Таково стихийное разделение труда в исследовательской или образовательной сфере. Привычные нам учебники Истории суть своды готовых формулировок задач с подробным изложением их решений. Напротив, сечения в Историческом Континууме задают систему Начальных Условий Исторического Процесса — и потому порождают великое множество новых интересных задач по Истории. Совсем просто, не правда ли?

Видимо, постичь эту простоту можно лишь одним путем: написать тексты того и другого рода и «обкатать» в пестрой аудитории единомышленников.

Двадцать лет назад проницательный журналист Роман Подольный положил начало такой лавине, уговорив автора этих строк описать первые сечения Исторического Континуума поперек оси времени.

Десять лет назад — когда Полольного уже не было с нами — на основе первого десятка срезов Всемирной Истории родились первые задачники по этой науке. Я составлял их из тех вопросов, которые сами лезли в голову при перечитывании и передумывании «начальных условий» исторического процесса. Многие плоды этих раздумий нечаянно принимали форму статей и публиковались в журнале «Знание — сила». Чтобы пользователи будущих задачников не чувствовали себя глупцами по сравнению с автором, мне приходилось скреплять огромную россыпь задач выборочными решениями некоторых из них. При этом невольно получались маленькие главки в стиле привычного учебника: мне они казались поручнями на крутой лестнице, ступеньками которой служат синхронные срезы Событийного Континуума исторической науки.

Или вернее сравнить эту лестницу с великой молекулой ДНК, где генетически осмысленные ступени скреплены нейтральным остовом из сахаров и фосфатов? Если эта аналогия не случайна, то стоит поразмыслить о пока мало понятной нам Химической Истории, приведшей к появлению молекул ДНК в древнем и странном океанском бульоне Земли. Там малые молекулы РНК упорядочивали совсем мелкие молекулы сахаров, фосфатов и тому подобных веществ, постепенно используя и конструируя для этого все новые белки-ферменты. Не сыграли ли мы с Романом Подольным роли двух маленьких РНК, повторивших вечный цикл зарождения Жизни на Земле в новых условиях научно-популярного журнала?

Один журналист, окончивший истфак МГУ, да один математик, преподающий в физматшколе, — это ведь совсем немного! Но если этот журналист вырос рядом с историком В.Л. Яниным, а математик был учеником трех будущих академиков (С. П. Новикова, В.И. Арнольда, Ю.И. Манина), тогда дело приобретает серьезный оборот. А если общение этих двух мушкетеров происходит в редакции такого журнала, где каждый второй автор — нынешний или будущий доктор каких-нибудь наук? На таком субстрате, среди таких ферментов Жизнь и вправду может зародиться... Кажется, это и произошло 20 лет назад — не в первый раз и наверняка не в последний! Спасибо всем, кто вольно или невольно приложил к этому чуду свои руки и свой ум!

Игорь Андреев

Окончание. Начало — в № 5 за 2003 год.

С той поры, оставив родителей, пребывал я при государе Петре III. Служба моя была не обременительна и вызывала зависть многих. Государь, как обещал, воду пил редко, так что подносить ее в том самом петергофском бокале мне почти не приходилось. Лишь в последние годы жизни по причине болезни печени принужден он был чаще обычного утолять жажду водой. К тому времени заветный бокал разбился, но я подносил воду в другом, уверяя, что это все тот же, от которого хворь из тела непременно выйдет. Петр Федорович, ежели не был в тот момент скручен болью, смеялся:

— Подумаешь, хворь! Лишь бы не колики!

Я в ответ каменел лицом, делая вид, что страшная шутка эта мне не понятна.

Помимо «водяной службы» определил меня государь служить ему талисманом. Потому; когда проигрывал в карты, звал меня стоять рядом — приносить счастье. При дворе о том всем было известно. При моем появлении играть сильно против государя опасались: император быстро вскипал, считая свою фортуну неодолимой. Отыгравшись, довольный Петр Федорович давал мне рубль (всегда один) и довольно подмигивал:

— Ну как, я или орел?

