К ручью, вернее — неширокой речке с каменистым дном, вышли во второй половине дня. Лиса валилась с ног, шла уже только на силе воли и упрямстве. Узел с тем, что осталось от Дона, показавшийся таким лёгким в начале пути, оттянул плечи до боли. Птичку тоже пошатывало, хотя и перенесла она дорогу не в пример легче. Обе сразу бросились к воде и пили, пили, пока в животе не забулькало. Только тогда отвалились на бережок. Комаров, на удивление, здесь почти не было. Видимо, сдувало ветром с открытого места. Небольшой выдающийся мыс, на самом краю у воды — куст ивняка, неширокая полоса галечника.
— Дальше сегодня не пойдём, — сообщила Лиса. — Сейчас отдышусь, и будем лагерь делать.
Птахх молча кивнула. Она так устала… Она ещё никогда так не уставала. И есть очень хотелось. Она с нежностью вспомнила кашу. И молоко. С пенками. Сейчас бы она всё-всё съела, и уговаривать бы не пришлось. Глаза слипались. Спать хочется… Даже больше, чем есть…
Лиса покосилась на задремавшую Птичку. Кто бы мог подумать, что ещё четыре дня назад вот эта самая Птичка аргументировано доказывала Рогану, что святая Афедора Гривская, без сомнения, всего лишь персонификация идеи. Не могла же всего одна женщина, да ещё и человеческая, совершить революцию в мировоззрении вампиров! Нет, конечно, вероятнее всего, какая-то Афедора действительно жила, но нельзя же бездумно… и так далее, и ещё на полчаса. Роган спорил, даже злился: Афедора была его любимой исторической фигурой, Гром всё порывался что-то сказать, но его не слушали, отмахивались, а Лисе стало скучно их слушать, и она ушла спать. А теперь — вот, пожалуйста: Сухота, молоко с пенками… Что с ней теперь будет? Опять сто лет муштры? И Квали рядом уже не будет. Бедная девочка! Но вытащить её надо по-любому. Недаром же она совсем не пострадала физически — знак судьбы, чесслово! Обошёл её серп Жнеца, да и Лису тоже только краем задел. Острым, правда, краем. Ну, пусть не вытащить, на это Лисы, наверно, не хватит — но хоть научить, как выжить в лесу! Немножко смешно, да: человек будет эльфа учить жить в лесу — а что делать? Если эльф — домашний ребёнок, который леса и в глаза не видел, одни инстинкты, да и те, если верить Лягушонку, наполовину атрофировавшиеся. Вот, например, этот ручей — явно не тот, который Птичка услышала там, на поляне. Слишком далеко. Значит, всё-таки, закружили они в дыму, и шли дольше, чем могли бы. А говорят, что уж эльф-то в лесу не заблудится. Перворождённый — может быть, и нет, а на-райе — запросто. Вот тебе и инстинкты! Ничего, научить — дело нехитрое, с этим Лиса справится… за оставшееся ей время. Относительно перспектив на продолжительность собственной жизни Лиса не обольщалась абсолютно. У неё есть завтрашний день, может быть — послезавтрашний, но это и всё. Надо успеть натаскать девочку, тогда она, может быть, и дойдёт до жилья. Успеть дать ей шанс выжить. Шанс неверный — кто знает, куда выведет в конечном счёте этот ручей? Может, и не к жилью вовсе, а опять в болото. Или, обойди Жнец, в дикую деревню. Но об этом Лиса даже думать не хотела. Всё, что от неё зависит — она сделает. Даст шанс. И Дону надо дать шанс. Вот этим и займись, лежать-то долго можно.
