Она вышла к «Плазе». Фигура Скотта, уже ожидавшего ее в переполненном холле, была олицетворением солидности и надежды.

– Пойдем скорее! – воскликнула она, вымученно улыбнувшись. – Я ужасно себя чувствую и хочу чаю!

Она съела сандвич, немного шоколадного мороженого и шесть бисквитов. Она могла бы съесть гораздо больше, но не осмелилась. Печальные последствия ее голода были кое-как ликвидированы, и сейчас она должна была повернуться лицом к тихой гавани и вступить в решительную схватку за жизнь, олицетворением которой для нее являлся красивый молодой человек, сидевший напротив нее и наблюдавший за ней с выражением, значения которого ей никак не удавалось понять.

У нее никак не выходило придать своему голосу то звучание, тот тон – утонченно-коварный, нежный и всепроникающий, – который она обычно использовала в таких случаях.

– Ах, Скотт! – негромко сказала она. – Я так устала!

– Устала от чего? – холодно спросил он.

– От всего…

Повисла тишина.

– Боюсь, – неуверенно сказала она, – боюсь, что не смогу встретиться с тобой завтра. – Сейчас в ее голосе не было никакого притворства. Каждое слово она произносила именно так, как это и было нужно, без всяких усилий и безо всякого напряжения. – Я уезжаю.

– Да? Куда же?

Судя по тону, ему было действительно интересно, но она поежилась, так как, кроме интереса, ничего не почувствовала.

– Моя тетя возвращается. И хочет, чтобы я прямо сейчас ехала к ней во Флориду.

– Довольно неожиданно, не правда ли?

– Да.

– Но ты скоро вернешься? – через мгновение спросил он.

– Вряд ли. Думаю, что мы поедем в Европу прямо из Нового Орлеана.

– Вот как?

Вновь повисла пауза. Она начала затягиваться. В такой момент это было ужасным знаком; она это понимала. Она проиграла… Проиграла? Но она решила держаться до последнего.

– Ты будешь скучать по мне?

– Да.

Одно слово. Она поймала его взгляд, и на мгновение ей показалось, что в нем было нечто большее, чем просто добродушный интерес; затем она опять отвела глаза.

– Мне нравится здесь, в «Плазе».

И тому подобное. Они стали разговаривать о чем-то несущественном. Впоследствии она даже не смогла вспомнить о чем. Они просто разговаривали – о чае, о том, что оттепель заканчивается и скоро наступят холода. Ей было плохо, она чувствовала себя постаревшей.

– Мне нужно бежать, – сказала она, поднявшись из-за стола. – А то я опоздаю на ужин.

Напоследок ей нужно было поддержать иллюзию – это было важно для нее самой. Сохранить свою гордую ложь неразоблаченной – теперь уже осталось совсем недолго… Они пошли к дверям.

– Поймай мне такси, – тихо сказала она. – Я сейчас не могу идти пешком.

Он помог ей сесть в машину. Они пожали друг другу руки.

– До свидания, Скотт, – сказала она.

– До свидания, Янси, – медленно ответил он.

– Ты был ужасно добр ко мне. Я всегда буду помнить, как хорошо мне было с тобой.

– Я тоже. Сказать шоферу, чтобы ехал в «Ритц»?

– Нет. Скажи ему, чтобы просто ехал по Пятой авеню. Скажи, когда постучу в стекло, пусть остановит.

По Пятой авеню! Он будет думать, что она обедает где-то на Пятой авеню. Какое прекрасное окончание всей этой истории! Она думала, произвело ли это на него впечатление? Она не могла хорошо разглядеть выражение его лица, потому что на улице темнело, падал густой снег, а в глазах у нее стояли слезы.

– Прощай, – просто сказал он.

Кажется, он понял, что любое притворное выражение печали по поводу их расставания все равно будет выглядеть фальшиво. Она знала, что ему она была не нужна.

Хлопнула дверца, машина медленно покатила по заснеженной улице.

