И оказывается, что гнусная американская мафия ошибок не прощает. Потому что стоило Джафарову и Гарибову ступить на родную землю, как их тут же изрешетили пулями. Вот и все.

Жаль только, что эта импортная железяка всего на один вопрос ответить не может. Отчего это наши власти такими гуманными оказались? С другими курьерами не церемонились, сразу продлевали им визу по приговору суда. А тут милость непонятная, для меня, по крайней мере. Потому что, кроме печатного слова в этой газете, я еще кое-что знаю о подлинном советском гуманизме.

Крест золотой, с бриллиантами, как в Москве у Велигурова очутился? И откуда мафия узнала о провале своих агентов и без предварительных разговоров их достойно в порту встретила? И, если разобраться, отчего такой прокол у курьеров случился? Вот я же не американская мафия, но через южноморские ворота столько произведений искусства протащил — и ничего страшного.

К сожалению, сбегать на тот свет к Вышегородскому даже для того, чтобы узнать какие-то подробности по этому делу, у меня особого желания нет. Но чувствую, и с этим Джафаровым у Велигурова есть хоть одна точка соприкосновения. Крест. Но чувства без доказательств лучше при себе держать.

Конечно, Велигуров всю жизнь произведения искусства в меру сил собирал. И то, что ему друзья-арабы тоже чего-то дарили — не сомневаюсь. Так уже советский человек устроен. Хоть нельзя, всеми инструкциями запрещено было, а если взял сувенир — так отдай государству, но даже наши дипломаты — и то норовили схватить в лифте, что им совали все понимающие иностранцы. Я бы вполне допустил, что за этот крест Велигуров мог согласиться повзаимодействовать со своими иноземными друзьями, а когда операция по каким-то независящим причинам под уклон пошла, решил, что Джафарову жить незачем. Ох уж эта мафия американская, только грубо сработано. Но с другой стороны, подумаешь, грубо. Наше КГБ только в кино ювелирно действует. А на родной земле… Ему ж ни перед каким Верховным Советом отчитываться не нужно было, что хочу, то и ворочу. Конечно, заграница совсем другое дело, там топорная работа не проходит. И правильно, сколько раз не проходило, сколько наших ребят похватали, повыгоняли — об этом весь мир знает. Кроме, конечно же, собственного народа. Потому как наловчились чуть что — орать «Провокация», а главное, людей приучили к мысли: без этих самых провокаций ЦРУ минуты прожить не может. Велигуров, ты часом не двойной агент? Да нет, он же прямой, как грабли, приводящий в исполнение. Я все это домыслю с Джафаровым и при подгонке материалов, заколачивающих гвозди в гроб твоих подельников, по-любому замастырю логический, подкрепленный доказательствами вывод — это ты Джафарова под пули подставил. Каждая информация воспринимается наиболее правдиво, если ее хоть чуть-чуть разбавить дезой. А сейчас время такое, что разбираться не будут, комиссии создавать. Демократы замечательные рвутся на места, удерживаемые партноменклатурой, так что Велигуров может на этот крест молиться, хотя вряд ли он его выручит, атеиста прирожденного. Мы лучше пока Джафарова в покое оставим, хотя и жаль понапрасну затраченного времени, если вариант этот потерять придется. Рассуждения чем хороши вместо действий — от них в любую минуту отказаться можно.

А пока нужно расслабиться, пробежку сделать, а потом с удовольствием дождаться вечера и увидеть собственноручно сложенные строки — поздравления для моего распрекрасного Петра Петровича, плывущие по телеэкрану.

Я вышел из дома и первым делом увидал парней в одинаковых длинных плащах, летящих прямо на меня. Один из них прижимал рацию к уху, не замедляя бега, другой что-то громко кричал, но что именно — я не успел расслышать. Потому что мгновенно был сбит с ног, успев в падении заметить расстегнутую куртку, бронежилет, который стремительно прижался к моему носу. Я попытался освободиться от парня, прижимающего меня к цементу, но тут же на мои ноги навалился еще один и проорал: «Не шевелись!» Трудно шевелиться, удерживая на себе две такие тушки, почему-то подумал я, стремясь захватить как можно больше воздуха из крохотной щели между собственным ртом и чьим-то животом, надежно прикрытым бронированными пластинами. Я не сразу сообразил, что происходит, когда меня буквально волоком затащили в дом, в дальний угол веранды, и сквозь стекло окна было прекрасно видно, как несколько парней ведут огонь в сторону аллеи из автоматов, короткие стволы которых удлиняли полуметровые глушители.