Лиса, кряхтя, поднялась, подхватила узел и отошла за куст ивняка на берегу. Вот здесь, где глина, у корней. Тут мягко и сыро. И тень целый день будет. Размотала тряпки. Опять тошнотворно пахнуло горелой плотью. Лиса упрямо закусила губу, посидела с закрытыми глазами, медленно дыша через нос. Ничего-ничего, она справится. Правда, закопать не сможет — нельзя рисковать единственным обломком меча, больше-то ничего нет. А руками яму копать — не в том она состоянии. Зато веток нарезать можно и завалить. Эх, Донни, Донни… Как же ты так? Такой умный, такой хитрый — и так глупо… А если?.. Сумасшедшая идея мелькнула в её голове. Лиса критически стала разглядывать руку, прикидывая, в каком месте рана доставит меньше всего неудобства, и решила, что в любом месте неудобства будет до фига. Вывернула локоть, разглядывая чёрную запекшуюся корку. Ну конечно, всё уже потрескалось, сукровица сочится вовсю. Но… не больно. А так? А и так… Значит, тут и будем резать. Зачем она это делала, на что надеялась — она не смогла бы объяснить, как и то, зачем принесла его сюда. Нет, конечно, была мысль, что, если они всё-таки выйдут… и если она будет знать, где он лежит… и если Дон к тому моменту не рассыплется в пепел… можно ведь будет попробовать вернуться и вытащить его! Нет? А может, вот она сейчас ему нальёт, он и… И всё станет хорошо… Попробовать-то надо? Она, настороженно сопя, каждый момент ожидая всё-таки почувствовать боль, поддела обломком меча корку на ране. Больно не стало, но и кровь не пошла. «Да, мать Перелеска!», злобно прошипела Лиса, наклонилась над тем, что было, по её прикидкам, головой Дона, и резанула от души. Кровь потекла неуверенной струйкой, закапала с локтя в обугленную дыру рта. Мало, мало, что ж ты не течёшь-то, зараза такая? Лиса обжимала руку, сгоняла кровь к порезу, но текло всё равно вяло, неохотно. Может, в ней и крови уже не осталось? Но хоть не больно, и на том спасибо, а почему, кстати? Да ладно, не больно — и слава Жнецу. Несмотря на кажущуюся пористость поверхности, кровь не впитывалась и быстро заполнила углубление — а рот ли это был? Вот сейчас уже через край польётся… Хватит. Понятно уже, что не получилось. Лиса оторвала очередную полосу от юбки, замотала руку — заживлять раны она так не научилась, как Дон ни старался. Посидела, с угасающей надеждой глядя на останки. Нет. Ничего не происходит. Кровь так и стоит, и не впитывается. Ну, что ж… Она вздохнула, поднялась и пошла резать лапник. Недалеко, на подходе, видела она упавшую ёлку — как раз подойдёт. Надо Дона завалить и для них с Птичкой на подстилку нарезать. Земля сырая и холодная, нельзя на ней спать. Сейчас ещё ничего, а ночью без лапника будет очень плохо, даже у костра.
Нарубив и наломав целую охапку, она увязала её в тряпку и вернулась к кусту на берегу. И выронила всё, что принесла: под ивой ничего не было, ни следа. Только, может быть, более ровная поверхность глины на небольшом пятачке. «Дон…», тихо прошептала Лиса. Бездумно опустилась на принесённый лапник. Вот и всё, ничего не осталось. Всё зря, он всё-таки рассыпался пеплом, и никакого шанса она ему не дала. Это был глупый самообман, что она ещё может для него что-то сделать, просто дурацкая привычка бодаться до последнего. Она долго так сидела — без мыслей, без желания двигаться, только покачивалась тихонько, глядя на бегущую воду, на отсветы пасмурного дня на волнах. Сидела бы и дольше, но Птичка вдруг вскрикнула и заплакала. Лиса испуганно вскочила, метнулась из-за куста.
— Девочка, что? Что? — обняла она Птичку, уткнулась в макушку. Пух, мягкие пёрышки, птичка моя… И нежный запах фрезии, такой неуместный здесь, запах из другой жизни. Жизни, которая была так недавно, ещё вчера. И разревелась наконец. И никак не могла остановиться, только и удалось, что не начать выть и вскрикивать.
Как ни странно, на Птичку это подействовало отрезвляюще. Вернее, это испугало её куда больше, чем сон.
— Сухота… райя, райя, не плачь, райя! Я не буду больше, я уже не буду! Я не плачу уже! — торопливо принялась уверять Лису девочка. Хрупкие ладошки с тонкими пальчиками скорее размазывали, чем вытирали слёзы у Лисы со щёк, но делали это очень энергично. — Ой, ты поранилась, да? Больно, да? Я один раз палец порезала, тоже больно было-о… — тряпка на локте таки протекла кровавым пятном.
— Сейчас, девочка, сейчас. Это — нет, это не больно. Ничего, ничего, сейчас пройдёт, — забормотала Лиса, мысленно давая себе подзатыльник. Распустилась! Права не имеешь! Покивала, погладила Птичку по голове, отошла к воде, умылась, давя последние всхлипы, напилась. Постояла. Обернулась. — Давай-ка лагерь делать. Я лапника нарезала, на нём спать будем. А за дровами надо сходить. Пошли? Сделаем костёр, ночью греться будем. Ты когда-нибудь видела костёр? Вот сегодня увидишь. Это красиво, тебе понравится.
Птичка поднялась и кивнула, совсем как взрослая — серьёзно и печально.
