Несколько дней спокойной, безалаберной жизни, по-видимому, все-таки сделали свое дело и я расслабился. Мы ехали к Марине, она сидела рядом и что-то рассказывала, но я по привычке думал о своем. И только когда Марина вцепилась в плечо своими нежными, но сильными пальчиками, заорала: «Смотри!», почувствовал неладное. Благодаря стараниям Рябова по освещению города в зеркале заднего обзора был отчетливо виден громадный рефрижератор, перегородивший проезжую часть. И если машина с охраной не объезжает его по тротуару, значит врезалась она в эту громадину. И тут я принял неверное решение. Вместо того, чтобы развернуться и поехать к месту происшествия или стремительно набрать скорость, остановился, быстро расстегивая пуговицы куртки, выхватил пистолет, но послать патрон в патронник уже не успел. Двери одновременно распахнулись, и с двух сторон на меня смотрели черные, как у ангела смерти, зрачки автоматов.

— Брось оружие, мать твою, быстро… — неслись крики со всех сторон, словно включили стереосистему.

Я разжал пальцы, успел заметить, что Марину уже выволокли из машины, и тут чья-то лапа легла на мои волосы, рванула на себя, да так, что слезы заволокли глаза. Давно я не плакал, лет двадцать пять, не меньше. Крепкая пятерня продолжала тянуть за волосы голову вниз и отпустила только тогда, когда меня схватили за руки, швырнули на капот, обшаривая и в таких местах, куда пистолет или нож нельзя спрятать даже при большом желании. Затем меня развернули, по-прежнему не ослабляя хватки, прямо перед собой я увидел ухмыляющуюся рожу парня в длинной кожаной куртке, демонстративно сдувающего с пальцев вырванные волосы. Несдержанность снова отвратительно сказалась на моем здоровье. Хотя руки и ноги мои были надежно заблокированы, я сумел все-таки, резко дернув одной только шеей, нанести ему удар лбом в нос. И после этого тупая боль рванула затылок, увлекла за собой в непроглядную темень.

Передо мной была все та же темнота, и словно со стороны я услышал свой собственный стон. Широко раскрываю глаза, но ничего не вижу. Разве что еще сильнее запульсировала в голове кровь, гулкими толчками рвущая виски. Казалось, еще мгновения — они не выдержат напора боли и разорвутся. Руки отказывались повиноваться.

— Очнулся? — словно сквозь ватную пелену послышался издалека голос Марины.

— Ничего не вижу, — прошептал я, — наверное, сотрясение…

— Успокойся, я тоже ничего не вижу, — прервал эти соображения голос Марины, — мы в гараже под домом. Здесь нет света.

Хотя Марина пыталась меня успокоить, боль от этого меньше не стала. И еще я сообразил, что руки у меня просто-напросто связаны. Именно связаны, а не скованы наручниками. И как бы я туго не соображал, стремясь победить боль, это говорило о многом.

— Где мы? — бросая наугад вопрос в темноту.

— Что-то сильно похожее на обкомовскую дачу… — неопределенно протянула Марина.

— Тогда порядок, — выдавил я как можно более спокойным голосом, стараясь шевелить пальцами, чтобы восстановить кровообращение.

Да какой там порядок, если ей не завязали глаза, значит выходить нам отсюда только вперед ногами. Стали бы они засвечивать точку, если бы не рассчитывали иметь дело с потенциальными покойниками.

Марина подползла ко мне и удивительно нежным голосом спросила:

— Ты сможешь развязать мои руки?

Пока я привстал на колени, показалось, что прошла вечность. Вспышка боли отразилась в голове с новой силой, когда кончики пальцев лишь скользнули по ворсистой веревке.

— Не получится, Марина, — глухо простонал я.

В свою очередь Марина попыталась справиться сперва пальцами, а потом зубами с узлом на моих руках, но у нее тоже ничего не вышло.

— Попробуй, перекусить цепочку на сережке, — властным голосом скомандовала моя секретарша.

