— Это же в шко-оле! — виновато потупившись, прошептала она. — Вот я пойду в шко-олу, там меня научат и порта-алы делать, и та-нцам, и на клавире играть, — явно повторяла она чьи-то слова. Лиса разочарованно вздохнула. Облом.
— Хорошо. Значит, ножками пойдём.
— Пойдём? — Птахх огляделась. Дым стелился пластами, как тут поймёшь, куда идти? — А… как?
— А ты послушай-ка — не слышно ли, чтобы где-нибудь ручеек журчал? У тебя ушки хорошие, должна услышать.
Птахх послушно закрутила головой, и вскоре кивнула.
— Там, — показала она рукой.
— Далеко? — Птахх растерялась. Далеко — это сколько? Криво пожала плечами. — Ничего-ничего. Нормально, не переживай. Вот туда и пойдём, — кивнула Лиса.
— А… к маме? — губы Птахх задрожали, лицо покривилось.
— А мама ещё дальше, чем ручеёк, — нашлась Лиса. — Пока идём, пить ведь захочется? — Птахх, подумав, нерешительно кивнула. — А воду-то нам нести не в чем, — развела руками Лиса. — Смотри-ка: у нас ничего и нет такого, куда налить! А если вдоль ручья идти — хоть попить всегда сможем. Понимаешь? — Птахх всерьёз задумалась. Похоже, правду Сухота говорит. Пить уже хотелось, и сильно.
— Ну… пойдём, — согласилась Птахх и шагнула уже наверх, собираясь подойти к Лисе.
— Стой, стой! — испугалась Лиса. — Не ходи, я сама к тебе подойду! Смотри, что здесь! — она потянулась далеко вперёд и ткнула палкой в землю между собой и Птичкой. Тонкий слой прогоревшей изнутри почвы обрушился, оттуда, прямо Птичке в лицо, пахнуло раскалённым воздухом, взлетел клуб дыма. Птичка ойкнула, присела и замерла, озираясь в новом приступе страха. — Сейчас я подойду, не бойся. Главное, не двигайся с места. Сиди там, не шевелись, — бормотала Лиса, идя по собственным следам в пепле, но, всё же, прощупывая почву палкой — на всякий случай. Путь благополучно закончился, Лиса присела на корточки, не дойдя пары шагов до Птахх. Та затравленно сжалась, только пальцы шевелились, превращая в нитки кружево рукава. — Да ты не думай, я не злая, — миролюбиво сказала Лиса. — Сейчас осмотримся и пойдём, — она окинула взглядом дно неглубокой ямки, спасшей им жизнь. Во время дождей сюда собиралась вода, из-за этого пал и прошёл мимо. Правда, сейчас воды не было, попить не удастся, зато вот это… Это уже здорово! На мху лежала передняя часть перевязи со скаткой из плаща! И на конце что-то болтается! Верхняя часть ножен, а в ней… О! В ней уцелел кусок меча, с гардой и рукоятью! Видимо, перевязь съехала при падении, остальное даже не сгорело, а испарилось — иначе расплавленный металл стёк бы в остатки ножен, сжёг их, и, застыв, сделал бы бесполезным то, что осталось от меча. А так — получился довольно нелепый, но, в их положении, весьма полезный предмет. Сброшенные раньше куски одежды Лиса тоже подобрала и, первым делом, привычно завязала себе голову останками рубашки. — Всё, что есть… можно есть… — бормотала она, — а что не годится, всё равно пригодится…
Покрутила в руках перёд куртки, приложила к голой груди, подумала. Закинула рукава вокруг шеи, застегнула спереди один манжет на пуговицу другого, получилось что-то вроде детского слюнявчика, заправленного в штаны. Очень большого слюнявчика. И хорошо, а то не жарко как-то. Плащ сложила наискось и замоталась в него, как в шаль: крест-накрест на груди, потом на спине по поясу, и завязала концы на животе. Вот так ещё лучше. Руки практически голые, ну и фиг с ним, зато остальное прикрыто. И, видимо, при этом перестала так уж ужасно выглядеть, потому что Птичка, до этого наблюдавшая за ней с явным страхом, перестала затравленно сжиматься в комок и немного свободнее уселась на макушке бугорка. Правда, теребить кружева не перестала. Нет, уже не кружева, даже не бахрому — ниточки. Нервничает.
— Ну, что? Я готова. Давай теперь на тебя посмотрим. Встань, пожалуйста, — Лиса постаралась, чтобы это была именно просьба, а не приказ. Птичка послушно поднялась. Лиса расстроено вздохнула. Домашнее платьице до щиколоток, голубое, всё в рюшах, оборках и кружевах, с несколькими нижними юбками. Синие атласные туфельки на тонкой и гладкой подошве. По коврам в таких ходить хорошо, по паркету. А по лесу… Беда. — Ты только не обижайся, ладно? Но ты в этом идти не сможешь, — участливо сказала Лиса. Несмотря на её старание говорить мягко, у Птички опять задрожали губы. — Детка, ты пойми: у тебя платьице очень красивое, но ведь цепляться будет за каждую ветку! Надо из него тебе что-то вроде штанов сделать, подобрать как-то! Давай так: нижние юбки мы с тебя снимем и возьмём с собой, а верхнюю юбку разрежем и вокруг ног тебе закрепим, чтобы она идти не мешала! А иначе ты всё время падать будешь! Ну, как, согласна? — и Птичка, вдруг, на удивление легко согласилась, и даже не расстроилась гибели наряда. Лиса слегка удивилась, потом поняла: не помнит Птичка этого платья, потому и не жалеет. Вот и очень хорошо! Нижних юбок оказалось две, причём пришитых. Отрывать их Лиса не рискнула, боясь, чтобы не треснуло само платье, пришлось пилить остатком меча. Птичка процедуру перенесла спокойно, даже с интересом, что Лису очень порадовало. Верхнюю юбку Лиса по здравом размышлении резать не стала: подол оказался таким широким, что всю Птичку можно было бы завернуть в него два раза, ещё и осталось бы. Вместо этого оторвала оборку от нижней юбки, разорвала на ленточки и, продёргивая их в дырочки кружев, подвязала Птичке юбку так, что получились смешные, пухлые штаны с белыми бантиками на щиколотках, под коленями и на бёдрах.
