Глюмдаль в этом месте рассказа то бледнела, то краснела. Она стиснула руки, не чувствуя, что ее ногти глубоко врезаются в ладони. Исподтишка замечая это, Мэлли продолжал все с большим вдохновением:
— Я перестал кричать и барахтаться — все равно это было безнадежно. «Не лучше ли было бы, — думал я, — погибнуть на родине от рук палача, чем переплыть через море, чтобы лишиться жизни в этой ужасной западне?» Прошло, мне казалось, ужасно много времени, пока машина не замолчала. Снаружи послышалось какое-то шуршание и постукивание.
Только бы меня нашли!
Прошла целая вечность, пока я почувствовал, как что-то спереди мягко, но все сильнее стало толкать меня, словно пытаясь мне помочь. Тогда и я снова стал отчаянно вырываться из этой западни. Сначала ничего не изменилось, только нажим все увеличивался, но вдруг меня вышибло назад, как пробку, которую газы вышибают из бутылки с квасом. Наконец я опять здесь, в поплавковой камере! Следовало бы сразу подняться на поплавок. Там можно было в полной безопасности дожидаться, когда меня выручат. Но от испытанного страха скоро не осталось и следа, а любопытство овладевало мной все сильнее.
«Напрасно, — возникла у меня мысль, — я дал себя затянуть в этот жиклер как попало, с руками по швам. Разве так пробираются через узкое место? Если опустить только одну руку, а другую вытянуть над головой, плечи перекосятся, и тогда я, наверное, там проберусь». Приняв такое положение, я вторично полез в жиклер. Был момент, когда меня сильно сжало. Вот-вот я застряну опять. Но все обошлось. Я думал, что окажусь сразу у цели — в смесительной камере. Но очутился я вовсе не там, а в довольно тесном закрытом помещении. Кроме канала, по которому я проник в него, там было еще два отверстия: одно — в полу, а другое — в стене, вроде продуха, наискосок уходящего вверх. Помещение в первый момент было пусто, но сейчас же за мной через ход, который не был уже заткнут моим телом, побежал мелкий ручеек бензина. Он постепенно затоплял все помещение.
«Ну, — подумал я, — не постучать ли в стенку топориком?» Но так как всякая опасность прошла, я решил, что теперь нечего обращаться за помощью. А то, чего доброго, меня уже не пустят дальше.
Бензин, заполнивший помещение, уходил в верхний продух. В начале продуха тоже была вставлена металлическая пробка с просверленным в ней сквозным каналом. Он был значительно шире канала в первом жиклере, и я почти без усилий пробрался наверх.
Я очутился в наклонной трубе, металлическая стенка которой была как бы проточена несколькими дырочками. Бензин стоял в ней почти доверху и больше не прибавлялся. Насколько я мог сообразить, он поднимался в нее наподобие того, как вода сама собой заполняет носик чайника, и остановился на том же уровне, на каком находился в поплавковой камере. Выше был уже воздух, который откуда-то проникал сюда через отверстия в наклонной трубе.
Но вот машина опять заработала. Теперь внутри стали происходить большие изменения. В стоячем бензине началось движение: он поднялся доверху, уходя в трубу, словно его кто-то из нее высасывал. И в то же время снизу, как раз через тот ход, через который я сам попал сюда из поплавковой камеры, втекал новый бензин.
После недавних перебоев в работе машина теперь работала спокойно. В ней установилось тепло, как в хорошем жилом доме. Гул машины становился все выше. И почему-то бензин быстрее стал уходить наружу. Казалось, что кто-то по ту сторону высасывает его из трубы все с большей жадностью. Между тем вливающийся из поплавковой камеры через узкий проход бензин не успевал пополнить убыль. Поэтому из дырок в стенке в бензин стал пузырями забалтываться воздух. А чей-то рот с той стороны сосал бензин все более жадно. Маленькой струйке бензина, проникающей сюда из поплавковой камеры, становилось трудно пополнить то, что с такой жадностью выпивалось. Поэтому в бензин замешивалось все больше воздуха, и он уходил все более взбитой пеной. Моментами слышалось чуть ли не чмоканье, как будто кто-то пьет прямо из бутылки, вместе с жидкостью захватывая воздуха больше и больше. У отверстия, в которое уходил бензин, чтобы исчезнуть в нем, получалось что-то вроде кипящей пены. Про себя я уже назвал эту трубу «Шипучий колодец».
