Все уходят. Мистер Липкин остается в одиночестве. Он вздыхает и идет к крыльцу коттеджа, ложится на ступеньки и закрывает глаза.

Наступают сумерки – сцена освещена так, как никогда не бывает ни на суше, ни на море. Не слышится ни звука – лишь жена пастушка в отдалении наигрывает на губной гармошке Десятую симфонию Бетховена. Огромные белые и серые мотыльки устремляются вниз на старика и полностью его облепляют. Он не шевелится.

Занавес поднимается и опускается несколько раз, подчеркивая, что прошло несколько минут. Можно усилить комический эффект, если Мистер Липкин зацепится за занавес и будет подниматься и опускаться вместе с ним. Здесь также можно ввести светлячков или фей на ниточках.

Затем появляется Питер с выражением почти дебильной кротости. Он что-то сжимает в руке, время от времени поглядывая на этот предмет почти в экстазе. Переборов себя, он кладет его на тело старика и тихо удаляется.

Мотыльки бьются друг о друга, а затем мгновенно разлетаются, чем-то испуганные. Темнота усиливается, но то там, то тут мерцают искры, маленькие, белые и круглые, разнося по Восточному Исаакширу тонкий аромат дара любви Питера: нафталинового шарика.)

(Пьесу можно заканчивать либо продолжать сколько угодно.)

Это произведение не претендует на литературные лавры. Это всего лишь сказка для полнокровной публики, которая ценит рассказ, а не простой набор слов «психологического» оттенка, складывающийся в «анализ». Ребята, вам это понравится! Читайте это на бумаге, смотрите это в кино, слушайте это на пластинках, вышивайте это на швейных машинах!

В горах Кентукки царила ночь. Со всех сторон возвышались пустынные холмы. С гор проворно бежали быстрые ручьи.

Джемина Тантрум стояла внизу у ручья, занимаясь перегонкой виски в фамильном аппарате.

Она была типичной девушкой с гор.

Обуви у нее не было. Ее руки, большие и сильные, свисали ниже колен. Лицо демонстрировало разрушительное действие труда. Хотя ей было лишь шестнадцать, уже дюжину лет она служила опорой своим пожилым Паппи и Мамми, занимаясь перегонкой горного виски.

Время от времени она давала себе передышку и, наполнив ковш чистой, как слеза, животворной влагой, осушала его, а затем продолжала работу с удвоенной энергией.

Она забрасывала рожь в бочку, размолачивала ее ногами – и через двадцать минут продукт был уже готов.

Она как раз приканчивала ковш, когда внезапный возглас заставил ее сделать паузу и бросить взгляд наверх.

– Добрый день, – сказал чей-то голос. Он принадлежал неожиданно появившемуся из леса человеку, облаченному в охотничьи ботинки с голенищами по шею.

– Приветик, – неохотно ответила она.

– Не подскажете ли дорогу к хижине Тантрумов?

– А вы с нижних поселков?

Она неуверенно махнула рукой в направлении подножия холма, где лежал Луисвилль. Там она никогда не бывала; однажды, когда ее еще не было на свете, ее прадед, старый Гор Тантрум, ушел в поселок в компании двух судебных приставов и так никогда и не вернулся. Так Тантрумы, поколение за поколением, научились бояться цивилизации.

Человек развеселился. Он негромко, но звонко рассмеялся – так смеются в Филадельфии. Что-то в этом звуке испугало ее. Она залпом осушила еще ковш виски.

– Где мистер Тантрум, малышка? – спросил он, и голос его зазвучал добрее.

Она подняла ступню и большим пальцем ноги указала на лес:

– Он в хижине – там, за соснами. Старик Тантрум – мой отец.

Человек из поселка поблагодарил ее и ушел. Он излучал молодость и силу характера. На ходу он посвистывал, напевал, делал сальто и блинчики, вдыхая чистый, бодрящий горный воздух.

Ведь воздух у аппарата пьянил, как вино!

Джемина Тантрум смотрела на него как завороженная. Такие ей еще никогда не попадались.