Тихий стрекот выстрелов в доме не был слышен и, казалось, я просто смотрю какой-то один из многочисленных боевиков, собранных Гариком, только звук не догадался добавить. Через долю минуты появился и звук.

— Трэша давай! Трэш! Вперед!

Черная, как смоль, овчарка рванулась по аллее, ведущей к дому, волоча за собой длинный брезентовый повод, а за ней бежали несколько ребят из рябовской гвардии.

Радиотелефон издал соловьиную трель, я поднял трубку со стола, передвинул рычажок и вспыхнувшая лампочка-кристаллик дала зеленый цвет разговору.

— Я вас очень внимательно слушаю, — наглым тоном заявляю в трубку, стараясь унять дрожь в коленях.

— Из дома не выходить! — впервые за много лет по-медвежьи ревел на меня Рябов. — Дай трубку кому-то из охраны.

Я специально придавил кнопку усиления звука и трубка тут же выдала парню в бронежилете дополнительную информацию:

— Воха, ты? Не выпускай его из дома. Даже если он попытается с боем прорываться. В крайнем случае, разрешаю надеть на него наручники!

Рябов по всему, видимо, меня с кем-то перепутал. Я выхватил трубку и заорал:

— Я на тебя не наручники, а намордник одену…

Трубка отозвалась короткими гудками. Поудобнее усаживаюсь в кресле, прикуриваю дрогнувшей рукой сигарету и даже не пытаюсь поступить наперекор указаниям Рябова. Гвардия подчиняется непосредственно Сереже. И этот Воха не будет долго думать, исполняя приказ Рябова. Ко всем делам, мне еще не хватало разгуливать по дому в наручниках, надетых собственным телохранителем.

Мы сидели возле заботливо растопленного Сабиной камина, которая по случаю сегодняшнего торжества в доме к своим врачам почему-то не отправилась. Сережа бросил на медвежью шкуру маскхалат и у меня создалось впечатление, что местами вытертый мех покрыл густой ковер из опавших листьев, смешавшихся с травой.

— Сережа, Петр Петрович успел прочитать мое послание? — полюбопытствовал я, хотя знал, что ответ будет отрицательным.

— Он просто несерьезно к нам отнесся. А теперь исправляет ошибку, — пояснил Рябов. — Так что… Дай подумать.

— Сережа, — тихо говорю, стараясь придать голосу максимум убеждения, — мы всегда мыслили вместе. И это давало определенный результат.

— Значит так, — чуть ли не командует Рябов, — тебе сейчас лучше помолчать.

— Милый мой, — неблагодарно высказываюсь в ответ, — это раньше мной вертел Вышегородский, а ты обеспечивал безопасность операций. Теперь я вместо него. И нажаловаться старику ты уже не сможешь даже при большом желании. Так что решения принимать мне.

— Кроме одного, — безапелляционно отрезал Рябов. — Безопасность, как раньше везде писалось, прежде всего. Так что, — чуть мягче добавил он, — мое требование… В общем, ты должен делать, что я скажу. Один раз поступил по-своему — и хватит.

— Что за дела, Рябов? — начинаю выступать, проявляя характер. — Еще не хватало, чтобы какой-то засраный чекист мне указывал, что делать…

— Вот-вот, — тихо сказал Рябов. — Он ведь оттого несерьезно к тебе отнесся, что характера твоего не знает. Ангельского. Думал, предупредил, так ты умнее окажешься. Знал бы твои штучки, мы б в том поезде до Южноморска холодными доехали.

— Ну да, — не сдаюсь я, хотя сам знаю о всех достоинствах своего замечательного характера. — «Ромашка» на нас налетела исключительно по его душевной доброте.

— Я так тебе скажу, — заметил Сережа, — если бы его более серьезные дела не отвлекли… В общем, хоть все наши ребята вокруг тебя ходи, от пули снайпера не спрятали бы. А теперь положение очень серьезное. За тобой ликвидатор охотится.