Хотелось посмотреть, что делается по ту сторону отверстия, хотя и было страшновато. Особенно страшно было назойливое, прямо-таки змеиное шипение от вздувающихся и лопающихся пузырей. Но я подумал: «В чем дело? Разбавленный бензин для меня все же лучше неразбавленного». И я дал струе понести себя вверх.
Через мгновение меня выбросило наружу с такой силой, что сорвало маску с лица; хорошо, что ее удержали тесемки.
И что же? Оказалось, что мой Шипучий колодец был не чем иным, как распылителем. Он выступал из стены смесительной камеры, и сразу вслед за мной из него стали вырываться те же прозрачные шары и пузыри, которые я первый раз принял за мыльные. «Да, так-таки я прошел всю Текущую-в-гору, даже ее последний участок. И теперь мне ясно происхождение пузырей, которыми я интересовался», — подумал я.
В смесительной камере тянуло сильнейшим сквозняком. Причина его мне хорошо известна. Там, дальше, то в одном, то в другом цилиндре при открытом клапане опускался поршень. Наружный воздух стремился занять все увеличивавшееся в цилиндре свободное пространство. Частицы воздуха толпой летели мимо торчащего конца трубки, обгоняя друг друга, и в эту толпу, втягиваясь в пустые места, непрерывно выскакивали из трубки мельчайшие капельки бензина. Поэтому из распылителя и бил фонтан. Все это сразу испарялось в воздухе. Если раньше я попал сюда вместе с воздухом — сверху, через воздухоочиститель, то теперь попал путем, которым идет бензин, — сбоку, из поплавковой камеры. Поплавковая камера оказалась совсем рядом со смесительной. Ты и сам, Куинбус Флестрин, объяснял мне, что эти две камеры представляют собой отделения одного и того же прибора, который называется карбюратором. Это я хорошо помню. Уж очень досадно было бы, если бы нельзя было пройти из одного отделения в другое! И оказалось, что можно.
Когда я в первый раз очутился здесь, меня несло сквозняком. Я тогда, правда ненадолго, удержался на распылителе. Находясь на нем, я увидел под собой поперечную перегородку — заслонку. Она все шире открывала проход, и одновременно с этим усиливался сквозняк. Дело кончилось тем, что этим сквозняком меня сбросило и пронесло вниз. Не успел я тогда опомниться, как очутился в цилиндре. И теперь все было в точности, как и тогда: подо мной была заслонка, и она поворачивалась, все шире открывая проход. Все более сильным сквозняком дуло мимо открытой заслонки по направлению к цилиндрам. Но на этот раз меня удерживала прочная бечевка. Она тянулась за мной через распылитель из самой поплавковой камеры, где один ее конец был привязан к мостику, ведущему к поплавку. Другой конец был привязан к карабину на моем поясе. Не будь ее, меня опять занесло бы в цилиндр. Теперь эта бечевка натянулась, как струна, и я повис в воздухе. Меня отчаянно мотало, словно воздушный змей при порывистом ветре, да к тому же еще нещадно окатывало струей бензина. Моментами меня поворачивало так, что она ударяла мне прямо в лицо. Я отплевывался и старался закрыть лицо руками. Все это было крайне неприятно, и все же я торжествовал. Теперь-то уж никто не скажет, что я пропустил какой-нибудь участок Текущей-в-гору. Я прошел ее из конца в конец, вплоть до того места, где сквозняк разбивает ее на мельчайшие капельки и они превращаются в туман!
Как это было не похоже на тот раз, когда я впервые попал в смесительную камеру! Тогда я был похож на лист, который ветер гонит куда хочет. Но теперь у меня была бечевка, пояс с наглухо застегивающимся карабином водолазная .маска. Ужасно хотелось оставить здесь по себе памятную надпись, чтобы каждый знал, какого я добился успеха!