Во рту у меня было такое ощущение, словно перед экскурсией в этот подвал я полдня лизал медную ручку от двери собственного кабинета. Пересохшими губами я коснулся щеки Марины и, несмотря на то, что каждое осмысленное движение сопровождалось новым витком боли, пробормотал:

— Сейчас мне особенно хочется тебя…

Марина издала что-то вроде смешка, но эта фраза не для нее. Я не имел права показывать слабость даже собственной боли, грыз зубами тоненькую цепочку, быть может, стирая эмаль, и уже почти теряя сознание, почувствовал, как надломилось звено, тонко звякнул о пол пластмассовый полумесяц.

Определяю по звукам — Марина встала в полный рост. Под ее сапогом хрустнула пластмасса. Она долго возилась, пытаясь сидя спиной к обломках серьги нащупать их пальцами, и, наконец, я почувствовал боль от пореза на руке. Мы сидели спина к спине Марина пыталась освободить мои руки от пут.

— Чуть выше, Марина, — скорректировал я ее движения, боль от порезов казалась ничем в сравнении с той, что поселилась в голове.

Потом в моих освободившихся руках оказалось лезвие, мгновенно разрезавшее палец, и я одним движением пересек им канат, стягивающий ее запястья.

— Черт, — тихо сказала Марина, добавила еще одно слово явно не из своего лексикона, а потом заметила: — Дверь заперта снаружи. Придется выбираться через дом.

Судя по шагам, она изучала обстановку, а я тихо прошептал:

— Это, конечно, не более чем смелое предположение, но сейчас мне кажется, что пока я не боец.

Раздался щелчок, яркий свет ударил по зрачкам и с новой силой рванула голову боль.

— Идти сможешь? — спросила Марина.

— Ноги целы, — словно со стороны опять слышу собственный голос, — а голова ко всему привычна. В трех местах зашита. Зачем ты включила свет? Они же…

— Помолчи, — скомандовала Марина, забрала у меня металлическую полоску, скрывавшуюся под пластмассовой оправой, и начала возиться со своим мушкетерским поясом.

Я посмотрел на компактный тельфер, крюк, свисающий с потолка, и заметил:

— Кажется, это приготовили персонально для меня…

Марина не отвечала, она, наконец, щелкнула чем-то, и одна из стекляшек на груди замерцала рубиновыми искорками. Марина подошла ко второй двери, но та была надежно заперта.

— Придется подождать, — чуть ли не весело сказала Марина и переключила внимание на меня. — Ты весь в крови.

— Как положено герою, — заметил я, чувствуя, что боль отступает. Наш знаменитый сенсей Чен учил когда-то: не покоряйтесь боли и она стихнет, побежденная вашей волей. Поэтому, чтобы отвлечься, я прошептал:

— Это же мечта, остаться наедине с такой женщиной…

Марина вполне серьезно заметила:

— Твоя мечта могла сбыться и раньше, у меня дома.

— Это неинтересно… А ты пробовала любить вот в таких… экстремальных условиях?

Марина улыбнулась и неожиданно серьезным тоном спросила:

— А ты сам любил кого-нибудь?

— Любил, Марина. Сперва одну девушку, а потом другую, очень на нее похожую. Но в той, второй, я искал только первую. Когда она меня любила, я еще до этого не дорос, а потом стало поздно. Она вышла замуж.

— Ты встречал ее после свадьбы?

— Нет. И это к лучшему. Она останется в моей памяти такой же, как много лет назад.

— А вторая?

— Она почувствовала все. И тоже вышла замуж. Ты знаешь, я думаю, что любовь — это не то чувство, которое дано испытать каждому…

Я хотел рассказывать дальше, но Марина, смотревшая на меня с какой-то истинно женской жалостью, вдруг вся подобралась. Дверь широко распахнулась, словно от удара и в подвал вошли двое. На их довольно-таки стандартных лицах появилось изумление, не больше того. Марина резко выбросила вперед руку и стальное лезвие из сережки, этот миниатюрный сюрикен, вошел в переносицу одного из парней. Второй еще ничего не успел сообразить, когда Марина прыгнула навстречу ему и, развернувшись в воздухе, нанесла своим сапогом со шпорой удар в челюсть, тут же присела на одно колено, сжатыми пальцами, по-мужски, с хорошим выдохом, ударила по сонной артерии.

И, мгновенно вскочив, нанесла сокрушительный удар шпорой в висок второму противнику, корчащемуся на полу.