Дэлиримпл в нерешительности не знал, что сказать, так что пришлось окончить разговор:

– Спасибо, сэр.

Спустя два дня он снова зашел в контору – принес инвентаризационную ведомость, которую запросил счетовод мистер Гесс. Мистер Гесс оказался занят, и в ожидании, пока он освободится, Дэлиримпл стал от нечего делать листать гроссбух, лежавший на столе у стенографистки.

Ни о чем не думая, он перевернул страницу – и вдруг заметил свое имя; это была платежная ведомость:

Его взгляд задержался на строчке:

Так вот оно что! Племянника Мэйси, Тома Эверетта – паренька с безвольным подбородком, – взяли сразу на шестьдесят, а три недели спустя уже перевели работать из упаковочной в контору!

Вот, значит, как… Ему, выходит, суждено сидеть тут и смотреть, как наверх выбираются все, кроме него: сыновья, двоюродные братья, сыновья знакомых, – и не важно, есть у них способности или нет! А ему, выходит, уготована роль пешки, которую лишь дразнят обещаниями произвести в «разъездные агенты», а на деле от него все время будут отделываться расхожими «я подумаю» да «я разберусь»! Лет в сорок он, возможно, и станет каким-нибудь счетоводом, вроде старого Гесса – этого усталого и апатичного Гесса, – и будет тянуть унылую рабочую лямку и проводить досуг в тоскливой болтовне с другими постояльцами пансиона.

Вот в этот-то момент некий гений и должен был вложить ему в руки книгу для разочарованных молодых людей. Но книга эта пока не написана.

Внутри него поднялась волна протеста, породившая бурю в его душе. Разум вмиг заполнился полузабытыми идеями, едва усвоенными и недопонятыми. Добиться успеха – вот она, цель жизни, и больше ничего! Все средства хороши, лишь бы не уподобиться Гессу или Чарли Муру.

– Ни за что! – воскликнул он вслух.

Счетовод и стенографистки удивленно посмотрели на него:

– Что?

Секунду Дэлиримпл молча смотрел на них, а затем взял и подошел к столу.

– Вот вам ведомости, – грубо произнес он. – Некогда мне ждать!

На лице мистера Гесса отразилось удивление.

Что угодно, лишь бы только выбраться из этой колеи. Ничего не замечая, он вышел из лифта в складскую комнату и, пройдя в пустой угол, сел на какой-то ящик, закрыв лицо руками.

У него в голове нестройно жужжало пугающее открытие собственной заурядности.

– Я должен выбраться отсюда, – сказал он вслух и затем повторил: – Я должен выбраться, – и не только из оптовой торговли Мэйси, имел он в виду.

В половине шестого, когда он вышел с работы, на улице начался проливной ливень; нужно было идти быстро, и он пошел, но не в пансион, а в совершенно другую сторону; старый костюм понемногу пропитывался прохладной дождевой влагой, Дэлиримпл насквозь промок, но чувствовал при этом бурную радость и ликование. Он готов пробиваться сквозь жизненные преграды, словно капитан в шторм, и пусть не видно, куда он плывет! Но вместо этого судьба забросила его в тихую заводь зловонных складов и коридоров мистера Мэйси. Поначалу это было всего лишь желание перемен, но затем в его сознании начал созревать план.

– Поеду на восток страны… В большой город… Познакомлюсь с людьми, с влиятельными людьми… С людьми, которые смогут мне помочь. Есть же где-то интересная работа! Господи, ну не может такого быть, чтобы нигде ее не было!

Однако тошнотворная правда заключалась в том, что у него были весьма ограниченные возможности в плане знакомств. Этот город был единственным местом, где волны забвения еще не поглотили его имя, где он был хоть немного известен – или когда-то был известен, и даже знаменит.

Придется играть нечестно, вот и все. Увлечь… Завязать интрижку… Выгодно жениться…

На протяжении нескольких миль его поглощало беспрестанное повторение этих фраз; затем он осознал, что ливень усилился: сквозь серые сумерки было уже почти ничего не видно, а дома вокруг исчезли вовсе. Он миновал квартал высоких зданий, кварталы просто больших домов, затем кварталы редких коттеджей, – все они сменились простиравшимися по обеим сторонам дороги обширными пустыми загородными полями в тумане. Идти стало тяжелее. Мощеный тротуар сменился проселком, иссеченным бурлящими темными ручьями грязи, брызги которой превратили его легкие ботинки в кашу.

