Гром стоял, опираясь одной рукой о стол, другой — на спинку кресла, и нависал над сидящим в кресле существом. Он вообще это любил — нависать. И, надо сказать, хорошо получалось. Иногда. А вот говорить не любил. Но пришлось научиться. За последние восемь лет. Да. Потому что существо в кресле только на Грома и реагировало. Ну, на родителей ещё, но до родителей дойти — это ж его ещё заставить надо. А заставляет кто? Гром. Вот то-то и оно. А такого поди — заставь! На языке мозоль получишь! Его пожрать-то заставить хоть раз в день — и то с ума сойдёшь! А уж пойти куда-нибудь, кроме рейда — вообще дохлый номер…

— Слышь, лягуха! Хватит в чернилах плавать!

— Отстань.

Существо что-то писало. Пыталось. Очень тяжело заниматься осмысленной деятельностью, когда над тобой кто-то нависает. Особенно, когда этот кто-то — Гром.

Внешностью сидящий в кресле, мягко говоря, не блистал. Если это был эльф — то очень странный эльф, гротескный, почти уродливый. Серые, висящие паклей волосы. При ближайшем рассмотрении можно было обнаружить, что они вымыты и даже расчёсаны, но это их не спасало. Пакля и пакля. Серая кожа, тёмные круги под глазами. Сами глаза цвета засохшего лишайника на камнях, будто припорошенные пылью, а во взгляде даже тоски нет — только скука и равнодушие. Смерть вообще чрезвычайно скучное состояние. Заострившийся нос, похоже, даже ставший крючковатым, бескровные губы. Сутулые плечи — почти горбатый. Не тонкие и изящные, а откровенно тощие длинные руки с костлявыми пальцами, похожими на паучьи лапки.

— Слушай, ты, жаба коронованная! Напяливай портки на тощий зад — и пошли давай!

— Гром, отвяжись! У меня работа стоит!

— Вот прямо это вот… Прямо стоит? А ты класть не пробовал? — эльф страдальчески завёл глаза. — Да нет, в смысле — положить, — пытался донести Гром своё мнение о том, что нужно сделать со стоящей работой. — В смысле положи — и пусть полежит! Она ж не этот, как его? В общем, сама не встанет…

— Громила! Отвянь от меня со своими изысками в похабщине! Мне отчёт писать надо! И так на три дня в ящик сыграл, а сдавать послезавтра — кровь из носу.

— Вставай, квакша давленая! Я тебя обещал привести — и приведу! А не то — дам по башке и принесу, понял? Потому как обещал, да! И чего сразу похабщина-то? Игрушка такая есть — вот видишь, какая штука: не вспомню никак название. Нележайка, что ли? Непокладка? Неприляжка?

— Уйди-и! — застонал эльф. — Не приляжь-ка с шилом в жопе! Неваляшка это называется! Ты отвяжешься или нет?

Гром почесал кончик носа и опять навис:

— А чем оно лучше-то? По-моему — так мои названия гора-аздо лучше. Мне вот нележайка больше нравится! Видишь, какая штука — одно дело не лежать, а тут — не валяться! Не люблю я, когда что-то валяется, нехорошо это…

— О-о-о! — застонал эльф, хватаясь за голову.

— Квакля! Я тебе хоть раз лажу впаривал? Нет! Раз я тебе говорю — пошли — значит вставай и, это, двигай. И отчёт твой я тебе сам напишу, да. Завтра. А ты подпишешь. Ты ж всё равно не помнишь, чем кончилось — по башке огрёб и лёг под кустик, такой весь тихий из себя! Вставай давай, пошли давай.

— Ну не хочу я никуда, понимаешь? Я и у родителей два месяца не был — они обижаются уже, я знаю — но не хочу! Настолько не хочу, что даже и не могу — можешь ты это понять? Отчёт — напиши, я тебе спасибо скажу. А я тогда лучше посижу — почитаю что-нибудь такое, вот тут есть у меня…

Гром с досадливым рычанием оттолкнулся от кресла, крутнулся на одной ноге, обошёл стол, опёрся сразу двумя руками прямо напротив эльфа и, глядя на него в упор, гаркнул:

— Риан Квали дэ Стэн на-фэйери Лив, Рука Короны!

Эльф вскочил, как подброшенный, кресло упало. Левая рука хлопнулась на бедро, локоть в сторону, правая стукнула по левому плечу, пошла вперёд-вниз-в-сторону, больно треснулась об стол, но всё-таки завершила движение: по кругу вверх, ребром ладони на солнечное сплетение, локоть на отлёте, будто поддерживая что-то перед грудью. На миг мелькнули краски: зелень глаз, золото волос — и все исчезло, опять приняв цвет пепла и сухого лишайника.

