Эйлин села на край ванны, опустив ноги в подсвеченную зеленоватым светом воду, на поверхности которой танцевали несколько красных кленовых листьев, опавших с росшего рядом дерева — вода оказалась комфортной температуры, не холодная и не слишком горячая — и положила руку на плечо Касавира.
— Не сиди на камнях, — со вздохом сказал он и стащил ее в воду, едва она успела освободиться от полотенца.
У Эйлин на мгновение захватило дух от ощущения его рук на обнаженной коже — словно это было в первый раз — а потом ее окончательно пробудили дразнящие прикосновения сотен воздушных пузырьков, поднимающихся от дна на поверхность. О, да, теперь она его понимала! В такой одновременно расслабляющей и волнующей ванне можно всю ночь просидеть.
Касавир и не торопился никуда. Не набросился с поцелуями, а, усадив рядом, молча обхватил и несколько раз медленно провел рукой по ее телу, прижавшись щекой к виску и закрыв глаза. Отвык? Наверное, отвык после долгой разлуки. Она и сама поймала себя на том, что верит и не верит своим ощущениям. Неужели это те самые руки, которые заставляли ее сходить с ума и те самые губы, которые то жадно пили ее, то легко прикасались, оставляя на коже сладкую дорожку мурашек? Неужели это мужчина, чье тело она узнает из тысячи, лишь прикоснувшись к нему и ощутив поток его энергии, его неповторимый запах, вызывающие в ней тихую дрожь? И все-таки, как ни приятна была его близость, она почувствовала в его действиях какую-то механичность. Он думал о другом, а она не хотела делить его с его мыслями. Не сейчас, не в этот вечер. Эйлин собиралась уже открыть рот, но он заговорил первым.
— Извини. Я не начинал этого разговора.
— Я не виню тебя, — она вздохнула. — Просто… мне тяжело было видеть, как вы ссоритесь.
— Ты считаешь, что он прав?
Эйлин поморщилась. Тема для разговора — в самый раз. И нехотя ответила, глядя в небо:
— Он очень изменился за последнее время.
— Ясно, — вздохнул Касавир, поняв, что не дождется конкретного ответа, и оттолкнул от себя надоедливый кленовый лист.
В этом она вся. Она человек действия, быстро делает выводы и принимает решения. Но порой, как будто намеренно колеблется, не принимая чью-то сторону именно тогда, когда это важно.
Оттолкнувшись ногой от дна, Эйлин проплыла немножко вперед, подставляя тело щекочущим струйкам пузырьков, и повернулась к Касавиру.
— Это так уж важно?
Паладин сморгнул. Словно мысли прочитала.
— Ты для меня — самый большой нравственный авторитет, — произнесла она, немного помолчав, — я многие вещи оцениваю, думая, как на них посмотрел бы ты. Но у меня своя история взаимоотношений и с Нивалем, и с Невервинтером, и подменять свой опыт твоим я, извини, не хочу. Я честно признаю, что не могу назвать безусловно правым одного из вас, и, — она подалась вперед и посмотрела на него усталым взглядом, — пожалуйста, уволь меня от объяснений, в которые мне сейчас не хочется вдаваться.
Касавир внимательно посмотрел на нее. Изменилась. Повзрослела, наверное. И нет ни упрямства во взгляде, ни нарочитой мягкости в голосе. Говорит спокойно, тихо, устало — и твердо. Чувствуется, что за этим стоит не простое желание понять каждого и быть хорошей для всех. Придется, видно, привыкать к ней такой.
— Спасибо за откровенность, — выдохнул он.
Она пожала плечами.
— Знаешь, я ведь легко могла бы сказать, что поддерживаю тебя, а потом пойти к Нивалю и убедить его, что я всецело на его стороне. И вы оба были бы счастливы. Я же бард, и не самый последний, но на друзьях свои чары никогда не испытывала, — Эйлин несмело улыбнулась, погладив рукой его грудь. Родную, широкую, теплую, с напрягшимся от ее прикосновений сосками, — как бы мне иногда ни хотелось.
Тихо застонав и закрыв глаза, Касавир откинулся на край ванны, опираясь локтями. Пассивный эгоизм в любви был совсем не в его характере. Но ему было приятно иногда вот так откровенно отдавать себя ее ласкам, что он раньше считал исключительно женской привилегией. И когда она, намеренно держась на расстоянии, стала водить то всей ладонью, то кончиками пальцев по его плечам, груди и животу, он почувствовал, как соскучился по этим доводящим до исступления проявлениям ее нежности — даже больше, чем по самому сексу. Послать бы этого Ниваля к черту и забыть… Но этот его взгляд за столом… ревнивый взгляд исподлобья. Что с ним произошло, и понимает ли она, с чем связалась?
