Ричард, кивая, как китайский болванчик, пытался ввернуть хоть слово в очередную пулемётную очередь, но сестра уже увлеклась и его не слушала. Вот и как теперь спросить, не помнит ли она огненно–рыжую, кудрявую женщину среди их знакомых?..

— Нужно подготовиться… — бормотала себе под нос Лесли, задумчиво перелистывая свою старую энциклопедию. — Где–то я читала похожую историю, по–моему, там даже рыжая ведьма была…

Сестра ушла в своё собственное измерение, отмеченное табличкой «Не беспокоить». В ближайшую пару часов расспросы попросту не имели смысла. Ну, по крайней мере Лесли нашла себе новую игру и, пусть на время, но забыла о Седрике.

Взяв в руки газету, Ричард взглянул на первую страницу — и едва удержался от вскрика. Сначала ему показалось, что он сходит с ума, и пресловутая девица из туннелей уже начала ему мерещиться. Но вот же она, смотрит со страницы. Только здесь она не напугана, а улыбается. И лишь затем взгляд опустился ниже, на текст под фотографией. «Пропала без вести»… «Месяц назад ушла из дома и не вернулась»…

Месяц?! Вряд ли неподготовленная девушка смогла бы так долго прожить в туннелях, да ещё и без посторонней помощи. Может, она сама вздумала податься в отшельницы? Но тогда почему ничего не сообщила своей семье?.. Если её держали там силой, то почему она не пошла за ними? Испугалась? Кого?…

Голова готова была лопнуть от множества вопросов. Ясно было одно: нельзя оставить всё, как есть. Нужно разобраться в происходящем. Не дать пострадать Лесли. И не дать ей вляпаться по самые уши. Впрочем, ещё неизвестно, что будет сложнее…

«Золотая бухта», старейший и по совместительству единственный ныне работающий театр в Скарлетт—Бэй, отнюдь не соответствовал своему роскошному названию. Туристы больше предпочитают походы по магазинам и ресторанам, изредка — выбираются в кино; Ричард слабо представлял себе приезжих, которые вздумают на отдыхе насладиться театральной постановкой. Ну–ка, что тут нынче ставят? Ого! Судя по афишам, пестревшим возведёнными к небу глазами, карикатурно–пафосными жестами и трагическим названиям, администрация «Золотой бухты» сама роет своему детищу могилу. Как ни закатывай глаза при многозначительном «Классика вечна!», а в десятый раз смотреть на страдания короля Лира и вечное «Быть или не быть» точно не пойдёшь.

Ричард остановился неподалёку от входа и тяжело вздохнул. Вот и на кой он сюда явился? Да, Седрик случайно обмолвился: его мать некогда была театральной актрисой. Поначалу идея разыскать эту женщину казалась вполне осуществимой: если подозрительный тип действительно местный, она должна была играть именно в этом театре, больше просто негде. Если же учесть, что Седрик — приблизительно ровесник самого Ричарда, то его мать вполне может быть ещё жива… а кто расскажет о человеке больше, чем его ближайшая родственница?

Теперь же, на подходе к театру, вроде бы логичная и складная версия стремительно превращалась в рушащийся карточный домик. Если она жива, если играла в этом театре, если кто–нибудь здесь поможет её найти, если удастся вообще с ней заговорить… Слишком много «если». Ворчливый внутренний голос твердил: прекрати страдать ерундой, брось всё это дело, просто держи Лесли под замком, пока маньяка не поймают…

— Молодой человек, вы собираетесь покупать билет?

Ричард подскочил: за невесёлыми раздумьями он не заметил, что уже пару минут топчется у кассы под хмурым взглядом билетёрши. Натянув очаровательную улыбку, он полез в карман. Как назло, вместо денег подворачивалась какая–то ерунда: обёртка от жвачки, пуговица, ключи… Продолжая улыбаться, он поднял голову — и едва не вскрикнул от неожиданности.

Билетёрши, особенно столь суровые, в большинстве своём одинаковы: дамы со строгой причёской и сжатыми в нитку губами. Эта же напоминала постаревшую куклу Барби: слишком яркий макияж, слегка растёкшийся по вспотевшему от жары лицу, слишком жёлтые волосы, слишком прямая спина. Лесли про таких говорила — «Косит под виноградинку, а на деле — изюм протухший». Но не дикий вид билетёрши поразил Ричарда.

