— Здравствуй, мама…

Квартира Коти Гершковича простотой убранства могла соперничать разве что с казармой в отечественном исполнении: дешевый письменный стол, жестяная настольная лампа, простенький грошовый будильник. Правда, в этой же комнате вызывающим соседством выглядит компьютер, но для Гершковича — это орудие производства. Котя, конечно же, не маскируется, просто с презрением относится к вещам, справедливо считая, что десятирублевый будильник разбудит его не хуже золотого «лонжина». О финансовых возможностях моего давнего партнера и постоянного клиента эта комната и не намекает, хотя, уверен, что есть у Коти где-то уютное гнездышко, куда он хоть изредка, но забирается. Хотя Котя сперва арифмометр, а потом уже человек, отдыхать же изредка обязан.

Гершкович налил ароматный напиток в крохотные фарфоровые чашечки.

— Котя, в такой шикарной обстановке кофе нужно лакать из алюминиевой посуды, — пытаюсь в шутку уколоть хозяина квартиры.

— Кофе нужно пить только из фарфоровой посуды, иначе теряешь весь аромат, — поставил меня в известность Гершкович. — Давай не будем говорить за привычки каждого из нас, потому что на это нужно много времени.

— Ладно, Котя, ладно. Завтра мой человек принесет товар. Скидка обычная, как для тебя.

— Расчет?

— С ним. Зеленкой, чтоб жизнь раем не казалась. Пусть уверует, что я очень интересуюсь долларами. Впрочем, а кто ими сейчас не интересуется.

— Из расчета один к тринадцати, — соглашается Котя, хотя еще сегодня, один к двенадцати — самая нормальная цена.

— Договорились. А теперь я бы хотел послушать совет умного человека.

— Ты вроде кончал далеко не 75-ю школу, — кокетничает Котя, перед тем, как включить в работу свой мощный компьютер, замаскированный плешью. — Рассказывай.

— Мне нужно переправить туда вещь совершенно непроторенным путем. Вещь дорогую. Как это лучше всего сделать?

— Куда именно? — излишне любопытствует Котя и тут же нарывается на комплимент:

— Туда, где банк платит по твоему вкладу девятнадцать процентов.

— Уже пятнадцать, — не удивляется моей осведомленности Котя. — Так вот, сейчас идет процесс демократизации…

— Котя, любимый, я уже обсосал этот вариант. Демократия от демократизации отличается тем же, чем канал от канализации. Не предлагай пробовать перевезти товар одной из тысяч машин, которые сейчас штурмуют Брестскую крепость. Даже при наличии своего таможенника риск существует, а его нужно исключить на сто процентов. К тому же технически сложно контролировать путь товара из Восточной Европы в Западную.

— Такой молодой, а уже такой горячий, — усмехнулся Котя, — одна десятая процента может зависеть даже от погоды. Я тебе, конечно же, не мог предложить то, до чего ты сам докопался. Стоит ли перевозить среди консервов, сигарет, телевизоров и прочего дрека дорогую вещь. Я просто вспомнил одну нехитрую истину, которую, кстати, ты догадался использовать раньше меня: еврей не роскошь, а способ передвижения. Все остальное — голая техника.

— Ты забываешь, что шмон в этом случае носит не поверхностный характер. Я, конечно, могу сделать штамп «разрешаю к вывозу», но это тоже риск. А вот риск мы обязаны свести до минимума.

— Слушай сюда внимательно. Человек работал здесь всю жизнь, накопил деньги, продал в конце концов всю обстановку, ну на кой ему там эти деревяшки? А куда их девать? Ну пойдет он на толчок, купит себе шмутки, чтоб первое время там с голым тухисом не бегать, а что ему отсюда вывозить?

— Ты подводишь меня к современному авангарду. Но здесь система ниппель — работы идут через салон, потом уплата пошлины и… неконтролируемая ситуация.

— Правильно, все отъезжающие теперь берут живопись, современную, чтоб хоть что-то заработать. Мастерские художников в осаде. Насколько мы знаем, там она идет. Чтобы контролировать ситуацию от и до, тебе придется открыть что-то такое, что позволит торговать картинами или другими цацками.

