Выражение лица мистера Фрейзера грозило вот-вот разразиться улыбкой, и Дэлиримпл с легкомысленной радостью подумал, что мог бы пальцами подтянуть вверх уголки этих губ, но движение остановилось, губы замерли, и об улыбке теперь не могло быть и речи. Видневшиеся передние зубы от подбородка отделяла прямая, как гвоздь, линия. Дэлиримпл с трудом снова убедил себя, что перед ним был рот, и ответил, глядя прямо в него.

– Ноя ведь теперь никто, – сказал он. – Моя слава ушла. Людям я надоел.

– Такие вещи – дело техники, – ответил мистер Фрейзер. – Славу воскрешает печатный станок. Подожди – увидишь, о чем будет трубить «Герольд» начиная со следующей недели… Если, конечно, ты с нами… И если ты, – тут его голос зазвучал пожестче, – не будешь уж слишком настаивать на своих идеях о том, как нужно решать вопросы.

– Ни в коем случае, – ответил Дэлиримпл, открыто поглядев ему прямо в глаза. – Поначалу вам придется давать мне множество советов.

– Очень хорошо. Тогда придется позаботиться и о твоей славе. Главное, всегда и во всем держись правильной стороны.

Дэлиримпл вздрогнул, – ему последнее время приходилось часто думать о рубеже, отделяющем правильную сторону от неправильной. В этот момент неожиданно раздался звонок в дверь.

– А вот и Мэйси, – сказал Фрейзер, поднимаясь. – Пойду, открою дверь. Слуги уже легли спать.

И он оставил Дэлиримпла наедине с мечтами. Перед ним неожиданно распахнулась дверь, а за ней был целый мир: сенат штата, сенат страны… Так вот она какая, жизнь – нечестная игра… Игра без правил – и здравый смысл, вот что правит миром! Не нужно больше глупо рисковать, разве что нужда заставит; сила – вот что ценится… Никогда больше совесть или упрек не заставят его провести бессонную ночь; «да будет жизнь его мечом мужества…», но воздаяния не будет; все это чушь, просто чушь.

Сжав кулаки, он вскочил на ноги, чувствуя что-то сродни ликованию победителя.

– Ну как, Брайан? – произнес мистер Мэйси, появившись из-за портьеры.

Оба старика глядели на него, улыбаясь своими полуулыбками.

– Ну же, Брайан? – повторил мистер Мэйси.

Дэлиримпл улыбнулся в ответ:

– А вы как думаете, мистер Мэйси?

И Дэлиримпл задумался: не стала ли причиной его переоценки какая-то телепатическая связь между ними – что-то вроде взаимопонимания без слов…

Мистер Мэйси протянул ему руку:

– Я очень рад, что этот план мы будем осуществлять вместе; в отношении тебя я всегда был «за», а особенно последнее время. Я рад, что мы с тобой будем на одной стороне!

– Благодарю вас, сэр, – просто сказал Дэлиримпл; к его глазам вдруг подступили слезы.

Сегодня ни у кого из тех, кого я знаю, не может возникнуть ни малейшего желания ударить Сэмюэля Мередита. Возможно, это объясняется тем, что для человека за пятьдесят удар враждебного кулака может иметь самые печальные последствия, но я все-таки склонен думать, что это из-за того, что все его заслуживающие удара качества исчезли. Определенно можно сказать, что в различные моменты его жизни эти качества проступали на его лице так же ясно, как и тайное желание поцелуя на губах каждой юной девушки.

Уверен, что каждый знает подобного человека. У многих есть такие знакомые, некоторые даже сумели с такими подружиться – зная, что это именно тот тип, который всегда вызывает бессознательую страстную неприязнь, которая у некоторых выражается в непроизвольном молчаливом сжатии кулаков, у других же в речи сразу начинают проскальзывать невесть откуда берущиеся выражения вроде «дать в ухо» или «залепить с правой». У Сэмюэля Мередита это качество проступало столь явственно, что это повлияло на всю его жизнь.