Глаза. Один — серый, другой — голубой. Ричард сам не верил собственной удаче: какова вероятность, что в таком сравнительно небольшом городке, как Скарлетт—Бэй, будут проживать два человека с подобной аномалией, не являющиеся близкими родственниками? Желая проверить предположение, он спросил:

— Простите, вы… вы ведь раньше были актрисой, верно?

Билетёрша озадаченно моргнула. Ещё немного — и она широко улыбнулась, так широко, что Ричарду показалось: это у людей максимум тридцать два зуба, а у этой — все шестьдесят четыре. Кокетливо похлопав похожими на трижды выкрашенную масляной краской решётку ресницами, она захихикала — совсем по–девичьи:

— Вы меня удивляете, молодой человек! Видите ли, однажды я вынуждена была оставить сцену. Ах, какая трагедия, какая трагедия! После я многократно хотела вернуться, но увы, увы — рано или поздно приходит срок, когда возврата уже нет. Sic transit gloria mundi! Ах, что же я, вы, наверное, не знаете латынь…

Ричард привык к качке, и никогда ранее не испытывал приступов морской болезни. Но сейчас, под неумолчную болтовню билетёрши, его начало подташнивать.

— Так откуда вы обо мне знаете? Ведь вы так молоды и, верно, не застали времён расцвета моей карьеры! Ах, как печально… — пригорюнившись, дама извлекла откуда–то кружевной платочек и аккуратно промокнула им сухие глаза, стараясь не размазать устрашающую боевую раскраску. Ричард терпеливо ждал, когда ему позволят ввернуть хоть слово, и утешал себя мыслью: скоро хоть что–то станет понятно! Вот уж точно — изюм протухший, а всё туда же. Хорошо, что их разделяет стекло: иначе бы постаревшая Барби картинно рыдала бы на его плече.

— Ваш сын рассказал, — торопливо ввернул в очередную тираду Ричард. Произнести более длинную и связную фразу было бы очень проблематично: дамочка не затыкалась больше, чем на пару секунд. Тем большей неожиданностью оказалась повисшая тишина. Казалось, последние слова зависли в колышущемся жарком мареве. Постаревшая Барби больше не заламывала руки, не ломала комедию: она смотрела серьёзно и пытливо. Даже слишком серьёзно. Уж лучше бы она по–прежнему щебетала, строила из себя виноградинку и не давала сказать и слова, чем судорожно стискивала в отчего–то дрожащих пальцах платок.

— Я не помню вас среди его знакомых. Как ваше имя?

Ричард передёрнулся. Да эту дамочку, когда она серьёзна, можно отправлять бороться с глобальным потеплением. Одно её слово — и замёрзнет не только Арктика, но и все океаны мира.

— Вряд ли он успел обо мне рассказать. Мы… мы совсем недавно познакомились.

Платок выпал из нервно сжимающихся пальцев. До того красное лицо стремительно побелело, отчего косметика выступила на нём ещё ярче. Ричард напряжённо всматривался в лицо постаревшей Барби, ожидая ответа.

— Молодой человек, вы меня с кем–то спутали. Так будете брать билет?

Спутал?! Да быть того не может! Ричард упрямо сжал губы:

— У вас ведь есть сын. Седрик. Недавно мы встретились в Кровавом Гроте, и…

— Хватит! — взвизгнула — как пилой по ушам резануло, — Молодой человек, есть вещи, с которыми не шутят!

— Но я вправду знаком с вашим… — Ричарду вновь не дали закончить. Постаревшая Барби внимательно посмотрела на него — глаза в глаза. Как удав, гипнотизирующий кролика.

— Мой сын мёртв.

— Что?!

Ричарду показалось — ослышался. До сих пор всё шло настолько гладко, что казалось — только так и может быть. Ведь он нашёл её, мать Седрика, толком даже не ожидая встречи и не надеясь на неё. Лжёт? Нет. Нельзя лгать с таким взглядом — тяжёлым, ненавидящим, словно он случайно ткнул пальцем в давно зажившую, но всё ещё ноющую рану.

— Седрик мёртв, и сирена мертва. У меня больше нет детей. А теперь — уходите. Не смейте, вы слышите, не смейте со мной шутить!

Ричард резво попятился: поворачиваться к дамочке спиной он боялся. Сирена?! Администрация «Золотой бухты» явно не следит не только за состоянием театра, но и за сотрудниками. Да, дамочка кажется нормальной, но что она несёт?! Похоже, ей начисто снесло крышу. Одно упоминание Седрика — и она превратилась из стареющей кокетки в фурию!