Итак, первым делом, зайдя в дом я звоню на «сотый номер» и выясняю, который час. Потом — включаю радио, по которому после длинных новостей сообщают какой сегодня день.

Интересное дело, но с момента начала этих моих последних передряг, (а то что на это все закончено я уверен, уверен неким сильным внутренним чувством) прошло всего несколько часов…

Но от этого я чувствую сильное облегчение. Все нормально. Я у себя дома, в своеем времени…

Я закуриваю и вновь выхожу во двор.

Вчера все еще только начиналось, и вот теперь — я жив, здоров и невредим, и могу жить дальше уже без того тяжкого груза, который угнетал меня последние несколько лет.

Осеннее солнце, не смотря на начало ноября жарило беспощадно. Я расстегнул кофту и посмотрел в прекрасное, такое прекрасное в своей голубой обычности небо без облаков и снова тяжело вздохнул:

— Надеюсь, что теперь так будет всегда! — сказал я — до конца жизни, небо больше не будет меняться, оно будет всегда самым-самым обычным без всякий аномалий, мрачных туч, красных молний и парящих где-то высоко проклятых ангелов!

Затем я немного пафосно, но, уверяю, мне это было нужно, присев на колено и положив ладонь на землю, как некогда Будда, произнес, призывая землю в свидетели:

— Я прошел через испытания!

Я чувствовал необычайный прилив сил, которые, будто изливаясь на меня с неба, наполняли меня и заставляли действовать.

Мне показалось странным, что еще какое-то время назад я искал покоя — я бродил кругами вокруг маминого домика, я с каким-то упоительным наслаждением вдыхал и выдыхал свежий слегка морозный воздух, наслаждаясь каждой секундой той жизни, которая была у меня, и о которой я думал, что она будет еще очень долгой:

— Все! — говорил я тогда себе — отныне я буду жить только для себя и на этом точка. Я буду наслаждаться каждым днем, каждой минутой, каждым взглядом и вздохом!

Я вспомнил, как уже несколько лет назад, в момент, когда закончились эти страшные галлюцинации чувствовал себя как человек, который освободился из заключения, в котором провел многие годы.

Или как солдат, выживший один после страшного боя, когда он был на грани и уже распрощался с жизнь так, что точно буквально знал, что обречен. Но вот… бой закончился, а он — жив…

Неожиданно позвонила мама и стала рассказывать о последних событиях в Москве:

— Начались самые настоящие бои! — говорила она взволнованным голосом, — правда пока они происходят только в центре. Взбунтовавшаяся молодежь под предводительством каких-то совершенно до сих пор неизвестных политиков! Но, слава богу, на нашей окраине все пока тихо-спокойно. Только в магазинах люди срочно закупаются едой, которую можно долго хранить — и, пожалуй все. Торговцы только рады, постоянно подвозят макароны и крупу!

В общем, мама собиралась приехать на дачу — и тут подождать, пока все утихнет:

— По телевизору говорили, что в Москву введут Кантемировскую дивизию с танками, а на канале, захваченном революционерами выступал дядька в медицинской маске с предупреждением к военным и полиции о том, что кто будет воевать против революционеров будет уничтожен. В плен они, якобы никого не берут, а раненых — добивают. Кантемировцам вообще было сказано, что те из них, кто войдет в Москву тут же и поляжет, а потом они, революционеры, выяснят, кто против них выступал — и репрессируют их семьи!

— Вот ведь как все серьезно! — ответил я полушутливым тоном (мою радость по поводу освобождения от моих неприятностей не могли омрачить даже тревожные сообщения из Москвы) — ну что ж? Жду тебя тогда здесь. Ты когда собираешься?

В лесу, который я разглядывал через наш сетчатый полупрозрачный забор происходило какое-то шевеление, явно производимое людьми. Я подошел к калитке, открыл ее, вышел, посмотрел на лес и после вернулся обратно за забор.

— Сейчас, со всеми делами расправлюсь — и поеду! — ответила мама и за сим мы с ней попрощались.

Я же продолжил свою гульбу меж грядками и деревьями, пока, поразглядывав одну из яблонь не решил обрезать ей часть ветвей сикатором.

Я конечно же понимал, что сейчас вроде как не совсем время для таких работ, но охота пуще неволи.

Итак, я зашел в дом, оттуда — с ключами в «хозяйственный блок» и потом, уже оттуда с сикатором — к яблоне.

Но по пути я остановился. Я опять стал мечтать о том, как же хорошо мне будет жить дальше. Да, на все мои планы наслаивались все эти революционные события, но, на случай чего (например, если меня будут расспрашивать насчет моей работы в КГБ) я уже продумал ответ. В конце концов — ведь я же уволился! Сам. Да и еще победят ли эти долбанные революционеры? Вот это — большой вопрос.

Я, во всяком случае, предполагал, что танкисты-кантемировцы быстро приведут всех в чувство.

В общем, я с удовольствием разглядывал голубой небосвод и летящих по нему птиц. Я думал о том, как начну работу на новом месте, как мне будет привольготно жить с теми деньгами, которые мне передал Фетисов и все такое.

Медленно, шаг за шагом я приближался к яблоне, которую собирался обсикаторить, часто останавливаясь и погружаясь в мечты.

Мечты мои проплывали передо мной благостной чередой солнечных картин в духе соцреализма — вот, мне представлялось, как я сижу в редакции издательства в залитом солнечном свете кабинете, потом — еще, я езжу на эту самую дачу, где нахожусь, и все солнце, солнце светит, обогревая меня и освещая мне мой пространный и легкий путь! Я даже представлял, как рано или поздно найду ту, которая заменит мне Сестру, так трагически почившую, и даже более — эта, неведомая, новенькая и молоденькая (а я в этом был уверен!) своей любовью ко мне быстро вытеснит из моего сердца воспоминания о той, навсегда ушедшей…

И тут мне по спине как будто вдарили раскаленным ломом!

Боль была страшная, и она тут же повалила меня на землю:

— Что это? — спросил я сам себя уже лежа в грязи, и тут заметил, что у меня изо рта вытекает кровь.

Боль, разливавшаяся по всему телу от живота, скручивала меня в позу эмбриона, но я, едва найдя в себе силы, все-таки смог распрямиться и вынуть из-за пояса «Глок».

Вокруг меня танцевали фонтанчики от попадавших рядом пуль, а другие, их подруги — барабанной дробью, часто-часто били по металлическим воротам.

Из леса раздавался приглушенный, наполовину металлический рокот выстрелов, обозначая направление, куда я выстрелил несколько раз из пистолета в ответ.

Через несколько секунд я сообразил, что стреляющие меня не видят, потому как я прикрыт от обзора воротами, а до того им удалось в меня попасть потому что я стоял на ногах.

Я весь сжался и приготовился встретить нежданных «гостей», держа «Глок» в левой руке, а правой — зажимая дыру в животе в районе печени, откуда вытекала густая и темная кровь.

— Что делать? — спрашивал я сам себя, когда выстрелы затихли, как я предполагал, потому, что стрелявшие перезаряжались.

В глазах у меня начало темнеть, как вдруг у ворот остановился джип, из которого, с автоматами наперевес выбежали Сартаков и Павлов:

— Андрюха! — закричал Сартаков, забежав на участок и тут же увидев меня, пока Павлов палил из автомата куда-то в сторону леса — что с тобой?

Я показал Сартакову свою рану, и по выражению его лица понял, что дело плохо:

— О, боже! — Запричитал он — у тебя… пробита печень.