— Успокойся, — вновь приводит меня в чувство Рябов, — мы уже контролируем три линии. Горбунов — раз, Дубов — два, кассир — три. Где-то они пересекутся.

В кабине рябовской машины раздалась соловьиная трель. Сережа рывком раскрыл дверь, щелкнул кнопкой, молча дал конец связи и обратился ко мне: «Едем к Фотографу. Он засек, с кем встречался вышибала».

— Конкретнее, — прошу его.

— Фотограф вышел на связь с инвалидом. Просил разыскать нас. Сам сел проявлять пленку.

— Ты послал человека по следу картины? — напрягаюсь я. Если кассир побежал, события будут развиваться стремительно.

— А как же, — удивился Сережа, направляя машину в город, — мы подойдем к ним и с этой стороны.

Фотограф не отзывался на наши звонки, и плохое предчувствие сразу передалось Рябову. Он нацепил перчатки, ловко вставил отмычку в дверь, немного повозился и толкнул ее вперед. Из-за полуприкрытой двери ванной комнаты выбивалась полоска красного света. Я взглянул через плечо Рябова: Фотограф уткнулся лицом в ванну с проявителем, под левой лопаткой торчала рукоятка финки.

— Мгновенная смерть, удар нанесен снизу вверх. Теплый совсем, — бросил Рябов. — Ни фотографий, ни пленки. Они забрали все.

— Какие там к черту они, Рябов! Ты что издеваешься? Фотограф сам открыл ему, ему, подчеркиваю, дверь и, расположившись спиной для полного удобства, занялся своим делом. Это был человек, которому он полностью доверял.

— И которому до сих пор доверяем мы, — задумчиво протянул Сережа, продолжая свое дело.

— Кстати, где твой Рыбкин папа? — ласковым голосом осведомился я, когда мы не торопясь вышли на улицу по одному, чтобы миновать случайных соседей-пенсионеров.

— Не может быть, — сказал Сережа и в совершенно несвойственной для него манере резко бросил машину вперед.

Рябов остановил «Волгу» у самого входа трехэтажного здания морского вокзала и бросился наверх. Я вышел из машины, прикурил сигарету и увидел милиционера, спешащего ко мне. Тот, не доходя несколько метров, внимательно посмотрел на номера «Волги» и спросил:

— Это машина твоего приятеля, который пошел наверх?

— Ага, — добродушно протянул я.

— Скажи ему, чтобы не пересекал сплошную линию.

— Слушай, командир, а где здесь сплошная? — я показал на желтую линию у здания, которая благодаря непогоде и времени давно стала прерывистой.

— Это просто краска вытерлась, — тоном, не терпящим возражений, пояснил мент.

— Вот возьми кисточку и наведи сплошную, — искренне советую, ничем не рискуя: это ведь не гаишник, а привокзальный работник, скорее всего от нечего делать начавший наводить порядок. Чувство опасности всегда обостряло во мне нахальство, сейчас нужно вести себя скромнее, но собственную натуру трудно перепрыгнуть.

— Ничего, скоро придет лейтенант, ты иначе заговоришь, — многообещающе протянул страж порядка.

— Скажи своему лейтенанту, чтоб он эту машину вымыл, — злобно бросил я и отправился вслед за Рябовым.

«Последний рабочий день», — злорадно думаю, платя двадцать копеек девушке, подменившей вышибалу по совместительству. Став возле какой-то композиции, запечатлевшей давным-давно позабытые широкой публикой продукты, я внимательно прислушивался к разговору Рябова и бережно мостящего грот Рыбкиного папы.

— С кем встречался кассир?

— Я близко не подходил, только со спины видел. Кассир провел его до такси, Фотограф сразу пошел домой.

— Ты шел за кассиром? Куда он делся?

— Он отправился к Горбунову.

Когда Рябов включил двигатель, я глубокомысленно заметил:

— Какая наглость, Сережа.

— Ты о чем?

— Да так, машина у тебя давно не мыта. И еще нас усиленно замыкают на Горбунове.

— Надо отказываться от телефонов.

— Перестань, Сережа, если бы стучал инвалид, он не передал тебе предсмертную просьбу Фотографа.

— Ты что — вчерашний? — на сей раз обижается Рябов.

