Конкретно Дону помочь нечем. А вот там… А что это там? Какая-то привязка, очень слабая, но есть. А-а, это волосы, его волосы. Браслет, который он заказал для Дона. Какая забавная схема энергетики у этой особи. Два открытых канала, никакого сопротивления. Входи, кто хочет, делай, что хочет. Кто-то над ней поработал. И не Донни, слабо ему. Не тот уровень. Сознание заторможено, это хорошо. В сознание всё равно не пробиться, Лаймон уже пытался пробиться к Донни, и не раз. Пытался, чтобы объяснить, что именно Дон должен сделать для того, чтобы Лаймон смог уйти. Но Донни оказался закрыт наглухо, ни одной лазейки, вещь в себе. Даже к тем каплям крови доступа не оказалось. Кровь могла управлять Лаймоном, а он ею — нет.

Ну, что ж, здесь всё достаточно просто. Зайти в подсознание, и… что? Образы, ему каким-то образом нужно создать образы, которые потом выйдут на уровень сознания и послужат стимулом к действию. Цепочки ассоциаций. Они и так есть, просто надо скомпоновать. А это он, как раз, может. Это, пожалуй, единственное, что он может. Ну, допустим, вот так. Огонь — жар — солнце — жар — распад — боль — пепел — слёзы. Дальше. Тень — прохлада — вода — прохлада — сырая земля — приятный запах — расслабление — радость существования. И обе цепочки свести к Дону, если, конечно, они не враги. Нет, не враги, это же та самая особь, с которой он в последнее время возился. Но она сильно изменилась энергетически, Лаймон её даже и не узнал сначала. Интересно, кто это её так? Вроде бы, никто здесь не появлялся, или Лаймон что-то пропустил? А, вот след от портала. Сильный был пробой. Интересно, кто это такой крутой? Ну, ладно, больше он всё равно ничего не может сделать. Подействует — будет хорошо Дону, не подействует — будет хорошо Лаймону. Кому-нибудь всегда хорошо, когда другому плохо. И это вовсе не значит, что тот, кому хорошо — плохой. Просто так уж получается.

Лиса решительно опять раскатала остатки юбок. Донни оказался совсем лёгким, лямки, которые Лиса скрутила из оставшегося куска оборки, совсем не резали плечи. И запах почти перестал чувствоваться после того, как Лиса замотала Дона в несколько слоёв ткани. Птичка стала опять опасливо коситься, но ничего не сказала, и послушно пошла вслед за Лисой.

— Птахх, птичка моя, постарайся идти за мной точно след в след, хорошо? Сбоку может оказаться такая же яма, понимаешь? — и они пошли. Даже чтобы просто уйти с поляны, им пришлось четыре раза возвращаться по собственным следам и искать обходной путь, потому что выжженная палом земля превратилась в сумасшедший лабиринт, и они заходили в тупик. Потом они вышли к поваленному дереву и пошли по его стволу — это было проще, чем прощупывать почву перед каждым шагом. Ствол был огромный, почти в два обхвата, но гладкий, и Лиса шла осторожно, боком, а Птичка семенила следом, с интересом оглядываясь. Земли отсюда видно не было, из дыма там и тут торчали сломанные, ободранные ветки, и Птахх казалось, что они идут высоко, очень высоко над землёй, А потом они продирались сквозь ветки кроны, а потом ствол кончился, а пал — нет. Здесь, где земля не была в один момент высушена взрывом, пал шел медленно, боролся с сыростью почвы, но шёл. Дым валил здесь отовсюду, ел глаза. Лиса хотела сначала сделать повязки на нос и рот, но потом с удивлением поняла, что только глаза и страдают. Да, в горле изрядно першило, и запах дыма чувствовался, но дышать они обе могли достаточно хорошо. Одно было из рук вон плохо: Птичка опять испугалась. И сильно. Она ещё на стволе начала испуганно озираться и хныкать, и пытаться зажать уши, а спустившись со ствола на землю, уже ревела в голос, цеплялась за Лису и норовила пойти рядом, сбоку, а не сзади. Что-то говорить ей, а, тем более, кричать на неё, было бы абсолютно бесполезно, это Лиса хорошо понимала. Это была паника, но, хоть за Лису цепляется, а не пытается убежать — и то хорошо! Несколько раз Лиса останавливалась, обнимала Птичку, пыталась её успокоить и, когда та начинала сквозь рёв связно отвечать, просила послушать — где ручей. Больше всего Лиса боялась начать ходить кругами. В таком дыму направление и так терялось сразу, а им ещё и приходилось всё время менять его, следуя за прихотливыми изгибами пала. Лисе уже казалось, что они идут вечность, что никогда не кончится этот дым и задыхающийся рёв Птички. И вдруг они вышли. Нет, дым ещё плыл вокруг, и пахло кислой гарью, но под ногами зачавкало. Болото. Они стояли на краю, впереди сквозь дым проглядывали худосочные деревца, тускло отсвечивала болотная тёмная вода.

