Очередной выкрик оборвался на полуслове. Надо же, какие честные глаза! Такие бывают только у отпетых лгунов. Седрик всплеснул руками и покачал головой:

— Законом запрещено заводить дома змей? Вот уж не знал.

— Держать — нет. А вот убивать…

— Убивать змей? Вы что, активист «Гринписа»? Так или иначе, я не сторонник насилия, и избавляюсь от животных только в случае крайней необходимости — например, если они проявят агрессию. Поверьте, мои питомцы содержатся в прекрасном террариуме, — разноцветные глаза недобро сверкнули. — Впрочем, думаю, вы сами имели честь в этом убедиться, пока шастали по моему дому.

Ричард стиснул зубы. Да он ещё и издевается! И снова этот церемонно–вежливый тон, как будто они на приёме у английской королевы.

— Если вам нечего бояться, я пойду в полицию. Думаю, им будет интересно узнать кое–что о Змеином Фантоме. Не так ли?

Только на мгновение, на одно мгновение в глазах Седрика промелькнул страх. Губы искривились, как будто он собирался что–то сказать, но в последний момент раздумал и не дал словам вырваться. Затем — привычная маска спокойствия. Но именно короткое замешательство окончательно убедило Ричарда: он не ошибался в своих подозрениях. Тот, кто стоит перед ним, виновен — однозначно, без сомнений. Что бы он теперь ни сказал, ничто не скажет лучше, чем его лицо.

— Забавно. А я полагал, что имею дело с дураком. Но оказывается, всё проще: вы сумасшедший. Крайне сочувствую вашей сестре. Она заслуживает большего, чем возиться с безумцем вроде вас. Что ж, раз уж вы не в своём уме, я не стану вызывать полицию. Исключительно из сочувствия к Лесли.

Круто развернувшись, Седрик поспешил прочь. Мысли в голове спутались. Его нельзя отпускать. Если позволить ему уйти сейчас, он сбежит, а потом начнёт убивать снова — пусть, быть может, в другом городе или даже в другой стране. Убивать таких же наивных дурочек, как Лесли. Может, тоже чьих–то младших сестёр.

Но Седрик уходил — уходил по узкой пешеходной дорожке, нависшей над морем. До конца не осознавая, что делает, Ричард рванулся вперёд, хватая его за руку:

— Нет уж, ты не уйдёшь так просто!

— Что вы себе позволяете?!

Дальше всё происходило странно — заторможено, нелепо, как будто не по–настоящему. Седрик рванулся, освобождая руку, сделал шаг в сторону — и оказался на самом краю. Треск. Мелькнуло чёрное пятно плаща. Мелькнуло — и исчезло, перевалившись через край вместе с обломками перил.

Прохладный ветер шевелил волосы. Ричард стоял возле пролома, пытаясь понять, что только что произошло. Сорвался?.. Погиб?.. Убит?.. Всех оставшихся сил ему стоил взгляд вниз — туда, где на камнях осталось кровавое пятно, смываемое накатывающими волнами. Туда, где лежало тело, сверху кажущееся простой чёрно–красной тряпкой. Ричард сглотнул, подавляя тошноту, и медленно, как во сне, побрёл обратно к дому. Мыслей не осталось, кроме одной.

Больше Змеиный Фантом никого не убьёт.

Перед глазами покачивался серо–белый коридор со множеством дверей. Конец его тонул в безжалостном голубоватом свете электрических ламп. А может, конца не было и вовсе: стоило сделать шаг вперёд — и там, вдалеке, возникали смутные очертания всё того же коридора, всё тех же совершенно одинаковых дверей, выкрашенных чёрной краской.

Где–то плакал ребёнок.

Коридор переполнялся тихим плачем и неестественно громкими шорохами, какие издаёт карандаш, цепляясь за бумагу. Ребёнок, кем бы он ни был, там, впереди. За одной из чёрных дверей.

Ричард шёл по коридору, толкал двери, открывал — и повсюду видел одну и ту же комнату, белоснежную комнату, похожую на больничную палату. Грустно поскрипывала, покачивалась из стороны в сторону забытая капельница. Порой проминалась кровать, словно на ней ворочался кто–то невидимый, но оттого не менее осязаемый.

А ребёнок всё плакал.

Ещё одна распахнутая дверь, ещё… Череда одинаковых комнат сливалась в одну бесцветную полосу, рябила, точно потревоженная вода в мелкой лужице. Пятно впереди. Белое. Белая дверь в бесконечном чёрном ряду.

