— Возраст у меня уже не тот, — огорчился я, — разве что с доченькой моей посоревнуйся. Мариночка, покажи ему для начала, что ты с кирпичиком сделать можешь.

Марина подошла к парню, всунула ему в руки один из кирпичей и спросила:

— Удержишь?

— Давай! — недоверчиво заявил он, крепко сжав пальцами силикатный брусок по краям.

Марина сделала шаг назад, коротко хмыкнула и ударила по кирпичу. Одна из его половинок тут же упала парню на ногу, но он на это не обратил внимания, а пристально уставившись на Марину, заявил:

— Подумаешь, я два расколоть могу…

— А я — три, — заявил еще один спортсмен, но его тут же перебил другой:

— Три я в первом классе колол. Даю ответ за пять.

Когда я заходил в здание концерна, на меня уже никто не обращал внимания. Парни, выделывались перед Мариной, кололи кирпичи, как на показательных выступлениях. Марина с любопытством наблюдала за результатами молодецкой удали.

К Гершковичу я попал без особых проблем, положив перед его секретаршей свою визитку. Эта девушка знает, для кого Котя есть моментально, для кого освободится через два часа. А для многих Гершкович будет отсутствовать всю оставшуюся жизнь.

Я поздоровался с Котей, сходу отодвинувшим от себя какие-то проспекты, удобно расположился в кресле поближе к пепельнице и заметил:

— Котя, твои познания в строительном деле всегда были удивительны. Даже, когда ты возводил дачи, а не командовал «Олимпом». Но все-таки поражаюсь, как ты быстро внедряешь новые технологии. Вести строительство из обломков кирпичей — это ты сам или партнеры твои зарубежные придумали?

Котя без слов подскочил к окну и тут же вылетел из своего кабинета. Я без особого удовольствия поднялся из кресла, взглянул в окно. Гершкович, конечно, очень крутой парень, но чтобы до такой степени — я не представлял. А ведь с виду далеко не боец, но тем не менее сейчас Котя бежал, размахивая каким-то куском доски, а от него улепетывали восемь специалистов по восточным единоборствам. Мариночка скромно стояла в стороне и наблюдала за этой картиной с не меньшим интересом, чем за предыдущей.

Котя вернулся в кабинет с сорванным дыханием и куском доски в руках.

— Ты что, перенимаешь мои трудовые методы? — невинно напоминаю Котины намеки в свой адрес, кивая на доску. Котя отшвырнул стройматериал в угол кабинета и заявил:

— Это, наверняка, твоя работа. Ты же не человек, а вагон неприятностей.

— Что такое, — испуганно гашу сигарету в фирменной пепельнице «Салем», — дискос оказался фальшивым?

— Твои вещи, — подчеркнул Котя, — фальшивыми никогда не бывали. За это я спокоен. Я за другое имею в виду. Стоило тебе начать совместную деятельность с «Аргусом», так ему сразу стало тошно жить. И вообще, из-за тебя у меня теперь на эти независимые, чтоб они сгорели, газеты бумаги в два раза больше уходит.

— Ты сердишься, Котя?

— Он еще спрашивает. Да, я сержусь. А ты бы не сердился? Эти кирпичи проклятые только за баксы отпускают. И вообще, что сейчас дают без долларов, кроме неприятностей?

— И одна из них я?

— Ой, не надо. Человека нужно воспринимать, какой он есть. Так что, говори, у меня сегодня еще столько дел.

— А может, я просто в гости пришел?

— Ты в гости? Ты даже в сортир только по делу идешь.

— А ты зачем туда ходишь?

— Как зачем? Для удовольствия. Когда был маленький, больше всего любил сидеть на горшке. Мама так и говорила, Котя, надо кушать. Будешь много кушать, будешь много какать.

— Товарищ Горшкович, вы меня убедили. Теперь я к вам начну частенько наведываться. Чтобы получать удовольствие вместе с делами. Но если серьезно, Котя, я не помню, когда просто, без дел, сидел и говорил с кем-то. А иногда так хочется…

— Можно подумать, я помню. Но, смотри, у меня сегодня день уже расписан до ночи. И завтра. И через неделю. Плюс незапланированные встречи. И что такое выходной, за отпуск молчу, я только догадываюсь.

— Эти хронцы тебя по-прежнему донимают?

— Ой, не говори. Они же не понимают, куда лезут. Здесь же такие условия, что все договора хорошо работают только на бумаге.

