Сняв пальто в прихожей и не зажигая ламп, чтобы не спугнуть мечтательное состояние, Андрей прошел в большую комнату и упал на диван. Синий городской свет из ночного холодного окна заливал комнату, словно аквариум, воды которого иногда зыбко колыхались от лучей автомобильных фар. Мысленно собирая во единое все впечатления этого необыкновенного вечера, Андрей вдруг заерзал и решил, что неплохо бы выйти на занесенный снегом балкон и подумать там.

Накинув пальто, он зашел на кухню и под дизельное тарахтение холодильника заварил чай. Затем прошел в спальню, приоткрыл балконную дверь, стараясь не задеть зачехленную махину телескопа, и уселся на складной деревянный стульчик. Нежданный снег щедро накрыл сбившиеся на тротуарах машины, скрыв марки и на время выровняв стоимость, покрыл асфальт и по-зимнему подсветил небо.

Лучше всего Андрей запомнил глаза незнакомки: большие, серые, – и особенная привлекательность была в их выражении, непривычном и загадочном. Всякий раз, вспоминая этот взгляд, Андрей чувствовал в груди восторг, и мистический ребус сразу же уходил на второй план. Но когда он пытался воскресить весь ее образ в своем воображении, тот оживать не хотел, как не хотел улыбаться или сердиться, и оставался застывшим, как на фотографии для паспорта, с характерным отрешенным выражением. Запомнилась одна особенность. Если неожиданно посмотреть Кее в глаза, угадывается в них крадущаяся рысь, которая тут же застывает под взглядом. Но стоит отвернуться, и боковым зрением замечаешь, как эта рысь в ее глазах снова начинает движение.

Мысли сбивались в тревожные тучи, не подчинялись, и Андрею никак не удавалось решить, на что делать основной упор: на саму ли незнакомку или на их таинственный разговор. А разговор тоже сулил особенную интригу и томил надеждами. Хотя опыт все-таки подсказывал, что многообещающие мистические беседы, за которыми, казалось бы, скрывается чудесное развитие событий, всегда отступают перед повседневностью и через какое-то время забываются.

Изредка сплевывая попавшие в рот чаинки, он посидел еще минут пять, продрог, и решил, что выход на балкон был ошибкой. Андрей погладил на прощание шершавый брезентовый чехол телескопа. В больших городах слишком много света, мешающего наблюдать за ночным небом. Над большими городами горят только самые яркие звезды. Но сейчас не было и их.

Вскоре он уже лежал в кровати с закрытыми глазами и все еще пытался размышлять. Картинку сонно рябило, мысли лениво плавали, почти не соприкасаясь друг с другом скользкими рыбьими боками, и никак не хотели заплывать в сачок, откуда их можно было бы достать и выпотрошить. Больше всего Андрея интересовало, что все-таки нужно незнакомке? Долгий взгляд, знакомство, интрига… Для чего все это? Не похоже на безобидное хобби с разгадыванием чужих снов. Вторая же мысль, не такая приятная, хотя и интригующая – это ее слова о сновиденном городе и о том, что он кому-то мешает. Именно эти ее откровения он и хотел разложить на составляющие. Надо было как-то решить для себя: мистик она или мистификатор. И еще крутилась почему-то угрем в голове мысль об автомобильной страховке, совершенно лишняя и мешающая. Мысль эта не давала сосредоточиться, мучила и, несмотря на свою малость, вскоре овладела его вниманием целиком. В конце концов именно под нее Андрей и заснул.

Город ждет, и невозможно застать его врасплох. Город подбирает краски и запускает скрытые механизмы. За мгновение до взгляда возводит он стены домов, стеклит витрины, укладывает мостовые и разливает на них лужи. И тут же наполняет улицы звуками, запахами, тенями. Город вслушивается в мысли, всматривается в глаза, читает по губам желания. Он одновременно и вокруг Андрея, и в его голове, и непонятно, где он появляется раньше.

Андрей шел, иногда понимая, что он во сне, иногда забывая об этом, увлеченный стремительностью меняющихся декораций. Он видел все достаточно четко, но почему-то сфокусировать взгляд не мог. Лишь один дом выделялся своей реальностью, как фотография на фоне рисунков. Большой и серый, с колоннами и огромными дубовыми дверьми, распахнутыми широко и приветливо.