— Уговорил, в конце концов что лежать этой технике без дела. Мой пароль ты уже знаешь. Твой как обычно? Проконтролируй дальнейшую судьбу Фотографа. У него ведь есть ребенок, с женой Фотограф в разводе.

Сам того не замечая, я говорю о Фотографе, словно о живом человеке, пытаюсь играть в благородство, чувствуя, что в его смерти есть доля собственной заслуги. Догадаться бы сразу, но эти твари действуют сверхоперативно.

— Рябов, ребенку Фотографа пятьдесят тысяч. Но не раньше, чем все это закончится. И собирай ребят. Сегодня Горбунов ответит за все. Не представляю себе, кто смог его так прижать, если он не побоялся играть против нас.

— Он отвертится. И Дубова слова опровергнет. Скажет, что Ромка врет — и упрется.

— А кассир?

— Ну и что? Посадил своего человека безработного в точку. С кем встречался кассир — мы не знаем.

— Но если не узнаем…

— Это верно. А деньги я подброшу жене Фотографа. Пока ребенок вырастет, пятьдесят штук две порции мороженого стоить будут.

Только поздним вечером мы решились форсировать события; раньше застать Горбунова в его логове трудновато. Да и охрана по ночам у него не такая многочисленная.

Ребята блокировали черный ход, а я в гордом одиночестве спустился в подвал и постучал в дверь, за которой столько раз сам готовился к приему гостей всевозможных рангов. И сколько килограммов лапши не попытается навесить мне Веня на уши, он ответит на главный вопрос. Или замолчит навсегда.

Расстегнув куртку, стучу чуть сильнее, дверь немного подается вперед, металлические створки открыты настежь и резкий тошнотворный запах свежей крови бьет по ноздрям.

— Сережа, иди сюда, — тихо зову Рябова, не переступая порога. — Мы опоздали вторично.

Сережа плотно прикрыл дверь и осмотрелся. Картина была явно не для слабонервных, даже у меня ком подкатился к горлу и начало немного мутить. Горбунов сидел в кресле, широко раскрыв глаза, нож с необычно изогнутой рукояткой прошел через горло и пригвоздил моего бывшего хозяина к спинке намертво. Черные лужи крови, в которых лежали его телохранители, успели по краям подернуться пленкой.

Окровавленный след растворился за вешалкой. Я увидел ребят, стоящих во дворе и знаком приказал уйти на улицу. Город давно отдыхал, но мало ли, вдруг найдется некто, страдающий бессонницей.

— Что, Сережа? — спросил я, прикуривая сигарету «Мальборо», вытащив ее из пачки, лежащей на столе рядом с Веней.

— Кажется, их изрубили, прежде чем они схватились за оружие. Тому возле дверей перерезали горло, как барану. Но сперва оглушили. На виске гематома…

Стряхиваю пепел в полную бычков пепельницу, тушу окурок и бережно прячу его в карман.

— Рябов, слишком много трупов в один день. Может быть, хватит? — обращаюсь я к Сереже, который сегодня, похоже, только и делает, что изучает обстановку, максимально приближенную к штыковой атаке из-за угла.

— Ножка маленькая, в кроссовочке, — бормотал Сережа, стараясь не оставлять собственных следов. — Выходит, Саша зря торчит у Дубова?

— Нет, не зря. Наверняка, они этим не ограничатся, потому что ведут себя, как бешеные. Вполне возможно, что следующие на очереди… Срочно поставишь охрану у Леонарда, к Оксане, она не один месяц была с Дубовым, да и Ромке подвел ее Горубнов по моей просьбе.

Даже не взглянув на своего бывшего хозяина, подписавшего собственный приговор, я, не торопясь, вышел на улицу.

— У нас не хватит людей, — устало сказал появившийся минут через десять Сережа и вставил ключ в замок зажигания.

— Куда ты едешь? — разозлился я на чрезмерную молчаливость Рябова, и тут же заорал «Стой!», да так, что Сережа вдавил тормоза с силой, бросившей нас на лобовое стекло. — Выходи, пересаживайся к ребятам и действуй. Ты же все понял, Рябов, и перестань играть в мою охрану, сам говоришь, людей не хватает.

Я буквально выбил плечом Сережу на мостовую и от волнения газанул со второй скорости, потому что только сейчас до меня дошло, что прежде всего они пойдут уничтожать главную улику — картину Айвазовского, и если я не успею, Студента от срочного переселения в рай не выручит даже Господь Бог.