Играть нечестно, – слова стали распадаться на буквы, формируя забавные сочетания, будто маленькие раскрашенные кусочки в калейдоскопе. Затем они снова стали собираться в слова, каждое из которых звучало до странности знакомо.

Играть нечестно значило отбросить знакомые с детства принципы: что успех ждет того, кто верен своему долгу, и что зло всегда ждет наказание, а добродетель – награда, и что честный бедняк счастливее порочного богача.

Это означало быть сильным.

Фраза ему понравилась, и он повторял ее снова и снова. Что-то в ней было такое, сродни мистеру Мэйси и Чарли Муру – сродни их позициям, сродни их подходам…

Он остановился, ощупал свою одежду: да, промок насквозь… Осмотрелся, выбрал защищенное кроной дерева от дождя место на заборе и запрыгнул на него, как мокрая курица на насест.

«Когда я был юным и наивным – думал он, – мне говорили, что зло имеет грязный оттенок и бросается в глаза, будто заношенный воротничок; ну а сейчас мне кажется, что зло – это лишь следствие горькой судьбы, или среды и наследственности, или же просто „так получилось“. Оно прячется в нерешительности недотеп вроде Чарли Мура и в нетерпимости таких, как Мэйси, – и если когда-нибудь оно более-менее явно проявляется, то превращается в некий ярлык, который всего лишь навешивают на неприглядные стороны других людей».

«На самом деле, – заключил он, – не стоит беспокоиться о том, что хорошо, а что плохо. Нет у меня мерила добра и зла – зато эти понятия чертовски сильно мешают, когда мне что-то надо. А если мне что-то очень надо, здравый смысл подсказывает: иди и возьми – и не вздумай попасться».

И вдруг Дэлиримпл понял, что ему нужно в первую очередь! Нужно пятнадцать долларов, чтобы оплатить долг за пансион.

В неистовстве он спрыгнул с забора, сбросил пиджак и вырезал ножом из черной подкладки широкий кусок дюймов пяти длиной. Ближе к краям он прорезал две дырки и приложил эту тряпку к лицу, заправив верхнюю часть ткани под надвинутую на лоб шляпу. Сначала ткань нелепо развевалась, а затем промокла и плотно пристала ко лбу и щекам.

И вот… Сумерки исчезли под напором сочащейся каплями тьмы – черной, как смоль… Дэлиримпл быстрым шагом пошел обратно, по направлению к городу, не снимая маски и едва видя дорогу сквозь неровно вырезанные отверстия для глаз. Он не нервничал – его напряжение было вызвано лишь желанием покончить с делом как можно скорее.

Он дошел до тротуара и пошел вперед, пока не увидел вдали, где не светили фонари, низкий забор. За ним он и спрятался. Не прошло и минуты, как послышались шаги; он приготовился – шла женщина… Он затаил дыхание, пропустив ее. Затем послышалась тяжелая поступь рабочего… Следующий прохожий, почувствовал он, будет тем, кто ему нужен… Шаги рабочего затихли вдали, на мокром тротуаре… Другие шаги приближались, и вот уже он совсем рядом!

Дэлиримпл собрал волю в кулак:

– Руки вверх!

Человек остановился, издал забавный нечленораздельный звук и вытянул пухленькие ручонки к небу.

Дэлиримпл обшарил карманы его жилета.

– А теперь беги – ты, ничтожество! – сказал он, многозначительно похлопав себя по карману брюк. – Беги и топай, да погромче! Если услышу, что ты остановился, всажу в тебя пулю!

И когда громкий испуганный топот затих в ночи, он не смог сдержаться и громко расхохотался.

Немного погодя он сунул в карман пачку банкнот, сорвал с себя маску, быстро перебежал на другую сторону улицы и скрылся в переулке.

Несмотря на то что Дэлиримпл нашел для себя логическое оправдание в собственных глазах, на протяжении нескольких следующих недель он мучился угрызениями совести. Ужасный гнет чувств и прежних устоев вступили в непримиримую борьбу с его новым взглядом на жизнь. Его мучило моральное одиночество.