— Служу Короне! — гаркнул эльф, и — С-су-у-ука! Лысый дроу! Ты ж знаешь, как я это «люблю»! Я тебя счаз приложу тяжёлым чем-то! — зашарил взглядом эльф по столу, ища это «что-то», и забормотал под нос: — Ща ты у меня будешь и валяйкой, и лежайкой, и покладкой тоже будешь!

Гром нехорошо оскалил клыки.

— А если я тебе, экспонат паноптикума, раз двадцать подряд Призыв повторю — дойдёт хоть что-нибудь до тупой твоей башки? Или у тебя мозги уже, как уши, в ракушку закрутились? — словосочетание про паноптикум Гром заучил, потому что оно показалось ему хорошим, сочным таким ругательством. Впрочем, в его исполнении оно именно так и звучало…

А боевой запал у эльфа уже тем временем прошёл, он опять болезненно нахохлился. Постоял, поёжился. Свёл брови. Зябко повёл плечами.

— Что, всё так серьёзно?

— Тьфу! — Гром даже ногой топнул досадливо. — Нет, блин, фигнёй страдаю беспробудно!

— Ну ладно, ладно. Щас оденусь… — эльф пошёл к двери, на ходу развязывая халат и брюзжа: — Вечно, как кому-то чего-то — беги, Лягушонок, скачи! Пищи, но прыгай…

Вечерело, но прохлада ещё не сменила дневное летнее тепло. Над тихой, сонной улицей шептались тополя — замшелые, в два обхвата. Перед корчмой «Золотой лис» — на вывеске лис лежал на буквах, поддерживая их хвостом — мигнул портал. Перед крыльцом оказались двое, чёрная форма, золотое шитьё.

— Ну, и?..

— Давай-давай! Дрыгай лапками, лягуха!

Квали огляделся, удручённо покачал головой. «Провинция», будто было написано у него на лице. Поднялся на крыльцо. Табличка «Дни Осознания» на двери заставила его остановиться, но Гром уверенно толкнул дверь.

— Заходи давай. Это фигня, это к нам не относится.

Где-то в глубине звякнул колокольчик. Квали вяло озирался.

— Миленько. И что — хорошо кормят?

— Высший сорт! — ухмыльнулся Гром и повернул его за плечи к проходу между столами. К ним шла женщина, на ходу вытирая руки передником.

— Слава Жнецу, пришли всё-таки! Привет, Лягушонок!

У Квали медленно стала отвисать челюсть, глаза открывались всё шире… шире… шире…

Женщина с интересом наблюдала за этим процессом.

— Вывалятся, — доброжелательно предупредила она.

— А? — эльф, казалось, вибрировал от напряженного внимания.

— Глаза, говорю, вывалятся. А я сегодня не подметала — все крошки налипнут! И стульев много, между ножек закатятся — фиг найдёшь!

— Лиса, — как-то отстранённо констатировал эльф глухим деревянным голосом.

— Лиса, — согласилась женщина. — А Птичка на речке, они там целыми днями купаются. Лето жаркое выдалось…

Лицо Квали вдруг расслабилось, стало отрешенным, потом обмякло тело, начало оседать. Гром успел схватить его за плечи, но расслабленный торс проскользнул внутри одежды, руки нелепо высунулись из рукавов, колени брякнулись об пол, воротник-стойка пережал шею.

— Задушишь! — ахнула Лиса, подскочила, перехватила подмышками поперёк. — За штаны его зацепи, и давай вон туда положим!

— Не надо вон туда! На стол только для поднятия во Жнеце кладут… — растерянно отозвался Гром, — Дай-ка… — он присел, подставил плечо под живот эльфа, прихватил за ноги и выпрямился. Тело повисло, как отжатая половая тряпка.

— Тогда наверх, — Лиса повела его к лестнице. — Ты ему — что, ничего не сказал? Всё в сюрпризы играешь?

— Вот, видишь, какая штука… — Гром поправил сползающую тушку. — Я… Знаешь… Боялся я, вот что. По-моему, это вот именно оно и было — то, что так называется. Да…

Лиса даже обернулась от удивления.

— Что ты делал?

Гром почесал клыками подбородок.

— Не, я серьёзно, Лисища. Знаешь, ему, как погас, на всё плевать стало. Его даже пожрать заставить — и то проблема была. И чем дальше, тем хуже. Он читал и в рейды ходил — и всё. И, знаешь, ему, похоже, стало нравиться убивать. Он, понимаешь, даже не бешеный, а спокойный такой становился — не только бандитов, а и Пальцев жуть брала, они мне сами говорили. Сдавались нам пачками. На него посмотрят — и сдаются. А у родителей два месяца не появлялся, сам мне сегодня сказал. И сюда-то пошёл, потому что я заставил: сказал, что Призывом Присяги задолбаю…