— Котя, мне бы было интересно поучиться, как ты общаешься с иностранными клиентами. Хочется переходить на мировой уровень, а опыта нет.

— Ну так сиди рядом. От тебя коммерческих тайн нет. Бизнес у нас разный. Кто тебе не дает? Лично я не против. Только если ты сейчас на себе раскроешь рот, что хочешь предложить мне товар, так я тебе этой, где она, доской дам по голове.

— Что ты, Котя, никаких дел. Меня и так по голове все бьют. Еще не хватало, чтобы ты этим занялся. Я же человек мирный.

— Это точно. Только одни газеты кричат, что мафия распоясалась, а другие хвалят ментов и «Содействие» за борьбу с бандитизмом. Ты не знаешь, какая мафия распоясалась?

— Что ты, Котя? У нас куда не плюнь — обязательно в кого-то попадешь. Хотя бы одна мафия в городе была, так все проще стало.

— Кто знает, кто знает. Весь вопрос в том, что город один, а людей много. А?

— Смотря кого ты держишь за людей, — завершил я беседу, пользуясь Котиной терминологией.

Судя по тому, каким козлом скачет вокруг меня Гарик, чего-то ребенок от папы любящего добивается. Как вырос этот мальчик, прежде рубли клянчил, но вот уже второй год, кроме долларов ничего от папы не требует. Я его не сильно балую, потому что знаю: Гарик и Сабину доит. Больше того, иногда намекает Рябову, чтобы он тоже помогал подрастающему поколению материально. Так что рэкет Гарик наводит по всем правилам: пока клянчит, а подрастет — требовать будет.

— Папуля! — почти с Костиным выражением на ангельской мордочке терся возле меня Гарик. Ишь ты, папуля, тут явно не в долларе дело, сегодня этот аспид что-то покруче затеял.

Я погладил Гарика по голове, но тот даже с места не дернулся, а ведь как он не любит этого проявления отцовской ласки. Так не реагируй Гарик на этот жест с негодованием, стал бы я его по голове гладить? Но сейчас он даже не дернулся. Не иначе у квартирантов пистолет стянул или похлеще какую-то гадость затеял.

— На тебе бакс и отцепись, — пробормотал я, стараясь избежать более крупных неприятностей.

Гарик схватил купюру, вытащил из кармана огромный бумажник, набитый долларами и вкладышами от жевательной резинки. Вот молодежь пошла, для них бумажки от жвачки дороже отечественных денег. А и вправду, вкладыши на великолепной бумаге, с красивыми картинками, эти деньги-фантики с ними конкурировать не могут.

— Папуля! — снова запел Гарик. — Дай мне, пожалуйста, посмотреть кассету.

Ишь ты, пожалуйста. Того гляди еще полезу за кассетами на верхнюю полку, а этот кусок дряни быстро подпилит ножки стула.

— Какую кассету?

Гарик до того увлечен, что продолжает держать доллар в одной руке, а расстегнутый бумажник в другой.

— Ту, что дядя Игорь приносил. Мне ее можно смотреть? Это не ужасы? Не парнуха?

— Не «парнуха», а «порнуха», учись правильно говорить. Кстати, ты откуда о порнухе знаешь?

— Так ты же сам маме говорил, что она не в парилку, а в парнуху ходит. Зато я еще знаю: парнуха — это кино про любовь. Так мне мама сказала.

— А ты знаешь, что такое любовь?

— Конечно, — уверенно стал просвещать меня Гарик, — один пацан из нашего класса журнал приносил. За пять вкладышей показывал. Ничего, я потом ему контрольную списать дал. За шесть вкладышей. С «Мицубиси», «Тойотой» даже. А любовь — это когда тетки с дядьками целуются и друг другу голые жопы показывают.

— Ну, так ты у меня совсем грамотный, — обрадовался я за Гарика, поняв, что его порнографией не напугать. А зачем, у меня другая идея есть.

— Знаешь, на этой кассете не про любовь. Там ужасы. Страшные. Там злые дядьки маленьких мальчиков режут острыми-острыми ножами, — угрожающе-утихающим до шепота голосом нес я и глаза Гарика стали расширяться. Он о фильмах ужасов даже слушать боится, однажды орал благим матом в своей комнате, повернувшись задом к телевизору, когда я ему сюрприз устроил.