— Нельзя.

— Кооператив нельзя, зато можно комсомольское предприятие. Сейчас многие люди стали работать в комсомоле, это очень полезная организация. Ты все понял?

— Я только одного не пойму. Как ты с такой головой еще здесь?

— Я скажу тебе на полном серьезе, здесь нечего ловить. Но не побоюсь показаться тебе слюнявым идиотом, я просто не могу жить без этого города. Южноморска не будет нигде. Страшно, что мы, которые должны были быть его хозяевами, сдали город этим интервентам из Булдынки. Посмотри, во что превратили город эти тупоголовые деятели от сохи. Но это наш город. В отличие от придурков, которые вытворяют с ним, что хотят, здесь могилы моего прадеда и прапрадеда. О таких, как я, говорят — России верные жиды. Мы живем уже на руинах бывшего города, и держат нас только воспоминания. И не боюсь я завтрашнего дня, перед которым побежали в страхе за своих детей аиды — их у меня нет. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня».

Вот что значит воспитание. Как и положено мальчику в порядочной еврейской семье, в пять лет Котя получил в руки книгу, эту своеобразную фору по сравнению со мной, своим полуславянским-полутевтонским ровесником. Нет, я не антисемит, потому что воспитан интернационалистом: мне что татарину, что русскому, что еврею, что украинцу морду набить — безо всякой разницы. Слава Богу, Южноморск всех нас научил с детства неудобопроизносимым выражениям на добром десятке языков. Так что грека, грузина, армянина, француза я великолепно могу облаять на их родном наречии. И глубоко наплевать, кто мой деловой партнер, лишь бы у него голова варила. А какая кровь течет у него в жилах, есть ли родственники за границей, была ли бабка на временно оккупированной территории, пусть заботит кадровиков-отставников. Я себя глупее Коти не считаю; в подобных цитатах пришлось наблатыкаться не хуже его; ввернешь в разговоре, словно ненароком, подходящую, и собеседник невольно проявляет уважение. Так что пришлось на фразу из Котиной «Мессии Израилев» выдать ответ нашего Псалтыря:

— «Ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?»

— Интересно общаться с таким начитанным человеком, — улыбнулся Котя, — хотя я так понимаю, что это для тебя — орудие производства. Но, извиняйте, мне уже пора.

— Спасибо, Котя. Завтра в это время тебе удобно? Тогда жди моего парня, если он не запишет тебя в русофобское общество «Память», тогда смело бери товар. А зеленку приму из расчета один к четырнадцати. Твой совет стоит большего.

— Я сказал один к тринадцати, и не делай мне подарки. Кстати, не накладно тебе держать столько мальчиков?

— Себе дороже без них обходиться.

— Я обхожусь. Купил себе одного человека, и ко мне близко никто не подходит — ни те, ни другие.

— Ты купил не человека, а должность в его образе. Сам понимаешь, что наши дела покруче. Вот поэтому ты получаешь первосортный товар или твои консультанты считают иначе?

— Не морочь мне задницу, мои консультанты — это все равно твои люди. С тобой приятно иметь дело, потому что ты никогда не гилил цены.

— Спасибо, Котя, на добром слове. И за дельный совет — еще раз.

— Ой, иди ты уже…

— Уже иду. А правда, что ты в последнее время стал потреблять только целок?

— Кишен мерен тухис, — беззлобно произносит Котя свою излюбленную фразу.

— Фронцым золдер кишен, — парирую я, как положено коренному южноморцу, нежно поглаживаю Котину лысину и выхожу на улицу.

Ровно в семь утра Рябов повернул ключ в замке зажигания и машина плавно пошла по проснувшемуся городу.

— Подарки купил?

Сережа по обыкновению молча кивнул головой и переключил скорость.

— Рябов, ты на диво прекрасный собеседник, молчишь, словно партизан на допросе. Думаешь, я не понял, почему вчера ты так томительно тянул время? Потом я дважды видел ребят: на кладбище и у Светкиного дома.