— Во, какая ты у меня теперь модная! — довольно сказала Лиса, закрепляя последнюю верёвочку, самую широкую, на поясе. Птичка отставила ножку, осмотрела и даже несмело хихикнула. — А теперь ножку давай. Да ты сядь! Вот. Ага, — Лиса принялась мудрить с туфельками, обматывая их безжалостно разорванной нижней юбкой. Ткань не даст подошве скользить. Есть, конечно, риск зацепиться, но скольжение опасней. Лиса помнила университетские выезды в лес и уроки выживания. Какая-то там была забавная схема крепления на стопе для отваливающейся подошвы… Кажется, вот так. Нет, вот так. От щиколотки вперёд, оставляем свободные петли, пропускаем верёвку под стопой накрест, теперь опять накрест наверху в оставленные петли и завязываем. — Вот так. Ну-ка, потопай? Нигде не жмёт? — Птичка покрутила ножкой. Действительно, нигде не жало. Лиса оторвала оборку от второй юбки, — Давай-ка я тебя на верёвочку к себе привяжу, — решила она. — Чтобы мы с тобой не потерялись, — объяснила она Птичке. — Здесь дыму уже немного, прогорело уже всё, что могло, а ты посмотри, что там дальше делается.
Действительно, дальние деревья будто плавали в молоке. Ветра совсем не было, и дым не поднимался вверх, а стелился по земле, плавая пластами на уровне пояса. А вот если начнётся ветерок, хотя бы лёгкий, в дыму будет всё.
— Ну, что, пошли? — Птичка кивнула. Лиса огляделась в последний раз. Взгляд упал на чернеющий среди пепла остов Донни. «Прощай, Донни», подумала Лиса… и вдруг поняла, что не уйдёт отсюда без него. Ни за что. Он ещё жив. Она… Она отнесёт его… «Куда?», попытался сопротивляться рассудок. «Куда ты сама-то дойдёшь? Да ещё с грузом?» Но это было сильнее рассудка. Куда донесёт, туда и донесёт. Но у него, хотя бы, будет шанс. Здесь, на открытой солнцу поляне, у него этого шанса нет. День, вроде, занимается пасмурный, но хватит и одного луча солнца. Она отнесёт его в тень и положит на рыхлую сырую землю. У воды. Да, именно так.
Лайм уже давно всё понял. Собственно, как умер — так и понял. О, да, теперь он знал, почему каждый укушенный инкубом должен быть поднят во Жнеце. Он теперь до фига всего знал. Он бы теперь лекции мог читать — и по магии, и о линиях судеб, и о многом, многом другом — но не мог. Он теперь ничего не мог. И уйти не мог. Как пообещал Дону, что будет с ним, блин, так оно, блин, и вышло. Кровь, те несколько капель, что достались Дону при укусе, привязала дух Лаймона намертво. Его кровь в теле Донни была ещё жива, и будет жива ещё долго — у вампиров очень медленный метаболизм. Лайм не смог бы выразить на каком-нибудь языке, как именно постигает он происходящие вокруг Дона события, не существовало ни у эльфов, ни у людей таких определений. Но, каким-то образом, он всё воспринимал. И не мог ничего сделать, ни помочь, ни помешать. Да и не хотел ни мешать, ни помогать, хотеть он тоже не мог. И обозлиться не мог — все эмоции умерли вместе с телом. Только бесстрастно констатировать собственную глупость. Ему было абсолютно всё равно, только безумно скучно. Интеллект без тела — что может быть скучнее? Когда произошёл взрыв, и Дона накрыло, срывая защиту, Лаймон уже было решил, что сейчас освободится и сможет уйти. Это сулило новые знания и впечатления, а может и новую жизнь — кто знает? Но Дон не погиб окончательно. И тем каплям, которые теперь принадлежали Дону, было не всё равно. Дон хотел быть. Зачем-то ему это было нужно, почему-то небытие представлялось ему неправильным. И не собирался он отказываться от бытия, насколько бы оно ни было некомфортным. И своей упорной жаждой существования вынуждал Лайма что-нибудь предпринять, и немедленно. Закон «Принуждения по крови», безразлично констатировал Лайм. Если бы он мог, то испустил бы тяжелый вздох. Так, а что, собственно, он — бесплотная электромагнитная матрица, слепок сознания, удерживаемый здесь магией крови, может в данной ситуации?
