— Ты не знаешь, что делать?

— Они сказали, что главе клана Тэе было видение обо мне. Она стара и собирается лет через пять идти не покой. Ей нужна преемница.

— А почему именно ты? — Спросил я.

Наверное, это был глупый вопрос. Какое мне было дело до амазонок, их видений и до планов Солы? Она подняла на меня взгляд и грустно улыбнулась. Теперь это был взгляд доброй, почти ручной волчицы.

— Да не верю я ни в какие видения. Наверное, я действительно ее внучка, и меня с самого начала готовили к этой роли. Только забыли мне об этом сообщить.

— А что думаешь ты? — Не отставал я.

— Не знаю. Пока я хочу просто поехать туда.

Меня внутренне не удовлетворил этот ответ. Я понял, что она отказывает мне. Я понял это еще когда обливался потом и оцарапывал тело о скалу. И мне не нужен был формальный повод для отказа. Но ее колебания в таком серьезном деле показались мне странными.

— Это же твое будущее, Сола. Стать главой клана — очень важный шаг. Важный — не только для тебя. Приняв то или иное решение, ты должна будешь идти по выбранной дороге до конца, иначе всех подведешь.

Не успели мы чуть-чуть сблизиться, а я уже говорил с ней так, будто имел право влезать в ее дела и учить ее жить.

Она усмехнулась.

— Узнаю тебя, пупсик. Ты человек, знающий, что такое долг, — она вздохнула и тихо добавила: — И этого не изменишь.

Я молчал. Что я мог сказать? Этого действительно не изменишь. И нужно ли? Она снова вздохнула, посмотрев мимо меня.

— Ты прав. Поэтому, я хочу прийти туда одна, без эскорта, и для начала серьезно поговорить с Тэей. Пойми, я покинула остров десять лет назад, а теперь мне предлагают вернуться и заявить о себе, как о преемнице, не давая времени на раздумья. Я так не могу. Чтобы они ни говорили о моем предназначении, я изменила ход событий, привязавшись к Вальпургию и дяде Лео. И я не жалею об этом. Но… я больше этого не хочу, — она отчаянно взглянула на меня, в волнении сцепив руки. — Не хочу привязываться к кому-то, чтобы снова резко менять свою жизнь. И уж тем более становиться пешкой в твоих играх. Я дикая и неотесанная. Такая, какая есть.

Последние слова она сказала как-то на взводе, словно пыталась убедить саму себя. А меня взяла досада. Ну отчего женщины так любят во всем находить и вытаскивать на свет божий что-то личное? Не проще ли принять за факт, что я всего лишь предложил ей вместе работать, а она отказалась от моего делового предложения?

— Жаль, — пожал я плечами, — я надеялся, ты согласишься хотя бы попробовать. Если бы тебе не понравилось — все равно, это был бы неоценимый опыт. Я многому мог бы научить. Но я уважаю твое решение.

Формальные слова. Формальные и ничего не значащие. Сола язвительно фыркнула и покачала головой.

— Ты, в самом деле, думал именно об этом?

Это было сказано так, будто должно было меня смутить. Но я не смутился. Ответный ход так и вертелся на языке. Это все равно, что у нее спросить, почему она не оставила нас в беде, почему не ушла, когда привела кентавров. Зачем она, свободная женщина, сражалась за нас. И почему ее лицо стало серым, а губы дрожали, произнося беззвучное «зачем, пупсик?», когда я, Ниваль Дюсар (30 лет, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто восемьдесят фунтов, волосы светлые, глаза голубые, наглые, рыцарь Девятки Невервинтера, характер уравновешенный, мировоззрение законопослушное, о порочащих связях лучше не спрашивать), лежал с арбалетным болтом в груди на снегу, красном от своей и чужой крови.

Я ничего этого, конечно, не сказал. Но, думаю, она сама все поняла, потому что упрямо сжала губы и отвернулась, машинально вырвав пучок травинок, растущих на каменном ограждении террасы. Нервничала. Какая она, все-таки, импульсивная и несдержанная — все эмоции на лбу написаны. Я молча стоял и ждал. Она сжимала в руке травинки, а я мял скрученную веревку. И никто из нас не мог ни на что решиться.

Подул, покалывая спину, холодный осенний ветерок. А Соле никакой холод не страшен. Я всегда удивлялся, как она зимой ходит в коротеньком платье. Она стояла с голыми плечами — и даже мурашками не покрылась. Ее смуглая кожа выглядела такой теплой, что — хоть режьте меня — захотелось ее потрогать. И я так непринужденно прикоснулся тыльной стороной пальцев к ее плечу, заставив ее вздрогнуть и обернуться. Я снова провел рукой по плечу. Кожа была действительно теплая и такая непривычно гладкая, шелковая, не хотелось отрываться. Заметив, что она выжидающе и как-то не очень ласково косится на мою руку, я смущенно отдернул ее и пробормотал первое, что пришло в голову:

— Я все хотел узнать, почему ты так легко переносишь холод.