Касавир прочистил горло. Эйлин, уже собиравшаяся прикоснуться к его груди губами, почувствовав его нерешительность, остановилась и подняла голову, глядя вопросительно и слегка раздраженно. Его губы тронула мягкая извиняющаяся улыбка, и он потянулся рукой к ее талии.
— Я знаю, я старый зануда. Даже тебе, Солнце, меня не переделать.
Она лукаво сощурила глаза и, по-детски вытянув руки, обняла его за шею. Теплые пузырьки скользили между их телами, нежно лаская их и явно намекая, что хватит предаваться разговорам.
— Насчет зануды согласна, — она запустила пальцы в завившиеся от влаги волосы на затылке, приблизилась, почти соприкасаясь с ним, и прошептала: — Ну, скажи, что тебя волнует? Если между нами все еще стоит фантом сэра Ниваля, лучше уж покончить с этим сейчас.
Касавир усмехнулся. Как она иногда умеет точно сформулировать суть его ощущений.
— Ты уверена, что он… не испытывает к тебе мужской интерес? Не подумай, я не ревную. Но мне кажется, он ревнует.
Эйлин поджала губы. Касавир, конечно, был прав, но так не хотелось портить этот момент разговорами о темных страницах ее родословной. И она вяло попыталась уйти от темы.
— Ерунда. Ты же знаешь его отношение к женщинам. Вы же не обо мне спорили.
— Вы много пережили вместе, — возразил Касавир, — я же не слепой, вижу, как вы стали близки. Он мог всерьез увлечься тобой.
Эйлин закатила глаза, собираясь прервать его, но Касавир продолжал напирать.
— Может быть, ты не до конца понимаешь. Он не просто припомнил мне уход из Невервинтера. Он был раздражен и раздосадован, и это началось, когда мы сидели за столом. Не хочу говорить о нем плохо, но ты сама его знаешь. Он расчетливый дипломат и манипулятор. Он может уничтожить, втоптать в грязь или продемонстрировать свое превосходство, но при этом не даст повода думать, что это что-то личное.
«Это точно», — вынуждена была признать Эйлин.
— А услышать от него такую… интимно окрашенную колкость — вообще немыслимо. Хочешь сказать, это была не ревность, которую он пытался скрыть?
Эйлин усмехнулась, но благоразумно промолчала о том, сколько таких «интимно окрашенных колкостей» она от него уже наслушалась, сама не оставаясь в долгу. В ближнем кругу общения дипломат Ниваль не утруждает себя деликатностью, и, возможно, Касавиру стоит гордиться тем, что он оказался в числе избранных.
— Я говорю что-то смешное? — Он выпустил ее из рук. — Наверное, все это для тебя не новость. Может, тебе это льстит или кажется забавным? Но Ниваль — не тот человек, с которым можно играть.
— О чем ты говоришь! — Все это уже стало ее раздражать. — Это же Ниваль!
«Ну, как же он не понимает!»
Касавир обхватил ее плечи и посмотрел ей в глаза с неподдельной тревогой:
— Вот поэтому я и предостерегаю тебя. У тебя с ним какие-то совместные дела, в которые я даже не хочу вникать. Ты в силу своего положения зависима от него, и, похоже, чувствуешь себя комфортно. Но что бы он о себе ни говорил — он не любит проигрывать. И, похоже, сгорает от желания показать зубы. Он способен отомстить, и очень жестоко. Я готов защитить тебя, но мне не хотелось бы, чтобы ты сама шла в ловушку.
Эйлин едва не задохнулась от возмущения. О ком это он? Об ЕE Нивале? Который играл с ней в снежки, называл заразой и шарахался от ее нечаянных поцелуев? Раскрывал ей душу и поддерживал веру в то, что она найдет своих друзей? Который обаял эту старую алкоголичку, чтобы достать лекарства? Который в минуты откровенности может быть таким беспощадным к себе и самоироничным? Он же ничего о нем не знает! Она скрипнула зубами. Ей часто приходилось лавировать меж двух огней: ее товарищи постоянно давали к этому поводы. Но впервые она почувствовала, каково это — когда о дорогом тебе человеке думает плохо тот, чьим мнением невозможно пренебречь, от кого не хочется отшучиваться, на кого не надавишь авторитетом. Это было по-настоящему трудно пережить. Хотелось послать к черту деликатность и понимание и возражать, кричать, доказывать. Хотелось по-юношески наивно, очертя голову броситься в спор и заставить его увидеть Ниваля еe глазами.