— Вы, ваше величество.

— Правильно, я, всегда я.

Шли годы. Петр Федорович был сильно удручен, что у него не было явного наследника. Сыновья в новом браке не рождались. Положение же Павла Петровича было неопределенно. А все оттого, что с самого его рождения, отравляя душу Петра Федоровича, роился слушок, что не его это сын, а Салтыкова. Петр Федорович верил и не верил. Дошло до того, что в манифесте о восшествии он повелел не называть Павла наследником. Помнится, как-то ночью Петр Федорович растолкал меня и велел вести в покои Павла Петровича. У дверей спальни император, взяв у меня шандал, наказал:

— Стой здесь.

Однако приоткрытая дверь сильнее магнита манила меня. Я не утерпел, заглянул: в неровном свете свечи государь напряженно всматривался в лицо спящего Павла.

Летний дворец в Петербурге. Рисунон М. Махоева, 1753 г.

Позади послышались торопливые шаги. Я отпрянул. В залу, застегивая на ходу мундир, влетел Порошин — воспитатель Павла Петровича.

— Что такое, отчего государь?

Я прервал его, приложив к губам палец. Порошин умолк, не зная, что и думать. Государь появился спустя несколько минут. Морщины вокруг глаз разглажены, пальцы в воске. Торжествующе посмотрел на Порошина:

— А ведь похож на меня наследник! Сильно похож.

— Вылитый вы, государь, — подтвердил взволнованный Порошин.

Петр Федорович, более ничего не говоря, отправился к себе. Я поспешил следом. Шли темными коридорами, мимо редких часовых, выворачивавших зрачки на государя. Потому, как опускались плечи Петра Федоровича, я догадывался: мрачнеет. В кабинете он остановился перед своим портретом.

— Свечи зажги. Поболее. Да, похож. Но ведь и на Салтыкова тоже...

Так государь и жил, мучаясь неизвестностью: чей же все-таки Павел Петрович сын? Зная нрав государя, я жалел Павла Петровича. Будущее не сулило ему ничего хорошего. Обделенный любовью отца, Павел стал боготворить образ своей матери. Все, к чему она прикасалась и что любила, стало для него свято. Император, слыша о причудах сына, лишь смеялся, не замечая, как между ними неодолимой стеной вырастало отчуждение. Петр Федорович обрядил армию в прусский мундир, увенчанный сальной косицей и буклями. Павел Петрович в отместку завел в Гатчине, подаренной ему государем, батальон солдат, одетых в старые, елизаветинского покроя мундиры. В результате он был признан главою патриотической партии.

Император вспылил. В конце концов батальон был переодет в прусскую форму и отправлен на войну со шведами. Про Павла же в минуты особо сильного раздражения император стал говорить, что тот душевно и умственно нездоров. Павлу было запрещено заниматься государственными делами, а главное, не обременять государя и Сенат своими проектами. Тогда же у великого князя отобрали старшего сына Александра. Петр Федорович пожелал воспитывать внука на свой вкус. Он готов был даже объявить молодого великого князя наследником. Однако все то же сомнение сковывало в последней момент руку государя: его ли внук Александр?

Зимой государя Петра Федоровича хватил удар.

Когда-то Петр Федорович распорядился, чтобы при его болезни посылали прежде всего за доктором и за мною. Доктор должен был лечить, я — нести излечение. К причуде государя привыкли, как привыкли к моему пребыванию пред карточным столом или замкнутыми дверями, за которыми император принимал важные решения. За мной посылали. Покуда доктора промывали императорский желудок от чрезмерно обильного увлечения крепкими питиями, я таскал тазы и менял простыни. С годами болезни стали иными, но я по- прежнему томился у изголовья постели государя, подавая воду и успокаивая его своим присутствием.