Сола пожала плечами и показала на обруч на голове.

— На нас чары. Чтобы мы везде могли путешествовать налегке.

— Хорошо вам…

— Ох, — спохватилась она, — тебе, наверное, холодно, ты весь мокрый. Пойдем.

Еще одна мамочка! Мало мне было паладина. Я хитро прищурился, забыв, что Сола не очень-то понимает подобные шутки, и игриво спросил:

— К тебе или ко мне?

Естественно, она гневно сверкнула глазами и стала дергать узел своей веревки. Какая же она трудная, честное слово! А я уж, было, подумал, что мы можем понять друг друга. Постаравшись сделать свой взгляд максимально извиняющимся, я взял ее руки в свои, отрывая их от веревки.

— Я пошутил, Сола. Глупая шутка, что с меня, пупсика, взять. Не убегай.

И улыбнулся — искренне улыбнулся, видя, как она горячится, и почти прошептал:

— Мне не холодно. Мне тепло. Очень.

Зачем я это ляпнул? То есть, нельзя сказать, что это было неправдой. В каком-то смысле, это верно отражало мои ощущения. И уходить или отпускать ее мне действительно не хотелось. Хотя, что еще мы могли друг другу сказать?

Но эта женщина нашлась, что сказать, чтобы завести меня. Она отняла свои руки и отвернула голову, покусывая губу. Профиль у нее красивый, я уже говорил, точеный. И длинная шея с обвивающими ее короткими черными локонами — как со старинного барельефа. Могла бы уделать любую из невервинтерских элитных красавиц. «Дикий колючий цветок», — сказал бы я, если бы был поэтом.

Сола вскинула голову, и вид у нее был такой, как будто она приняла важное решение. Она старалась говорить твердо, но голос ее дрожал.

— Ты… хороший парень. Но здесь наши дорожки разойдутся.

Тут меня и цепануло за живое. Хороший парень. Вот так вот, раз — и мордой в пирог! Как будто я — не я. Не злобная псина, на раз перегрызающая глотки, а благодарный песик, которому она кинула печеньку.

Если бы не минуты, что я карабкался наверх, цепляясь за скалу, рвал жилы, тяжело дышал, отсчитывал секунды, чувствуя себя оторвавшимся от земли чистым листом без единой мысли и посторонней эмоции — я бы не обратил на это внимания и пожелал ей спокойной ночи. А тут… я так четко мысленно представил себе, как на спине начинает гореть след от того, первого, удара плетью, что, в самом деле, это почувствовал — у меня такое бывает. В общем, как последний идиот, с лeту накрутил себя до предела, даже не подумав, а на что, собственно, я рассчитываю, чего хочу и что собираюсь ей со своей стороны предложить. Думаю сейчас об этом — и сам себя не узнаю.

Но все мои недобрые мысли и эмоции остались внутри. Я же «хороший парень». Скушаем вашу печеньку. Чтобы дать ей понять, что меня ее слова ничуть не задели, я улыбнулся лучшей улыбкой, на которую способен, и успокаивающе, почти нежно глядя в ее решительные глаза, медленно намотал еще одну петлю на руку. Все-таки, не обидели меня боги даром лицедейства, потому что, узнай она, что за буря поднимается у меня внутри, не приподняла бы брови и не улыбнулась удивленно краем губ. И вот мотаю я веревку, мотаю, и чувствую, что улыбочка моя рабочая тает, как мартовский снежок. Потому что она ТАК смотрит на меня расширившимися глазами, будто я у нее на глазах ежа слопал. С удивлением и легким беспокойством.

И запал у меня быстро прошел, потому что возникло вдруг паническое чувство, что на этот раз я начал с женщиной игру, которую не могу контролировать. Она была уже совсем близко, и веревка, которую я не отпускал, а она не отвязывала, не давала ей отойти. И что? Что ты, набитый гормонами самолюбивый болван, собрался делать? Руку заломать? Это неоригинально, это ты уже с ней делал, и она это оценила. В общем, гамму возникших у меня чувств можно описать одним унизительным словом: сдрейфил. На скале не сдрейфил, а здесь злобная псина, взглянув в глаза женщины, понявшей, что происходит, была готова заскулить, поджать хвост и от всего отказаться.