— Водичка! — всхлипнула Птахх.

— Эту водичку нельзя пить, девочка, — расстроено вздохнула Лиса. — Она гнилая, от неё очень-очень заболеть можно. Ты послушай — где ручеёк наш? — расстраиваться было от чего: если тот ручей, что слышали чуткие эльфийские уши, вытекает из этого болота, не много им от него пользы будет. Вода-то в нём будет та же, вонючая, гнилая, болотная… Но умыться они смогли. Лиса натоптала во мху ямку, туда натекла относительно чистая, отфильтрованная мхом вода, и они долго плескали себе в лица, смывая засохшие дорожки слёз. Дальше пошли краем болота, хотя он и забирал круто влево от нужного направления. Но направо было ещё хуже. Там даже сквозь дым было видно далеко, там лежала тускло взблёскивающая под пасмурным небом топь с редко торчащими кочками. Незаметно поднялся встречный ветер, несильный, но постоянный. Дым стал стремительно редеть, и через некоторое время они смогли вдохнуть чистый воздух, от которого не першило в горле. Птичка постепенно успокоилась и даже оживилась.

— Сухота! — подёргала она Лису за штаны. — А какого на-райе это сад?

— Это не сад, Птичка, это лес. Здесь нет на-райе.

— Нет? Совсем-совсем? А как же оно всё растёт? Кто ему поёт?

— Да никто тут не поёт. Птички разные, разве что. А растёт… Ну, как растёт… Как может, так и растёт, — в свою очередь удивилась Лиса. — Куда семечко упадёт — там и вырастет. Если сможет.

— Но это же… оно же… Если не вырастет — оно же… умрёт? — Птичка опять собралась плакать.

— Птичка, солнышко моё, нам бы самим не умереть, — вздохнула Лиса.

— Сухота, а чего ты меня птичкой зовёшь? — уже раздумала плакать Птичка. Нашёлся вопрос поинтереснее.

— А ты похожа на птичку, — улыбнулась ей Лиса. — Маленькая и чирикаешь. А вот чего ты меня Сухотой зовёшь? Я не Сухота, я райя Мелисса. Мелиссентия дэ Мирион.

Девочка некоторое время раздумывала, критически оглядывая Лису, а потом удивила её несказанно. Замурзанное существо в косынке из обрывка нижней юбки и нелепо подвязанном платье, вдруг церемонно прижало руку к левому плечу и представилось:

— Зайе Птахх на-райе Рио!

— Да знаю я, — засмеялась Лиса, но ответила на поклон. — Молодец. Так и надо. А теперь послушай-ка опять, правильно ли идём? Нам не сбиться бы, хоть к вечеру дойти.

Они шли, не останавливаясь. Местность стала повышаться, болото осталось позади, по правую руку потянулась невысокая скальная гряда, покрытая мхом и поросшая папоротником. Задержались они, и то ненадолго, в черничнике. Съели по две горсти ягод — и сбежали от комаров. Стоило остановиться — и налетела туча кровососов. Осень осенью, а комар, пока жив, кушать хочет. Что будет к ночи, Лиса даже представить себе боялась. Тем более у воды. Сожрут, как есть сожрут. А Птичка совсем успокоилась — дети легко принимают правила игры. К маме — было бы неплохо, да, но вокруг было так много нового, никогда не виданного! Всё здесь было ей очень интересно, вопросы сыпались из неё, как из дырявого мешка. Что это за дерево? А это какая птичка кричит? А эту травку едят? Нет? А почему? А это что? Гриб? А его едят? А почему сырым нельзя? Пахнет-то вкусно. Лиса терпеливо отвечала, а они всё шли, шли… Троп здесь не было, даже звериных, ноги увязали во мху, сыром и глубоком, постоянно приходилось перелезать через полусгнившие стволы упавших деревьев. Постепенно даже Птичка утратила обретённое было оживление, перестала забегать вперёд и шнырять по зарослям папоротников.