Андрей удивился: до сих пор ему не приходилось встречать здесь открытых дверей или даже просто незапертых. Он лишь праздно бродил по Городу, не заходя ни в одно из многочисленных строений, как по бутафорской площадке. И вот теперь, кажется, Город пригласил Андрея принять участие и в павильонных съемках.

Поднявшись по треснувшей местами каменной лестнице в три ступени, еще не заходя внутрь, Андрей почувствовал прохладу здания и остановился на пороге. В холле, большем, чем можно было себе сначала представить, и поражавшем изысканной музейной красотой, отсутствовали окна, но сумрачен он не был. По крайней мере, статуи, полукругом стоящие в центре зала на светлом мраморном полу, прекрасно освещались. Их легко можно было принять за манекены или восковые фигуры, а, пожалуй, и за живых людей. Но Андрей понял, что они из камня, хотя черты лица, одежда, и даже выражение глаз переданы удивительно естественно.

Заинтересовавшись, Андрей подошел ближе и внимательно оглядел все девять статуй, которые несомненно составляли одну композицию. Каждая из фигур в необычного покроя камзоле и украшена какими-то знаками отличия. Лица их, все разные, вроде бы человеческие, были настолько странны, что невольно брала оторопь – не встречал Андрей таких людей. У каждого в руках идеально круглый камень, напомнивший размером и игрой красок затейливый шар для боулинга, но, приглядевшись, Андрей понял, что это маленькие копии планет. Все разные, большинство, как причудливая смесь наплывающего зеленого и голубого, но были шары, где преобладали белые, коричневые и серые оттенки, и даже один шар – ярко желтый, с бурыми прожилками.

Рядом стояли еще две странные скульптуры, окруженные держателями планет, подобно последним фигурам скрытого властелина, проигрывающего шахматную партию. Одна фигура полностью укутана серым плащом, да так, что в складках даже не видно лица. А в руках планета, но весьма странная. Она небольшая, но, кажется, очень тяжелая. Цвет ее сер, тосклив, а поверхность в ямках кратеров. Фигура держит шар не перед собой, а несколько вбок и к себе, словно пытаясь уберечь планету от чьих-то загребущих рук. Прикрывал же эту фигуру Черный Рыцарь – так назвал его для себя Андрей. В правой руке Рыцарь держал обоюдоострый меч. Резкие грани керамической рукояти, зазубренное лезвие, будто сверкающее алмазной крошкой. Сначала показалось, что эта фигура в шлеме, но потом Андрей увидел, что это не шлем, а сама голова, большая голова на массивном туловище, покрытом черными защитными пластинами, и эта голова обожжена дочерна, чуть ли не обуглена, а единственный живой глаз, левый, направлен на левую же ладонь, где искрилась какая-то серебристая гайка.

Андрей долго смотрел на Черного Рыцаря, и непонятно кто кого гипнотизировал взглядом, но когда захотел рассмотреть эту странную гайку, а может, кольцо с гранями, и даже протянул руку, меч в руке Рыцаря угрожающе дрогнул, и Андрей отдернул пальцы.

Вдоволь наглядевшись, Андрей заметил еще одну статую. Девушки. Непонятно, как она не бросилась в глаза сразу. Казалось, она выросла из мраморного пола только что и теперь стоит в стороне, наблюдая за исходом немого сражения в незнакомой Андрею игре. И это… Кея… И с таким живым взглядом, что Андрей даже растерялся. А она, одетая во что-то голубое, легкое и плавно ниспадающее, изящно опиралась на черный щит, в котором отражался зал, и высокомерно наблюдала за противостоянием. Правая рука ее была спрятана за спину. Андрей с любопытством обошел фигуру и обнаружил на ладони вывернутой руки маленькую фигурку, сделанную с великим мастерством. Приглядевшись, он понял, что эта фигурка – он сам.

Сон хорошо вспоминать сразу, едва разглядев его легкие следы в только что проснувшейся душе, и по отпечаткам восстановить картину. Но это порой мучительно. Цепляешься за едва уловимый фрагмент, за ощущение и утомительно расшатываешь его, словно молочный зуб, чтобы выступили события предшествующие и события последующие.