Янси жалобно забилась в самый дальний угол сиденья. Она старалась изо всех сил, но не могла понять, где она совершила промах и что именно так фатально на него повлияло. Впервые в жизни она так явно предлагала себя мужчине – и оказалось, что ему она не нужна! Даже шаткость ее теперешнего положения поблекла по сравнению с постигшей ее неудачей.

Она ехала в машине все дальше и дальше – холодный воздух, вот что ей сейчас было нужно. Прошло десять ужасных минут, прежде чем она осознала, что у нее нет ни гроша, чтобы заплатить таксисту.

«Неважно, – подумала она. – Он просто сдаст меня в участок; там по крайней мере можно будет переночевать».

Она начала думать о таксисте.

«Бедняга! Он, наверное, будет в ярости, когда все откроется. Может, он очень беден, а ему самому придется платить за меня штраф». Она так расчувствовалась, что заплакала.

– Бедный таксист, – вполголоса сказала она. – Иногда жить так трудно, так тяжело!

Она постучала по стеклу и, когда машина подъехала к тротуару, вышла. Они остановились в самом конце Пятой авеню; на улице было темно и холодно.

– Зовите полицию! – воскликнула она тихо и печально. – У меня нет денег.

Нахмурившись, таксист посмотрел на нее:

– Зачем же вы тогда садились в машину?

Она не заметила, как метрах в двадцати позади остановилась другая машина. Она услышала только скрип шагов по снегу, а затем рядом с ней раздался голос.

– Все в порядке, – обратился голос к таксисту. – Вот, возьмите!

Банкнота перешла из рук в руки. Янси покачнулась и почти упала, но кто-то ее поддержал – и она узнала пальто Скотта.

Скотт все знал – знал, потому что поехал в Принстон, чтобы сделать ей сюрприз; потому что незнакомец, к которому она обратилась, выходя из ресторана в «Ритце», оказался его лучшим другом; потому что чек ее отца – тот самый, на три сотни долларов, – ему из банка вернули с пометкой «баланс счета отрицательный». Скотт знал – он знал обо всем уже несколько дней.

Но он ничего не говорил; он просто стоял рядом, поддерживая ее за руку и глядя, как уезжает прочь такси.

– Ах, это ты, – слабым голосом произнесла Янси. – Какая удача, что ты как раз ехал мимо! Я, как последняя дура, забыла в «Ритце» кошелек! Я делаю так много глупостей…

Скотту вдруг стало весело, и он рассмеялся. Сверху падали снежинки, и, чтобы Янси не упала в слякоть, он взял ее на руки и понес к своему такси.

– Так много глупостей… – повторила она.

– Сначала в «Ритц», – сказал он шоферу. – Нужно забрать чемодан!

Сцена представляет собой обширное и нудное внутреннее журнальное пространство – не порох и пушки, конечно, а бумага и общедоступность. На занавесе кривится девушка на лошади, напечатанная в пяти цветах. Одной рукой она подносит к своим глянцевым губам чашку чая, другая рука изогнута так, словно она только завершила удар клюшкой для гольфа; одним ярко накрашенным изумленным глазом она следит за изгибами своей чашечки и ее товарки, стоящей на красивом томике стихов, который она держит в другой руке. После поднятия занавеса открывается задник сцены, оформленный в виде коллажа из журнальных обложек. Из мебели на сцене стоит столик, на котором лежит один-единственный журнал, олицетворяющий «Журнал» как таковой; вокруг него на стульях, залепленных рекламами, сидят четверо актеров. Каждый актер держит плакат, на котором написано имя представляемого им персонажа. Например, Рассказ Эдит Уортон держит плакат, на котором написано: «Автор – Эдит Уортон, в трех частях».

Рядом с левой ложей (но не в ней!) стоит джентльмен в одном белье, держащий огромный плакат, на котором написано: «Это – журнал».

Поднимается занавес; публика обнаруживает, что Рассказ Эдит Уортон пытается завести разговор «тет-а-тет» со слегка чопорным Британским Романом С Продолжением.

Рассказ Эдит Уортон (чуть резко). И не дожидаясь, пока я вставлю хотя бы дерзкую остроту, меня бухнули прямо между мерзкой басней с ломаным еврейским акцентом и этой… этой вот штуковиной рядом!