В чем же было дело? Не во внешности, это точно, потому что он смолоду выглядел довольно привлекательно: широкоплечий, с открытым и дружелюбным взглядом серых глаз. Но я сам слышал, как он рассказывал целой толпе репортеров, жаждавших услышать одну из сказок вроде «…проснулся богатым и знаменитым», что ему неудобно рассказывать им правду, что они ему просто не поверят, что это не одна история, а целых четыре и что публика вряд ли захочет читать о человеке, которого буквально кулаками вогнали в сонм «достойных».

Все началось в Андовере, в частной школе Филипса, когда ему исполнилось четырнадцать. Ему, вскормленному с ложечки исключительно белужьей икрой вперемешку с нежными ляжками юных посыльных, привыкшему к утонченности европейских столиц, просто повезло, что у его матери неожиданно произошел нервный кризис, повлекший за собой передачу его дальнейшего воспитания в менее нежные и любящие руки.

В Андовере ему достался сосед по комнате, которого звали Джилли Худ. Джилли было тринадцать, он был невысок, в школе его все любили. С того самого сентябрьского дня, когда камердинер мистера Мередита поместил одежду Сэмюэля в лучший шкаф в комнате и спросил напоследок: «Что-нибудь еще, господин Сэмюэль?» – Джилли стал считать, что деканат сыграл с ним злую шутку. Он был разгневан, как лягушонок, в аквариум к которому подсадили золотую рыбку.

– Черт возьми, – жаловался он симпатизировавшим ему одноклассникам, – да он просто проклятый надутый английский сноб! Он спросил: «Надеюсь, здесь в классе только джентльмены?», и я ответил: «Да нет, здесь обычные ребята», а он сказал, что возраст не имеет значения, и я ответил: «А кто здесь вообще говорил о возрасте?» Пусть только попробует еще повыпендриваться, маменькин сынок!

В течение трех недель Джилли молча выдерживал комментарии Сэмюэля по поводу гардероба и привычек друзей Джилли, не замечал французских фраз в разговоре, старался не обращать внимания на почти женскую мелочность – предсказуемый результат влияния любой нервической мамаши на единственное чадо, – а затем в аквариуме разразился шторм.

Сэмюэля не было. В комнате расположилось общество, выслушивавшее разъяренного Джилли, повествовавшего о последних прегрешениях своего соседа.

– Он сказал: «Я не могу спать с открытыми окнами» и еще добавил: «Ну разве только чуть приоткрыть форточку», – жаловался Джилли.

– Не давай ему садиться себе на шею!

– Мне на шею? Да уж будьте спокойны! Естественно, я открываю все настежь, но проклятый болван не устает все закрывать каждый день под утро.

– Дай ему, Джилли, чего ты боишься?

– Да, кажется, уже пора. – Джилли яростно закивал головой. – Ничего я не боюсь. Пусть не думает, что я какой-то лакей!

– Да, точно!

В этот момент «проклятый болван» собственной персоной вошел в комнату и одарил собравшееся общество одной из своих язвительных улыбок. Кто-то сказал: «Привет, Мередит», остальные же едва удостоили его мимолетными недружелюбными взглядами и продолжили беседу с Джилли. Но Сэмюэлю этого показалось недостаточно.

– Не будете ли вы так любезны и не встанете ли с моей постели, – вежливо обратился он к двум близким друзьям Джилли, усевшимся поудобнее.

– Что?

– Моя кровать. Вы плохо понимаете по-английски?

К ущемлению в правах добавилось оскорбление. Последовало несколько комментариев по поводу санитарного состояния постели и видимых свидетельств присутствия в данном углу комнаты неких общеизвестных форм животной жизни.

– Что там стряслось с твоей кроваткой? – агрессивно осведомился Джилли.

– С кроватью все в порядке, но…

Джилли прервал это объяснение, поднявшись и направившись к Сэмюэлю. Остановившись в нескольких дюймах, он бросил на него яростный взгляд.

– Ты и твоя дурацкая кровать, – начал он. – Ты и твоя дурацкая…

– Переходи к делу, Джилли, – пробормотал кто-то из собравшихся.

– Покажи этому проклятому болвану…

Сэмюэль холодно посмотрел на него.

– Это действительно моя кровать, – сказал он наконец.

Но больше ему не удалось сказать ничего, потому что Джилли подскочил поближе и изо всех сил ударил его в нос.

– Давай, Джилли!!!

– Покажи ему, как задаваться!