-то турецкий, марка — «Меджлис». Во сне все возможно, подумал Артур, сознавая, что все это сон, и желая смотреть его до конца и даже чуть корректируя.

«Что привело вас, сударыня?» — «Хочу о море поговорить». — «Вы здесь одна, сударыня?» — «Абсолютно…» Она пересела к нему и сунула руку под ворот его рубашки. Было приятно и чуть щекотно. Грудь ее была твердая и прижата к его плечу. «Вас же приговорили, сударыня», — вспомнил он вдруг. «Ну, вы комик… — сказала она, серебристо смеясь и прижимаясь все крепче. — Забудься». «Я расскажу…» — бормотнул Артур. «Да пошел ты!» — захохотала Судьба, и руки ее продвинулись ниже, лампы погасли, ночь навалилась, музыка приближалась и удалялась, было невыносимо, качалась луна, гремело сердце, сверкнула зарница, в окна ударил дождь… «Бессонница…» — выговорил Артур и проснулся.

Над ним горел свет; у тахты стояла Гафа в кожаной куртке и сапогах повыше колен. Юбка высоко открывала ее ноги в пестрых колготах. Артур попытался вспомнить, как называются эти колготы.

— Что ж ты, Артурик, не закрываешь дверь? — спросила Гафа с усмешкой. — У меня ключа нет, я вошла. Смотри, ограбят.

— А что с меня взять? Кофеварку?..

Гафа уселась в кресло, выставив круглые коленки. Артур невольно только на них и глядел. Сон его вроде не отпускал. Ему стало жарко. А Гафа сказала:

— Агат ездил в табор.

— Иди ты… На смерть полез?.. Хотя, конечно, ход мастерский: гостя не тронут.

— Не тронули. Только стоял на коленях. Там крис был. Каялся мужик.

— И что?

— Погнали его старики. Вернулся зверем. Льет в городе кровь. И готовит дело. А дело такое, каких еще не было. Увидишь кого из цыган, скажи им: Агат налет готовит на городских богатых цыган. С ума он сошел, я думаю. Надо остановить.

— Кто с ним пойдет?! — сказал Артур. — Дело дохлое. Ромка да Миша? Не верю.

— Блатных смассовал он, — сказала Гафа, — таких же, как сам, — отмороженных дьяволов.

— Спасибо, Гафа, за информацию. Ты иди, не дай Бог, кто увидит тебя в моем доме. Сгоришь.

— Чего заботишься, кто я тебе?

— Человек ты, — сказал Артур, отринув грешную мысль.

У Кучерявого нет телефона. Артур отбил ноги, ища его. А обнаружил под вечер в баре, неподалеку от дома. С ходу спросил:

— Знаешь о деле, какое готовит Агат?

— Куда ты лезешь, Артур? Я удивляюсь, что ты еще жив.

— Хочешь честно? Думаю о тебе, а на Агата мне наплевать. Это ему жить недолго.

— В общем-то да. У него тормоза отказали.

— Ты знаешь хоть, что его только что из табора вышибли? Не слыхал? А он на коленях стоял там. Да не отмазался. Приговор остается.

— Параша^[120] небось. Тебе кто донес?

— Не важно, Валька. Не в этом суть. Знаю.

— Чего к тебе люди бегают, ровно на исповедь?

— Душа у людей в печали, и — делятся. Известно, что дальше меня ничто не уйдет.

— В душу лезешь. Замочат тебя как пить дать. Очень уж много знаешь.

— Все мы люди, а человек человека обязан понять, иначе будет зверинец. Уходи, Валентин.

— Уговорил, — сказал Кучерявый. — Я покумекаю.

Никто не знал, где залег Агат, и Верка с Гафой додуматься не могли. Кучерявый рыл землю, однако никто ничего не знал. А только зрело общее напряжение. Знали — готовит дело, знали — в любой момент высветит всех до последнего. И сразу предъявит план и расчет операции по минутам. Со страховкой крест-накрест.

Забрел Кучерявый к Володьке в кабак среди дня, по-трезвому. Двое-трое случайных людей были в зале. Володька пил чай в служебном закуте для артистов. Тут же цыганка сидела, раскинув цветастые юбки.

Глянув на Кучерявого, Володька продолжил свой разговор:

— Разломались рома. Не разберешь, где какие: кто городской, а кто полевой, где артист, где придурок в красной рубахе да с чубом.

— Так, — соглашалась цыганка.

Володька разволновался:

— Кто с блатными братается, кто с бизнесменами-гадже…

Кучерявый насупился. Говорят, как будто нет его здесь. Чужой он для них. Он — гадже. К цыгану — не подступись. Но как бы ни было…

— Здравствуй, Володя, выдь на минуту, есть разговор.

Они вышли в предбанничек у артистической.

— Давно не видел Агата?

— Вчера забегал и сказал, мол: Вальку увидишь, так передай, что сегодня здесь буду и потолкуем о деле. Он знает, что ты его ищешь.

— Благодарю, — сказал Кучерявый. — Пойдем, проглотим по маленькой. А то я гляжу, ты пьешь чай. Но чай, говорят, не водка, много не выпьешь.

— Спасибо, морэ, работать надо. С тобой сядешь — не скоро встанешь. А встанешь — недалеко уйдешь.

Кучерявый заухмылялся, польщенный. Володя сказал:

— Вали в зал и садись. Я выйду минут через пять. Буду петь.

— Годится, — сказал Кучерявый.

Музыка зазвучала исподволь. Сперва гитара, а после и скрипка. Вышел, играя, высокий в красной рубахе альтист. За ним с гитарой Володя, пониже ростом, пошире в плечах.

запел он с цыганским надрывом.

Он вскинул голову, тряхнул шевелюрой.

Ответил ему голос женщины, низкий и страстный:

Песня оборвалась. В тишине, оглушившей Кучерявого, раздались шаги. Шел Агат. Он приблизился к столику. Кучерявый едва не охнул: другой человек — осунувшийся, худой, глаза блеклые и под глазами мешки.

— Здорово, кореш, давно не виделись. Все гуляешь? — Взгляд у Агата тяжелый. — Не спился еще, я вижу. Всей водки не выпьешь, всех баб не обслужишь, всех грошей… Ну, ближе к делу.