Она села на траву и стала считать пальцы на ногах. Она насчитала одиннадцать. Арифметике она училась в горной школе.

Десять лет назад леди из поселка открыла школу в горах. У Джемины не было денег, но она вносила плату, принося полное ведро виски каждое утро и оставляя его на столе мисс Лафардж. Мисс Лафардж скончалась от белой горячки через год после начала преподавательской деятельности, поэтому обучение Джемины так и не завершила.

На другом берегу тихого ручья стоял еще один перегоночный аппарат. Он принадлежал Долдрумам. Долдрумы и Тантрумы не ходили друг к другу в гости.

Они ненавидели друг друга.

Пятьдесят лет назад старый Джем Долдрум и старый Джем Тантрум поссорились в хижине Тантрума за игрой в «оладушки». Джем Долдрум швырнул короля червей в лицо Джема Тантрума, и старый Тантрум в ярости свалил с ног старого Долдрума девяткой бубен. Вскорости присоединились остальные Долдрумы и Тантрумы, и маленькая хижина заполнилась летающими картами. Хаструм Долдрум, один из младших Долдрумов, корчился на полу в агонии, туз червей застрял у него в горле. Джем Тантрум, стоя в дверном проеме, метал масть за мастью, его лицо горело адской ненавистью. Старая Мамми Тантрум стояла на столе, поливая Долдрумов горячим виски. Старый Хек Долдрум, у которого кончились козыри, был вытеснен из помещения, несмотря на то что разил направо и налево своим табачным кисетом, собирая вокруг себя остатки своего клана. Затем они оседлали своих волов и яростным галопом ускакали домой.

Старик Долдрум и его сыновья, поклявшись отомстить, вернулись ночью, прицепили трещотки на окна Тантрумов, намертво прибили к двери входной звонок и пробили сигнал к отступлению.

Через неделю Тантрумы залили в перегонный куб Долдрумов рыбьего жира, и так, год за годом, вражда продолжалась, уничтожив сначала один клан, а затем и другой.

Каждый день малютка Джемина работала с перегонным кубом на своем берегу ручья, а Боско Долдрум работал со своим дистиллятором на противоположном берегу.

Иногда, поддавшись врожденной ненависти, заклятые враги поливали друг друга виски, и Джемина возвращалась домой, благоухая, словно французский табльдот.

Но в данный момент Джемина была слишком погружена в свои мысли, чтобы еще и следить за противоположным берегом.

Как прекрасен был незнакомец и как необычно он был одет! В своей невинности она никогда не верила в существование каких-то цивилизованных селений, для нее все это основывалось на легковерии людей гор.

Она развернулась, чтобы спуститься к хижине, и при развороте что-то ударило ее в шею. Это была мочалка, брошенная Боско Долдрумом, мочалка, пропитанная виски из перегонного аппарата с того берега ручья.

– Это ты, Боско Долдрум? – крикнула она глубоким басом.

– Йо! Джемина Тантрум, черт бы тебя побрал! – ответил он.

Она продолжила свой путь к хижине.

Незнакомец разговаривал с ее отцом. В земле Тантрумов было обнаружено золото, и незнакомец, Эдгар Эдисон, пытался выменять землю на песню. Он размышлял, какую песню стоило предложить.

Она села, подложив руки под себя и стала на него смотреть.

Он был прекрасен. Когда он говорил, его губы двигались!

Она залезла на печку и снова стала смотреть на него.

Неожиданно послышался крик, от которого кровь застывает в жилах. Тантрумы бросились к окнам.

Это были Долдрумы.

Они привязали своих волов к деревьям, а сами спрятались среди зарослей и цветов, и вскоре настоящий ливень из камней и кирпичей застучал в окна, погнув все ставни.

– Отец! Отец! – пронзительно завизжала Джемина.

Ее отец снял со стены рогатку и с любовью погладил ее резиновый ремешок. Он встал к бойнице. Старая Мамми Тантрум заняла позицию в угольном чулане.