Толкнув дверь, Ричард остановился. Она не поддалась. Все остальные открывались с одного лишь лёгкого прикосновения, эта же не спешила распахиваться. Заперто? Нет. Повернулась ручка — и с тихим скрипом белая дверь приоткрылась.

Комнату — стены, пол, даже потолок — усеивали рисунки. Не выведенные уверенной рукой профессионального художника, но по–детски перекошенные и простые. В самом центре комнаты, на полу, съёжился маленький мальчик. Он, тихо всхлипывая и высунув язык от усердия, скрёб бумагу карандашом, изредка откладывал, вытирал слёзы и снова принимался рисовать. На Ричарда мальчуган не обратил внимания, а может, и вовсе не заметил его появления.

Яркие детские рисунки, усеивавшие комнату, шелестели, меняясь местами. Ричард вглядывался, не понимая, что привлекло его внимание, когда ребёнок неожиданно шепнул, не поднимая головы:

— Вам нравится, как я рисую, мистер? Хотите, я покажу новые картинки?

В руку легла небольшая стопка. Вместо так любимых малышами ярких красок — серые, чёрные и красные хаотичные линии. Маленькая, почти кукольная фигурка человечка с длинными волосами, съёжившегося на кривоватой инвалидной коляске, такой же человечек — рядом с фигуркой. За их спинами — две фигурки побольше. Одна одета в платье, другая — в мужской костюм. Подпись кривоватым, детским почерком: «Мая симья».

Другой рисунок. Та же фигурка в коляске. Одна. Рядом с ней — фигура в чёрном. Почему–то от вида жутковатой тени, пусть и похожей на обыкновенную кляксу, кружилась голова. Стремясь оторвать взгляд, он схватился за следующую картинку. Тень снова была там, а вдалеке — приоткрытая чёрная дверь, к которой она волокла упирающуюся маленькую фигурку. На боку лежала брошенная коляска.

Стопка выскользнула из рук. Тень теперь проступала повсюду — на каждой яркой картинке, незримо стояла за спиной. Пространство стремительно теряло цвет, становилось всё более и более блеклым. В нос ударил острый запах стерильности, холода и каких–то лекарств.

— Я убил её — видишь? — мальчик протянул законченный новый рисунок, где тень была многократно перечёркнута красным карандашом. — Она не заберёт меня. Теперь уже не заберёт…

Ребёнок вскинул голову — и до самого мозга прожёг его взгляд. Светло–серый. Пронзительно–синий.

На плечо легла чья–то рука. Ричард закричал, отбиваясь от подкравшегося сзади существа…

… И получил по голове подушкой.

— Ты чего дерёшься? — по–детски надулась Лесли, опуская своё «грозное оружие». — Странный ты стал. Сначала бред всякий рассказываешь, потом во сне вопишь, как будто тебя там зелёные чёртики стриптиз танцевать заставляют…

Родной дом, знакомая комната… Может, всё, что было, ему приснилось? Может, всё произошедшее — лишь кусочки одного и того же кошмарного сна?

Следом пришли чёткие воспоминания, как он, шатаясь, брёл по улице. Как какая–то незнакомая женщина громко обзывала его то пьяницей, то наркоманом. Как он, чудом не упав, перевалился через подоконник и рухнул лицом в подушки.

Слишком, слишком подробно для сна. Значит — на самом деле. Значит — столкнул… Нет, не столкнул. Седрик сорвался. Сам.

— … Рикки, я тебя, между прочим, спрашиваю! — Лесли легонько потрясла брата за плечо, заглянула в глаза. Мурашки по коже. Холодный пот. Что он скажет сестре? Как всё это объяснит?.. И стоит ли вообще говорить хоть что–то?

— Рикки, приём! Земля вызывает Рикки!

— Да, — ляпнул наудачу Ричард. Удача, увы, не спешила на его сторону.

— Что «да»? — Лесли встревоженно приложила ладонь к его лбу. — Температуры вроде нет… Я тебя спрашиваю — яичницу сварганить или чего посерьёзней? Доктор сказал, что тебе нужно хорошо питаться.

При мысли о еде желудок мигом скрутило тугим узлом, и Ричард схватился за живот. Нет, сейчас он точно не сможет есть. И хорошо, если хотя бы завтра станет легче. Лишь с трудом удалось выдавить жалкую, неестественную улыбку: